Она лишь наблюдала, как закручивается серьезная игра и вокруг наивного Ласточкина затягивается незримая сеть.
И вот настал решающий день.
- Я в командировке, - объявил, собрав чемодан муж. - На три недели. Вот координаты. Гостиница "Стори" в Эдинбурге. Совещание секции Зимних игр Олимпийского комитета. Все чисто. Можешь сообщать хоть Генеральному прокурору.
- А мне как же?
- Отсидись дома. Грипп, свинка, вывих... ну, не знаю, что еще, - но отсюда ни шагу.
- Мигрень... - прошептала Алла. - А как же Полина?
- Ограничь контакты до минимума. Сюда не пускай, по телефону ничего не вякай. Помни, она вроде чумная, и всякое соприкосновение с заразой смертельно опасно. - Геннадий потрепал Аллу по старательно отретушированной щеке. - Ты - девочка сообразительная, сориентируешься.
- Скажи, Ген, она не очень пострадает?
- Кто? Твоя подружка, что ли? Это от степени посвященности в дело. Будет сидеть по-тихому, не совать носа куда не надо и молчать - съедет на тормозах.
- Да она ничего вообще не знает. Вся в личных переживаниях, ни капли желания вникать в бизнес... Глеба жалко.
- С этим гусем ничего не будет. Перья пообщиплют маленько и поставят на место. Зарвался. Он сам разберется, что лучше - десять лет схлопотать или шлангом прикинуться. Не волнуйся - на хлеб и воду ему с женой в любом случае хватит. Крафт за каждым участником операции приглчдывает, все предусмотрел. Всем сестрам по серьгам. В зависимости от усердия.
- А мы, Геночка? С нами-то как обойдется?
- Хватит нюни распускать. Выполняй задание. А пока будешь с мигренью валяться, просмотри каталоги недвижимости. Кажется, тебе понравилось на Ривьере.
...Аллу терзали противоречия. На "Оникс" обрушились кошмарные неприятности. Фирму разорили, Ласточкина подставили. Глеб пропал, Полина, обезумев от страха, металась в полном неведении. Стоная по телефону от выдуманной боли, Алла и в самом деле едва удерживала слезы. Да, она хочет стать хозяйкой виллы на Лазурном берегу. да, ей совершенно наплевать, из чьих кубышек получают сообщники мужа деньги. Одна шайка-лейка, что правительство, что "теневики". Все рискуют, все подличают, все готовы сожрать друг друга, жалеть некого, а заботиться стоит только о себе. И чтобы сыну было на что опереться в жизни. Полина сама не девочка, знала, во что лезла, если красивую жизнь с такой жадностью заглатывала. Алла и так сделала для неё очень много, дав понять, что Крафт - запретная зона и нечего соваться в мужские разборки. Следует лишь проявить подлинную женственность: отойти в сторону, не мешая мужчинам свести счеты. Но этого, похоже, Полина делать не собиралась.
- О, черт! - Алла на всякий случай стянула шарфом голову. - Она так старательно внушала себе недомогание, что чувствовала себя совершенно разбитой. У дивана валялись журналы с видами средиземноморского побережья, но Алле не хотелось даже смотреть на них. Она изо всех сил подавляла в себе ощущение совершающейся ошибки. Роковой ошибки, которую ещё можно исправить. Она приводила себе все новые и новые аргументы в пользу собственного невмешательства в происходящее. Но в голову упорно лезли неотвязные мысли: что с Полиной? С Глебом? Как буду я загорать у собственного бассейна в Ницце, зная, что на московском кладбище осталась могилка с обидно коротким интервалом в громоздких цифрах...
Алла застонала, почувствовав, как вгрызается в её мозг самая настоящая, без дураков, головная боль. Промелькнула жуткая мысль: это навсегда, от этого не будет избавления, потому что каждого ждет расплата...
Глава 13
Соня вторые сутки дежурила в отделении интенсивной терапии. Она обжилась, приучила себя дважды в день спускаться в буфет, ломящийся от разнообразной, невиданной ранее в больничных условиях снеди, дремать на обитом вишневым дерматином диванчике в закутке коридора. Здесь, рядом с дверями дамского туалета, на котором белела косая надпись мелом: "Леди, просьба не курить в сортире", стоял густой запах дыма. Некурящая Соня была до сих пор уверена, что не переносит сигаретный дым, и в подобных удушающих условиях немедленно скончается от приступа астмы. Но, оказалось, ни дым, ни сон на диване, ни прочие физические лишения, такие, как отсутствие возможности принять душ перед сном и переодеться в свежую пижаму, вымыть волосы персиковым шампунем, почитать любимую книгу - ничего не значат в сравнении с обрушившейся бедой. Хрупкая Соня оказалась семижильной.
Соня чувствовала себя маленькой девочкой, потерявшейся на вокзале чужого города и оказавшейся вдруг у заветной двери. Надо было долго-долго сидеть, глядя на матовое стекло с красным крестом, молиться кому-то, просить высшие силы о великом благоволении, и тогда двери распахнутся, в них появится человек - единственный в мире, самый родной, самый нужный.
Потеряв родителей в раннем детстве, она выросла в семье тети, не избалованная ни особой любовью, ни вниманием. Никто не мучал девочку, тем более не избивал - семья инженера-баллистика в составе супругов и сына тети от первого брака, проживала в атмосфере сухого, скудно-интеллигентского благополучия. Здесь было правильно, мирно и холодно. Ни всплесков раздражительности, злобы, ни душевного тепла. Из своего детства Соня вынесла закон скудости эмоций, якобы, составляющий неотъемлемый признак интеллигентности и убеждение в своей заурядности. После библиотечного института она попала в библиографический отдел Ленинской библиотеки и тихо просидела там три десятилетия. Не меняя ни рабочего места у окна, ни привычки кипятить по утрам воду для кофе, ни прически. Раз и навсегда подстригшись "под каре" и выбрав в качестве личной униформы темно-серые и светло-серые ( в праздничном случае) костюмы, она постепенно седела, старела и умнела. Уж очень много книжек прочла за тридцатилетие Софья Матвеевна. По мере того, как увядал её физический "скафандр", душа расцветала богатым и нежным цветом. Удобрением этого редкого цветка послужила мировая классика. Соня, легко осваивающая языки, предпочитала знакомиться с авторами в подлиннике. Маркеса она прочла на испанском, Уайльда - по-английски, Моруа - по-французски.
Пару раз, до рубежа тридцатилетия, она увлекалась интересными мужчинами, и каждый из них принес боль разочарования. Классика и современность в области взаимоотношений мужчины и женщины находились в жестоком противоречии. Герои, способные уехать на Кавказ в результате возвышенных чувств, перевелись. А может, доставались другим, более ярким, манящим. Из-за Сони никто стреляться не собирался, и тем более, вызывать соперника на дуэль. Не было соперников, была тихая, преданная, нетребовательная женщина, готовая жертвовать собой за самую малость подаренных ей теплых чувств. Ну, а если кому-то нравится жертвовать, то мешать им не стоит.
У Сони уводили ценные книги, хорошие пластинки, занимали и не отдавали пятерку до зарплаты. Больше у Софьи Матвеевны взять было нечего, разве только жизнь. Но за её душой Мефистофель не являлся. Вероятно, для сил зла она тоже не представляла особого интереса.
Когда Соня впервые увидела Андрея Дмитриевича - у телефона-автомата, из которого она пыталась дозвониться старушке-приятельнице, то сразу поняла: надо смотреть и смотреть сквозь мутное стекло на мужественное лицо с крупными, резко вырубленными чертами, на высокую фигуру, в каждом жесте таящую старомодно-армейское, какое-то чеховское благородство. Автомат проглотил жетон. Соня растерялась - мужчина наблюдал за ней. Он был в свободном бежевом плаще нараспашку, она - в симпатичном жакете-букле цвета маренго. Весна только началась по-настоящему. В Столешниковом текло со всех крыш, и вниз, к Пушкинской, сбегали ручьи. Все это показалось Соне чудесно-преображенным. Порывшись в сумочке, она обнаружила второй жетон и, попросив взглядом разрешения, попыталась набрать номер ещё раз. Мужчина, оценивший её безуспешную попытку выбить кулачком проглоченный жетон, вдруг рассмеялся.
Соня вышла, пылающая, вспотевшая под черной шерстяной водолазкой:
- Не работает. Я слышу, а там - нет, - объяснила она.
- Простите, совсем чумной сегодня, - сказал мужчина. - У меня же телефон в машине. Машина припаркована против пассажа. Позвольте предложить вам воспользоваться... Андрей Дмитриевич, - представился он.
Потом оказалось, что у Ласточкина выпал свободный час по причине сдвинувшейся деловой встречи. Магнетизм мартовского солнца и Столешникова переулка заставили его побрести к Тверской, подставляя лицо брызгам капели. Он увидел женщину-девочку в пронизанной лучами телефонной будке и засмотрелся... Как давно это было - Столешников, пешие прогулки по Москве, глотающие двушки автоматы...
Роман разгорелся бурно и пылко, как у восемнадцатилетних. Они могли говорить часами, с удивлением отмечая, что всю жизнь считались молчунами. Андрей прикидывался шофером, водившим начальничью "Волгу", подполковником в отставке. Это была единственная ложь. Соня же не скрывала ничего, но её жизнь и она сама казались Ласточкину прекрасными, как музейный раритет, от которого знаток напрочь теряет голову.
Когда Ласточкин признался, что является директором крупного оборонного предприятия, Соня заболела. Она решила, что снова ошиблась, ввязавшись со всем нерастраченным пылом души в неподходящую ей по рангу историю. Но Андрей Дмитриевич признался в любви и предложил руку и сердце, - все, как полагается: с трепетом в голосе, с цветами и навернувшейся в темных глазах слезой. И ещё он виновато добавил:
- Я инвалид, Соня. У меня нет ноги, неважное сердце и, кажется, противный характер. Но зато прекрасная дочь. Подумай и ответь. Не торопись, я подожду.
- Глупый... какой же ты глупый, Андрюша...
Соня не променяла бы этого шестидесятилетнего одинокого человека ни на какого другого мужчину в мире. Даже если бы он оказался шофером или просто инвалидом. Она и не подозревала, что живет в таком чудесном мире, в сказочном городе, что умеет видеть, чувствовать, пропускать сквозь себя малейшие признаки ответной любви к ней со стороны самых разнообразных предметов и явлений. Дождь теперь начинался именно тогда, когда Соня вспоминала о нем, и приносил шумящую свежесть, автомобиль на улице обдавал грязью с ног до головы именно потому, что Соня из привычной экономии вырядилась в старое платье. А цветы, подаренные Андреем, не увядали, стояли неделями, и все тут.
Сюжет её бытия стали разворачиваться в сказочном измерении: она начала выходить в свет, бывала в гостях и в ресторанах, и везде, при любых обстоятельствах, Андрей тайно от всех держал её руку. Полина оказалась дружелюбной, умненькой и вполне благополучной. Она с Глебом - прекрасная пара, лучше и не придумаешь. Молодых ожидала радость - рождение ребенка. Андрей шепнул Соне, что на следующей неделе Полина выходит замуж и спросил: "В один день с ними расписываться - не смешно?"
Соня взглянула на него такими сияющими глазами, что Ласточкин согласился:
- Ты права, это будет здорово. Потом вместе станем отмечать юбилеи. Лет тридцать-то мы с тобой ещё протянем?
И вот все кончилось. Кто-то, самый могущественный и беспощадный, погасил свет - над миром повисли убийственные, удушающие сумерки. Остался тонкий лучик надежды, совсем тоненький. Как за него удержишься, когда летишь в бездну и слышишь только свист в ушах! Но Соня сжимала кулачки так яростно, словно цеплялась за край скалы, спасая не себя, - своих близких.
Неведение измучило Соню. Врачи, завидев её, разговаривали неохотно, стараясь не смотреть в её молящие, пронзительные глаза.
- Делаем все возможное. Состояние крайне тяжелое, - коротко сообщали на ходу и бежали дальше. То же самое выслушивал и зачастивший сюда следователь.
Соню одолевали отчаянные мысли. Ей казалось, что она должна найти виновника краха фирмы и уничтожить его, не рассчитывая на действия правоохранительных органов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66