Глаза чуть раскосые и грустные, напряженная улыбочка, узкие губы - признак капризности и мнительности. Нельзя утверждать, что перед нами явный психопатный малый, скорее стандартный м.н.с. советской-совковой системы, когда-то получающий за добросовестное протирание штанов свои кровные сто десять рубликов. - А сколько ему сейчас? - вернул фотографию. - Прибавь пять, - ответил полковник и загорланил: - Давай, Фея! Давай, тяни, любовь моя! Смешно: имеется прямая угроза всей планете, а сотрудник службы безопасности горланит кобыле Фее, чтобы она веселее перебирала своими тростниковыми ногами. Впрочем, я понимаю товарища: карательная Система находится в боевой готовности и теперь есть возможность заняться более тонкой работой: заправить на охоту menhanter. - А почему бы и нет, - сказал Старков. - Поработай на Родину и ты, сукин сын, и безвозмездно. - Безвозмездно? - Мы тебе скажем спасибо. - Спасибо за доверие, - вздохнул я. - А почему такое доверие? Мой боевой товарищ ответил иносказательно, мол, поскольку мои оперативно-розыскные методы не отвечают никаким инструкциям, а чаще всего злостно нарушаются, то возникло мнение, что в данном случае, когда действует психически неуравновешенный... - Стоп! - возмутился. - Ты хочешь сказать, что я тоже психически неуравновешенный? - Я этого не говорил. - Но подумал. - Иди к черту! - занервничал полковник. - Или ищи психа. - Тогда давай всю информацию. - Дам, - отрезал Старков. - А пока не мешай болеть за Фею! Что-то она совсем не фру-фру, сволочь пятнистая! Посмеявшись, я принялся рассуждать о новом деле. Прибойный гвалт трибун не мешал. По утверждению всех служб безопасности, ничего подобного не могло произойти в Федеральном ядерном центре. Правда, последний год выдался тяжелый: ученому люду не платили зарплату больше шести месяцев и даже имел место самострел - от безысходности и стыда застрелился в своем кабинете директор этого центра. Вероятно, кремледумцы образца 1997 года уверены, что ядерщики, равно как военные, шахтеры, учителя, медики и проч., питаются исключительно святым духом и посему могут и не роптать по безделице. (Почему бы жизнь других не считать безделицей?). И тем не менее никаких активных протестов атомщики не выдвигали, а самоотверженно несли свою вахту по снабжению бездонных закромов родины ураном, плутонием, цезием и другими полезными продуктами полураспада. И вот такой исключительный случай, о котором в далеком закрытом Снежинске, что под Челябинском, знают единицы: новый директор, начальник охраны центра и Нестеровой-младший. Достаточное количество, чтобы выклюнулся какой-нибудь картавый писака и намарал сенсационный репортажик с места события. Не трудно представить заголовки СМИ под рубрикой: "Мирный атом на службе человека". Черт знает что? Если у Виктора Германовича поехала, как выражается молодежь, крыша, то логикой просчитать его действия не представляется возможным. Остается надеяться только на интуицию и на собственные нестандартные поступки, а также на оригинальный ход мыслей. Меня отвлекает рев трибун: несчастные животины, вытягивая измученные морды в уздечках, рвутся к финишу. Панический бой колокола. Крики проклятий и виват! Я смотрю на квиток: цифры на нем полностью совпадают с цифрами на электронном табло: - Кажется, я выиграл? - Фея последняя, дохлятина, - в сердцах говорит Старков и наконец понимает в чем дело. - Алекс, ну ты даешь! Первый раз, что ли? - Нет, хожу каждый день, - зеваю, - меня все кобылы знают в лицо. Полковник добродушно смеется: новичкам везет, однако соглашается, что лучше более не играть, и мы отправляемся получать сумму, на которую можно легко провести вечерок, к примеру, в театральном надушенном будуаре мадам М.Арбатовой, хлебая уксусный шампань и поедая кремовые феминистские пирожные. Потом мы садимся в неприметный личный "жигуленок" Старкова и я получаю дополнительные материалы по гражданину Нестеровому В.Г. Со стороны ипподрома накатывает новая штормовая волна - заканчивается очередной забег. Я выражаю вслух далекую от оригинальности мысль, что наша жизнь очень похожа на конные скачки: старт - бег - финиш. - Ты еще жеребчик, Алекс, - смеется полковник. - Мы в тебя верим. И делаем ставки. - Легкомысленно вы как-то настроены, товарищи, - не выдерживаю и развиваю мысль о том, что придурок с атомной чушкой бродит вокруг Красной площади и вот-вот... - Нет, - цокает языком полковник. - У нас еще трое суток, чтобы его зачалить*. - Это почему же? - Догадаешься сам, - и на этом мы прощаемся.
* Поймать (жарг.).
А догадаться было, действительно, несложно. На руках я имел ксерокопии необходимых по делу документов, включая и письмо. Видимо, обладатель стремительного нервного почерка решил выражаться напоследок без обиняков, однако я вынужден процитировать записку в цензурной редакции, выделив курсивом измененные слова: "Вадик, брат мой родной! Вы, недостойные, меня достали, особенно тошнотворная женщина Ирэнчик и ты, мелкорогатое животное. Я устал от такой непростой жизни. Я уже труп, но я всю эту нашу нехорошую власть поставлю в интересную позу. И эта пустышка-соска пусть ждет неожиданный подарок на свой долгожданный день рождения - это будет лучший в мире подарок от всей моей ранимой нежной и потравленной души. Ядерный цветочек, эта красивая женщина, любимая ныне еврейским старым человеком, увидит из своего окна. Это будет последнее, что эта срамная власть и отвратительная сучка с инициативными губками увидят. Прощай. Твой родной брат Виктор." Я посмеялся: крепко выражается народец, когда в том возникает нестерпимая нужда. Жаль, что не могу передать в оригинале эмоциональный язык послания человечеству, да, уверен, каждый в силу своей испорченности сумеет восстановить первооснову. Важно другое: атомщик сообщил практически все, что только можно было сообщить. Когда у нас день рождение этой красивой женщины, ныне любимой?.. Так, двадцать второго сентября. Следовательно, полковник Старков прав: через три дня у всех нас могут возникнуть проблемы. Времени много и времени мало, чтобы остановить истерического умалишенца с ядерным ранцем за плечами. Вот тебе и роль личности в истории развития всей нашей планеты. Такой ход событий было трудно предположить даже в самом кошмарном бреду. Однако эта есть наша печальная реальность, которую невозможно отключить клавишей "Enter", как ирреальный компьютерный мир. Внимательно пролистав все бумаги, перебираю номера телефонов своих информаторов, потом выщелкиваю номер академика Фридмана. Вежливый и казенный голос интересуется моей персоной. Я знаю, что это "наш" человек и называю нужный пароль, открывающий как ключ возможность общаться с госпожой Фридман Ириной Горациевной. Академик проживает в сталинской высотке на Котельнической набережной. Действительно, все небожители этого дома увидят воочию "ядерный цветочек" и даже почувствуют его воздействие собственной тепличной шкуркой, если успеют осознать происходящее. Неожиданно уличаю себя в том, что мой взгляд вырывает из праздной толпы прохожих - прохожих с горбатенькими заплечными сумками и рюкзаками. Вот-вот, организм сам перестраивается на ходу, готовый к экстремальной работе. Потом замечаю "топтунов", буквально заполонивших собой центральную столичную часть. Все правильно, товарищи чекисты, надо принимать превентивные меры. Вот только вопрос: какие - какие меры против сresi? Как правило, действия сумасшедших трудно просчитать высшими законами математики. Я выруливаю джип на стоянку. По сотовому телефону идет первая информация о семействе Фридманов. Информация банальная и житейская: молодая супруга грешна перед ветхим мужем, у которого после скоропалительной женитьбы одним махом выросли ветвистые рога. - Кто-кто? - переспрашиваю. Мне повторяют имя и фамилию ученого из Снежинска, посетившего квартирку на Котельнической набережной в отсутствие академика, и я от удовольствия щелкаю пальцами: ай, да молодец, Ирина Горациевна! С хорошим настроением выбираюсь из машины. Денек пригож и погож: в небольшом скверике народные гулянья. По Москве-реке плывут прогулочные кораблики с модным музыкальным сопровождением. С небес сочится мягкий медовый свет - сочится из прорехи, образовавшейся от укола острого шпиля сталинской высотки.
Меня встречает штатский человек, уже осведомленный о моей невнятной миссии. У него типичное лицо сотрудника контрразведки, наверное, как и у меня. Мы молча пожимаем руки и направляемся в мраморный, помпезный подъезд. Лифт не спеша возносит нас на двадцать первый этаж. Потом проходим по коридорам с невозможно высокими потолками и потертыми ковровыми дорожками. Те, кто проектировал и возводил навеки, не учли одного - времени. Оно протерло не только дорожки, но и большинство человеческих судеб. Дубовая дверь квартиры открыта, в коридоре и гостиной мелькают крепкие фигуранты - хозяева пока могут не беспокоиться за свои жизни. Меня проводят в рабочий кабинет академика Фридмана, он заставлен огромным резным столом, кожаными креслами, диваном, книжными полками, картинами малохудожественного значения, фотографиями. Чувствуется терпкий запах прошлого. Или это запах табака? Академик курит трубку на большом фото: он смотрит с печальным пониманием того, что наш клопиный мирок несовершенен и лучше будет его испепелить в геенне огненной ядерного взрыва. Вид из окна чуден: Красная площадь и Кремль как на ладони. Горят позолоченные сусальным золотом церковные купола. Мелодичный перезвон курантов. Без всяких сомнений, господин Нестеровой знает эту пленительную картинку главных столичных достопримечательностей. И я даже догадываюсь, от кого ему эта картинка известна. Мое одиночество прерывает появление манерной стервочки. Таких инициативных дам-с я без лишней болтовни бил бы по щекам, чтобы они знали свое место. У нее подвижная красивая мордашка, бархатные реснички, наивные крупные, как яблоки, глаза, перетянутая осиная талия, резкие движение рук. И очень активные, как правильно заметил ее бывший супруг Виктор Нестеровой, губки. Обладательнице таких рабочих уст можно простить все, даже то, что она лепечет безостановочно. Смысл ее речи заключался в том, что она не понимает почему в ее частную жизнь вмешиваются совершенно посторонние люди, которые не говорят толком, что происходит, а если и говорят, то намеками, хотя ей и так ясно, как день: ее бывший муж окончательно потерял рассудок и мечтает ее убить. - Да, он хочет вас, Ирина Горациевна, - прерываю словесный поток, - убить.
- Как убить?! - взвизгивает собеседница и с размахом падает в кресло. - Вы понимаете, что такое говорите? - Я говорю то, что вы говорите. - А что я говорю? В подобных клинических случаях требуется выдержка и ничего, кроме выдержки. Спорить с леди, увольте-увольте! Не проще ли поинтересоваться здоровьем настоящего супруга Исаака Изральевича, которому, как выяснилось, уже далеко за семьдесят семь. Притом, что его супруга Ирина Горациевна прекрасно сохранилась в свои двадцать семь. - Здоровье у нас отменное, - режет хозяйка. - И что? - А где мы сейчас? - На даче. Это имеет отношение к нашему делу? - Самое прямое, - и повествую житейскую историю о том, что однажды, когда дряхленький академик под шум корабельных сосен трудился над очередным научным трудом по расщеплению атома, в это милое и уютное гнездышко проездом на Пражский симпозиум заглянул на часок-другой Нестеровой-младший, не так ли? И есть его показания, что одним чаепитием встреча не закончилась. Пили не только чай и кофе, но и шотландское виски. - И что же случилось после, Ирина Горациевна? - После чего? - покрывалась фиолетовыми пятнами от ненависти. - Я вас не понимаю? Все прекрасно понимала и знала, что у женщины по ее физиологическим законам после активного распития виски из можжевельника возникает нестерпимое желание физического, скажем так, соития с конкретным собутыльником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
* Поймать (жарг.).
А догадаться было, действительно, несложно. На руках я имел ксерокопии необходимых по делу документов, включая и письмо. Видимо, обладатель стремительного нервного почерка решил выражаться напоследок без обиняков, однако я вынужден процитировать записку в цензурной редакции, выделив курсивом измененные слова: "Вадик, брат мой родной! Вы, недостойные, меня достали, особенно тошнотворная женщина Ирэнчик и ты, мелкорогатое животное. Я устал от такой непростой жизни. Я уже труп, но я всю эту нашу нехорошую власть поставлю в интересную позу. И эта пустышка-соска пусть ждет неожиданный подарок на свой долгожданный день рождения - это будет лучший в мире подарок от всей моей ранимой нежной и потравленной души. Ядерный цветочек, эта красивая женщина, любимая ныне еврейским старым человеком, увидит из своего окна. Это будет последнее, что эта срамная власть и отвратительная сучка с инициативными губками увидят. Прощай. Твой родной брат Виктор." Я посмеялся: крепко выражается народец, когда в том возникает нестерпимая нужда. Жаль, что не могу передать в оригинале эмоциональный язык послания человечеству, да, уверен, каждый в силу своей испорченности сумеет восстановить первооснову. Важно другое: атомщик сообщил практически все, что только можно было сообщить. Когда у нас день рождение этой красивой женщины, ныне любимой?.. Так, двадцать второго сентября. Следовательно, полковник Старков прав: через три дня у всех нас могут возникнуть проблемы. Времени много и времени мало, чтобы остановить истерического умалишенца с ядерным ранцем за плечами. Вот тебе и роль личности в истории развития всей нашей планеты. Такой ход событий было трудно предположить даже в самом кошмарном бреду. Однако эта есть наша печальная реальность, которую невозможно отключить клавишей "Enter", как ирреальный компьютерный мир. Внимательно пролистав все бумаги, перебираю номера телефонов своих информаторов, потом выщелкиваю номер академика Фридмана. Вежливый и казенный голос интересуется моей персоной. Я знаю, что это "наш" человек и называю нужный пароль, открывающий как ключ возможность общаться с госпожой Фридман Ириной Горациевной. Академик проживает в сталинской высотке на Котельнической набережной. Действительно, все небожители этого дома увидят воочию "ядерный цветочек" и даже почувствуют его воздействие собственной тепличной шкуркой, если успеют осознать происходящее. Неожиданно уличаю себя в том, что мой взгляд вырывает из праздной толпы прохожих - прохожих с горбатенькими заплечными сумками и рюкзаками. Вот-вот, организм сам перестраивается на ходу, готовый к экстремальной работе. Потом замечаю "топтунов", буквально заполонивших собой центральную столичную часть. Все правильно, товарищи чекисты, надо принимать превентивные меры. Вот только вопрос: какие - какие меры против сresi? Как правило, действия сумасшедших трудно просчитать высшими законами математики. Я выруливаю джип на стоянку. По сотовому телефону идет первая информация о семействе Фридманов. Информация банальная и житейская: молодая супруга грешна перед ветхим мужем, у которого после скоропалительной женитьбы одним махом выросли ветвистые рога. - Кто-кто? - переспрашиваю. Мне повторяют имя и фамилию ученого из Снежинска, посетившего квартирку на Котельнической набережной в отсутствие академика, и я от удовольствия щелкаю пальцами: ай, да молодец, Ирина Горациевна! С хорошим настроением выбираюсь из машины. Денек пригож и погож: в небольшом скверике народные гулянья. По Москве-реке плывут прогулочные кораблики с модным музыкальным сопровождением. С небес сочится мягкий медовый свет - сочится из прорехи, образовавшейся от укола острого шпиля сталинской высотки.
Меня встречает штатский человек, уже осведомленный о моей невнятной миссии. У него типичное лицо сотрудника контрразведки, наверное, как и у меня. Мы молча пожимаем руки и направляемся в мраморный, помпезный подъезд. Лифт не спеша возносит нас на двадцать первый этаж. Потом проходим по коридорам с невозможно высокими потолками и потертыми ковровыми дорожками. Те, кто проектировал и возводил навеки, не учли одного - времени. Оно протерло не только дорожки, но и большинство человеческих судеб. Дубовая дверь квартиры открыта, в коридоре и гостиной мелькают крепкие фигуранты - хозяева пока могут не беспокоиться за свои жизни. Меня проводят в рабочий кабинет академика Фридмана, он заставлен огромным резным столом, кожаными креслами, диваном, книжными полками, картинами малохудожественного значения, фотографиями. Чувствуется терпкий запах прошлого. Или это запах табака? Академик курит трубку на большом фото: он смотрит с печальным пониманием того, что наш клопиный мирок несовершенен и лучше будет его испепелить в геенне огненной ядерного взрыва. Вид из окна чуден: Красная площадь и Кремль как на ладони. Горят позолоченные сусальным золотом церковные купола. Мелодичный перезвон курантов. Без всяких сомнений, господин Нестеровой знает эту пленительную картинку главных столичных достопримечательностей. И я даже догадываюсь, от кого ему эта картинка известна. Мое одиночество прерывает появление манерной стервочки. Таких инициативных дам-с я без лишней болтовни бил бы по щекам, чтобы они знали свое место. У нее подвижная красивая мордашка, бархатные реснички, наивные крупные, как яблоки, глаза, перетянутая осиная талия, резкие движение рук. И очень активные, как правильно заметил ее бывший супруг Виктор Нестеровой, губки. Обладательнице таких рабочих уст можно простить все, даже то, что она лепечет безостановочно. Смысл ее речи заключался в том, что она не понимает почему в ее частную жизнь вмешиваются совершенно посторонние люди, которые не говорят толком, что происходит, а если и говорят, то намеками, хотя ей и так ясно, как день: ее бывший муж окончательно потерял рассудок и мечтает ее убить. - Да, он хочет вас, Ирина Горациевна, - прерываю словесный поток, - убить.
- Как убить?! - взвизгивает собеседница и с размахом падает в кресло. - Вы понимаете, что такое говорите? - Я говорю то, что вы говорите. - А что я говорю? В подобных клинических случаях требуется выдержка и ничего, кроме выдержки. Спорить с леди, увольте-увольте! Не проще ли поинтересоваться здоровьем настоящего супруга Исаака Изральевича, которому, как выяснилось, уже далеко за семьдесят семь. Притом, что его супруга Ирина Горациевна прекрасно сохранилась в свои двадцать семь. - Здоровье у нас отменное, - режет хозяйка. - И что? - А где мы сейчас? - На даче. Это имеет отношение к нашему делу? - Самое прямое, - и повествую житейскую историю о том, что однажды, когда дряхленький академик под шум корабельных сосен трудился над очередным научным трудом по расщеплению атома, в это милое и уютное гнездышко проездом на Пражский симпозиум заглянул на часок-другой Нестеровой-младший, не так ли? И есть его показания, что одним чаепитием встреча не закончилась. Пили не только чай и кофе, но и шотландское виски. - И что же случилось после, Ирина Горациевна? - После чего? - покрывалась фиолетовыми пятнами от ненависти. - Я вас не понимаю? Все прекрасно понимала и знала, что у женщины по ее физиологическим законам после активного распития виски из можжевельника возникает нестерпимое желание физического, скажем так, соития с конкретным собутыльником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12