Что-то происходит? Мы привели оружие к бою: а вдруг там Нестеровой-старший засел с ядерным ранцем и готов к самоуничтожению? Жестом руки я показал старшему лейтенанту, чтобы он контролировал дверь, а сам медленно направился на хозяйственный дворик, чтобы проверить нет ли в доме "черного" хода. Будучи урбанистом, не учел одного - дворовой живности. На мое появление загалдела птица, а из будки бухнул пес. Этого было достаточно, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Я услышал выстрел со стороны парадного крыльца. Проклятье! Что там такое?.. Под дежурной лампочкой на веранде покачивался человек, левую руку прижимал к животу, а в правой держал... ранец. Детское недоумение и боль искажали его лицо. Я узнал Карпова. Он сделал шаг и, обмякая, рухнул ниц на ступеньки. Я выматерился на Полуянова и присел к похрипывающему телу, пытаясь не замечать хозяйственного шума, взвеянного выстрелом. - Да он сам, - переживал старший лейтенант, - скакнул, как черт из табакерки! - Замяли, лучше помоги, - проговорил я, вытаскивая из-под тучноватого секьюрити подозрительный предмет. - Что это такое? - Ранец, - ответил Полуянов, - школьный. - И открыл его. - Ничего себе, елочки-сосеночки зеленые! Ранец был забит долларовыми пачками, будто шишками. Я приподнял голову Карпова, из хрипящей рваной раны рта выползал сгусток черной крови. Сверху раздался бабий вой, я поморщился - нам бы только коновалами работать. - Эй, Наум Наумович? - сказал я. - Где Нестеровой? Он меня не слышал, дыша прерывисто, точно пытаясь придержать в тучном теле жизнь. Потом с недоумением приоткрыл слезливые глаза, всхлипнул по-детски... Сожаления не испытывал, раздражение - да. Все случилось из-за собственного ротозейства и глупости. Возможно, мы были близки к решению задачи... Я поднялся на ноги. Хозяйка без возраста заголосила: - Ой, на кого ты меня бросил, касатик мо-о-ой!.. Медвежий угол оживился до крайности: к месту трагедии начали сходиться старушки в светленьких богомольных платочках, а вслед за ними приплелись старички в красноармейских галифе и длиннополых рубахах. Все они походили на мертвецов: "Я - живой, одинокий, недужный... Или, может, я умер уже? Никому в этом мире не нужный. Даже собственной глупой душе."*
* Стихотворение Александра Трофимова.
Я бы их пожалел, да ничего им эта жалость не дала бы. С помощью двух еще крепеньких стариков труп был занесен в дом. Хозяйку дома успокоили соседки стаканом первача, и мы смогли с ней поговорить. Прозывалась она Трюмкиной Анной Семеновной, сорока пяти лет, дом достался от покойного муженька, с Карповым Наум Наумовичем знакомство завела по симпатии, работала в буфете, чем он занимался ей неведомо, наезжал раз в недельку, отдохнуть душой и телом, да в баньке попариться; мужик-то был добрый и не жадный был, был-был, ох-ох, касатик ты ж мой... - Всегда один наезжал? - Один-один. - Вы уверены? - и показываю фотографию господина Нестерового. - Знакомый, - рассматривает фото. - Я его видела, а вот где видела? - Надо вспомнить, Анна Семеновна. - Вроде он, только тут он какой-то староватый, что ли, - рассуждает. - В буфете и видела, - говорит. - И одного, и с Наумом захаживали. Коньячку вовнутря и начинай говорить про этих, про картавеньких. "Староватый", это меня задевает, но не настолько, чтобы обратить на это внимание. Задаю вопросы о школьном ранце? Откуда он и почему хранился в доме? И что сказал Карпов, когда приехал за ним? По словам хозяйки, Наум за последние две недели взвинченным штопориком ходил, неприятности, говорил, на работе; а ранец привез, дай Бог память, как дня три назад. Не удивилась - у Карпова в дому свое местечко, там книжки, газеты, патроны для ружья. - Где это местечко? - Там, - указывает на лестницу. - На втором этаже. - А что он говорил, - напоминаю, - в последний раз? - Что говорил? Еду, говорит, вызывают срочно. - Куда? - Да в Москву, - отвечает простодушная женщина. - Куда ж еще? Действительно, в нашу белокаменную ведут все дороги. Это становится интересным. Не найдем ли мы ответы на некоторые наши вопросы, взошедши на второй этаж? По крутой скрипучей лесенке поднимаемся наверх. Включаем свет - и... Я готовился увидеть, что угодно, но обнаружить на высохших бревнах глянцевые плакаты, рекламирующих неонацистское движение в России, простите-простите. Крепкие фотогеничные "арийцы" в черной форме выбрасывали руки в приветствии и с зоркой пристальностью всматривались в неопределенное будущие. За их спинами то ли пылали радикальные мировые пожарища, то ли восходило солнце нового порядка. Я выматерился: этого нам еще не хватало для полного счастья - коричневой чумы. На столе валялись книжечки идеологов этого движения от Гитлера до некто Артура Барашкова с политическим памфлетом: "Как очистить святую Россию от ..." далее шло перечисление народов и народностей, которые, как я понимаю, мешали чернорубашечникам обустроить нашу державу для полного ее процветания. Комментарии, как говорится, излишни. И еще нами был обнаружен опус: "Истинные арийцы: опыт оккультной культуры" такого же автора - Барашкова А.А. Чтобы получить ответ на вопрос: к кому так поспешал со школьным ранцем, набитым долларами, секьюрити, я и Полуянов провели в комнате около двух часов, перерыв ее, как старый комод. И ничего не обнаружили. Очевидно, Наум Наумович придерживался законов строгой конспирации. - Ладно, - сказал я, пряча в куртку книжульки Барашкова. - Артурчик нам поможет. Прибывшая по нашему вызову оперативно-следственная группа позволила мне и Полуянову покинуть деревеньку, уже спящую в полуночной тьме. Кто мог подумать, что зараза проникнет даже сюда, в эту таежную залежь? Единственное объяснение: больное общество - больные идеи - больные люди. Через два часа я знал практически все о господине Артуре Артуровиче Барашкове. Был он выпускником Литературного института 1980 года, в годы застоя публиковал в газете "Правда" этюды о родном крае, потом увлекся национал-социалистическими идейками и, видимо, скоро посчитал, что высшей силой на него возложена мессианская роль в качестве пропагандиста этих идей. В четыре часа утра, когда меня все-таки поселили в гостиничном номере "Снежинска", я лег на поскрипывающую койку и пролистал опусы страдальца за русский народ. Я бы посмеялся над псевдонаучным бредом, утверждающим ярый расизм, веру в превосходство славян и мистицизм, однако факт, что продукция с агрессивной галиматьей расходится пятидесятитысячными тиражами, мешали мне в этом. Например, по утверждению автора, уничтожение людей, и прежде всего евреев, в концлагерях - это было возрождение ритуала приношения человеческих жертв для задабривания древнегерманских богов, что вполне отвечало требованию времени и логическому дару великого фюрера. Как надо относится к подобным выкладкам? Я закинул печатную ахинею под кровать и, засыпая, решил, что наша встреча с гражданином Барашковым неизбежна, как восход солнца.
До вылета в столицу нашей родины я вместе с Полуяновым успели посетить городскую квартиру господина Карпова. Там проживала его болезненная тридцатилетняя дочь с ребенком. На сообщение о гибели отца женщина с некой задумчивой рассеянностью проговорила: - Отмучился, сволочь. Теперь квартирка наша, - и поцеловала в лоб девочку, похожую сморщенным рахитным личиком на обезьянку. В убогой комнатке, где проживал Наум Наумович, наблюдался солдатский порядок и не было никаких признаков идей национал-социализма. Мы задали несколько вопросов дочери и после безличных ответов удалились прочь. - Нет, никого он сюда не приглашал, - сказала женщина. - Нет, ничего не знаю. И мы ушли в размышлениях о том, что совсем недавно господа Карпов и Нестеровой обтяпали самую выгодную сделку в своих комковатых жизнях, толкнув за общие пятьсот, наверное, тысяч долларов ядерный ранец, но не они нашли ни душевного, ни телесного успокоения: один уже разлагается на столе мертвецкой, а второй готовится к этому малопривлекательному действу с одной только разницей - мечтает утащить за собой все человечество. - Так, - рассуждал я, - если приезжал покупатель, то был он на машине. - И что? - И уехали они вместе, - предположил. - Три тысячи километров за трое суток. Думаю, они уже в Москве. - И что? - повторил вопрос Полуянов. - Что-что?! - возмутился. - Они там, а я тут, крути веселее баранку, шофер! - А Мстислава? - вовремя вспомнил старший лейтенант. - А что Мстислава, - пошутил я. - Пусть добирается на перекладных. Конечно же, мы перехватили девушку у подъезда академического дома и помчались на аэродром. Мстислава без эмоций созерцала таежный ландшафт и не поддерживала разговор. Была серьезна и походила на абитуриентку, которая робела перед экзаменами. - Не бойся, - брякнул, когда мы прибыли в аэропорт. - Я с тобой. - А я и не боюсь, - и посмотрела на меня так, что я почувствовал себя полным олухом. Не учусь на своих ошибках, вот в чем дело, не учусь и не хочу. По причине самовлюбленности и собственного устойчивого критинизма. С какой кстати решил, что нравлюсь девушке? Она мне - да, а я - ей? - Счастливого пути, - пожелали нам у трапа. - Не упадите. Я посмеялся: спасибо за такое своевременное пожелание, дорогой друг Полуянов, уж постараемся как-нибудь долететь до родной до столицы. Потом был полет у облаков, Мстислава отстраненно смотрела в иллюминатор. На его фоне прекрасный профиль девушки был точно нарезан на стекле. И казалось, что она недосягаема для меня, суетного охотника за призраками. И только когда наш лайнер заметно клюнул носом, идя на посадку, Мстислава спокойным и глуховатым голосом спросила: - Можно остановиться у вас, Саша? ...Москва встречала нас теплынью "бабьего лета". Тяжелый и мощный гул самолетов ниспадал гигантским звуковым парашютом в осенний день. На платной автостоянке меня и юную спутницу поджидал джип, пятнистый от мокрых листьев. - А я думала, они нарисованные, - заметила Мстислава. Она не хотела останавливаться у тетки по той причине, что старая родственница была необычайно сварливой и могла, кого угодно свести в могилу. По утрам она прятала от домашних шоколад и сгущенное молоко - в целях экономии. И очень нервничала по поводу постоянных кризисных ситуаций, как в мире, так и в стране. И в результате нажила неприятную желудочную болезнь. Навестить тетку, поговорить по душам, посочувствовать - это, пожалуйста, но проживать под одной крышей какое-то время... Не знаю, насколько была правдива девушка, но меня подобное развитие событий устраивало. По дороге мы договорились, что я отвезу Мстиславу к родственнице, там она побудет до вечера... - Да, если вдруг задержусь на работе, - и передал ключ от квартиры. Смело въезжай и чувствуй себя, как дома. - Да? Я хотел было познакомиться с тетушкой и поспрашивать ее о бывшем супруге Карапове, вдруг сообщит нечто удивительное, да Мстислава отговорила - они не живут вместе уже лет сто и не имеет смысла волновать больную. Когда мы расстались у открытой двери квартиры любимой тетки, я прыгая по лестнице через три ступени, как никогда был уверен в самом себе: вперед-вперед, menhanter, все народы мира смотрят на тебя! Впрочем, народы мира меня интересовали меньше всего, меня манили красивые глазища! Боевые же действия начал с посещения квартиры господина А.А. Барашкова. Проживал он у знаменитых трех вокзалах в шлакоблочной башне с одним подъездом, из которого тянуло общественным сортиром. Маленькая испуганная женщина-пичужка с пучком немытых волос, открывшая дверь, назвалась женой идеолога. Сам супруг доблестно отсутствовал. Я продемонстрировал его мятые опусы и признался, что проездом в столице и мечтаю получить автографы от Артура Артурьевича самолично. - Поищите в типографии, - поверила жена почитателю таланта ее мужа, кажется, "Красный пролетарий". "Красный пролетарий" так "Красный пролетарий", сказал я себе, хотя на самом деле черт знает что, если с его издательских машин выползает такая макулатура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
* Стихотворение Александра Трофимова.
Я бы их пожалел, да ничего им эта жалость не дала бы. С помощью двух еще крепеньких стариков труп был занесен в дом. Хозяйку дома успокоили соседки стаканом первача, и мы смогли с ней поговорить. Прозывалась она Трюмкиной Анной Семеновной, сорока пяти лет, дом достался от покойного муженька, с Карповым Наум Наумовичем знакомство завела по симпатии, работала в буфете, чем он занимался ей неведомо, наезжал раз в недельку, отдохнуть душой и телом, да в баньке попариться; мужик-то был добрый и не жадный был, был-был, ох-ох, касатик ты ж мой... - Всегда один наезжал? - Один-один. - Вы уверены? - и показываю фотографию господина Нестерового. - Знакомый, - рассматривает фото. - Я его видела, а вот где видела? - Надо вспомнить, Анна Семеновна. - Вроде он, только тут он какой-то староватый, что ли, - рассуждает. - В буфете и видела, - говорит. - И одного, и с Наумом захаживали. Коньячку вовнутря и начинай говорить про этих, про картавеньких. "Староватый", это меня задевает, но не настолько, чтобы обратить на это внимание. Задаю вопросы о школьном ранце? Откуда он и почему хранился в доме? И что сказал Карпов, когда приехал за ним? По словам хозяйки, Наум за последние две недели взвинченным штопориком ходил, неприятности, говорил, на работе; а ранец привез, дай Бог память, как дня три назад. Не удивилась - у Карпова в дому свое местечко, там книжки, газеты, патроны для ружья. - Где это местечко? - Там, - указывает на лестницу. - На втором этаже. - А что он говорил, - напоминаю, - в последний раз? - Что говорил? Еду, говорит, вызывают срочно. - Куда? - Да в Москву, - отвечает простодушная женщина. - Куда ж еще? Действительно, в нашу белокаменную ведут все дороги. Это становится интересным. Не найдем ли мы ответы на некоторые наши вопросы, взошедши на второй этаж? По крутой скрипучей лесенке поднимаемся наверх. Включаем свет - и... Я готовился увидеть, что угодно, но обнаружить на высохших бревнах глянцевые плакаты, рекламирующих неонацистское движение в России, простите-простите. Крепкие фотогеничные "арийцы" в черной форме выбрасывали руки в приветствии и с зоркой пристальностью всматривались в неопределенное будущие. За их спинами то ли пылали радикальные мировые пожарища, то ли восходило солнце нового порядка. Я выматерился: этого нам еще не хватало для полного счастья - коричневой чумы. На столе валялись книжечки идеологов этого движения от Гитлера до некто Артура Барашкова с политическим памфлетом: "Как очистить святую Россию от ..." далее шло перечисление народов и народностей, которые, как я понимаю, мешали чернорубашечникам обустроить нашу державу для полного ее процветания. Комментарии, как говорится, излишни. И еще нами был обнаружен опус: "Истинные арийцы: опыт оккультной культуры" такого же автора - Барашкова А.А. Чтобы получить ответ на вопрос: к кому так поспешал со школьным ранцем, набитым долларами, секьюрити, я и Полуянов провели в комнате около двух часов, перерыв ее, как старый комод. И ничего не обнаружили. Очевидно, Наум Наумович придерживался законов строгой конспирации. - Ладно, - сказал я, пряча в куртку книжульки Барашкова. - Артурчик нам поможет. Прибывшая по нашему вызову оперативно-следственная группа позволила мне и Полуянову покинуть деревеньку, уже спящую в полуночной тьме. Кто мог подумать, что зараза проникнет даже сюда, в эту таежную залежь? Единственное объяснение: больное общество - больные идеи - больные люди. Через два часа я знал практически все о господине Артуре Артуровиче Барашкове. Был он выпускником Литературного института 1980 года, в годы застоя публиковал в газете "Правда" этюды о родном крае, потом увлекся национал-социалистическими идейками и, видимо, скоро посчитал, что высшей силой на него возложена мессианская роль в качестве пропагандиста этих идей. В четыре часа утра, когда меня все-таки поселили в гостиничном номере "Снежинска", я лег на поскрипывающую койку и пролистал опусы страдальца за русский народ. Я бы посмеялся над псевдонаучным бредом, утверждающим ярый расизм, веру в превосходство славян и мистицизм, однако факт, что продукция с агрессивной галиматьей расходится пятидесятитысячными тиражами, мешали мне в этом. Например, по утверждению автора, уничтожение людей, и прежде всего евреев, в концлагерях - это было возрождение ритуала приношения человеческих жертв для задабривания древнегерманских богов, что вполне отвечало требованию времени и логическому дару великого фюрера. Как надо относится к подобным выкладкам? Я закинул печатную ахинею под кровать и, засыпая, решил, что наша встреча с гражданином Барашковым неизбежна, как восход солнца.
До вылета в столицу нашей родины я вместе с Полуяновым успели посетить городскую квартиру господина Карпова. Там проживала его болезненная тридцатилетняя дочь с ребенком. На сообщение о гибели отца женщина с некой задумчивой рассеянностью проговорила: - Отмучился, сволочь. Теперь квартирка наша, - и поцеловала в лоб девочку, похожую сморщенным рахитным личиком на обезьянку. В убогой комнатке, где проживал Наум Наумович, наблюдался солдатский порядок и не было никаких признаков идей национал-социализма. Мы задали несколько вопросов дочери и после безличных ответов удалились прочь. - Нет, никого он сюда не приглашал, - сказала женщина. - Нет, ничего не знаю. И мы ушли в размышлениях о том, что совсем недавно господа Карпов и Нестеровой обтяпали самую выгодную сделку в своих комковатых жизнях, толкнув за общие пятьсот, наверное, тысяч долларов ядерный ранец, но не они нашли ни душевного, ни телесного успокоения: один уже разлагается на столе мертвецкой, а второй готовится к этому малопривлекательному действу с одной только разницей - мечтает утащить за собой все человечество. - Так, - рассуждал я, - если приезжал покупатель, то был он на машине. - И что? - И уехали они вместе, - предположил. - Три тысячи километров за трое суток. Думаю, они уже в Москве. - И что? - повторил вопрос Полуянов. - Что-что?! - возмутился. - Они там, а я тут, крути веселее баранку, шофер! - А Мстислава? - вовремя вспомнил старший лейтенант. - А что Мстислава, - пошутил я. - Пусть добирается на перекладных. Конечно же, мы перехватили девушку у подъезда академического дома и помчались на аэродром. Мстислава без эмоций созерцала таежный ландшафт и не поддерживала разговор. Была серьезна и походила на абитуриентку, которая робела перед экзаменами. - Не бойся, - брякнул, когда мы прибыли в аэропорт. - Я с тобой. - А я и не боюсь, - и посмотрела на меня так, что я почувствовал себя полным олухом. Не учусь на своих ошибках, вот в чем дело, не учусь и не хочу. По причине самовлюбленности и собственного устойчивого критинизма. С какой кстати решил, что нравлюсь девушке? Она мне - да, а я - ей? - Счастливого пути, - пожелали нам у трапа. - Не упадите. Я посмеялся: спасибо за такое своевременное пожелание, дорогой друг Полуянов, уж постараемся как-нибудь долететь до родной до столицы. Потом был полет у облаков, Мстислава отстраненно смотрела в иллюминатор. На его фоне прекрасный профиль девушки был точно нарезан на стекле. И казалось, что она недосягаема для меня, суетного охотника за призраками. И только когда наш лайнер заметно клюнул носом, идя на посадку, Мстислава спокойным и глуховатым голосом спросила: - Можно остановиться у вас, Саша? ...Москва встречала нас теплынью "бабьего лета". Тяжелый и мощный гул самолетов ниспадал гигантским звуковым парашютом в осенний день. На платной автостоянке меня и юную спутницу поджидал джип, пятнистый от мокрых листьев. - А я думала, они нарисованные, - заметила Мстислава. Она не хотела останавливаться у тетки по той причине, что старая родственница была необычайно сварливой и могла, кого угодно свести в могилу. По утрам она прятала от домашних шоколад и сгущенное молоко - в целях экономии. И очень нервничала по поводу постоянных кризисных ситуаций, как в мире, так и в стране. И в результате нажила неприятную желудочную болезнь. Навестить тетку, поговорить по душам, посочувствовать - это, пожалуйста, но проживать под одной крышей какое-то время... Не знаю, насколько была правдива девушка, но меня подобное развитие событий устраивало. По дороге мы договорились, что я отвезу Мстиславу к родственнице, там она побудет до вечера... - Да, если вдруг задержусь на работе, - и передал ключ от квартиры. Смело въезжай и чувствуй себя, как дома. - Да? Я хотел было познакомиться с тетушкой и поспрашивать ее о бывшем супруге Карапове, вдруг сообщит нечто удивительное, да Мстислава отговорила - они не живут вместе уже лет сто и не имеет смысла волновать больную. Когда мы расстались у открытой двери квартиры любимой тетки, я прыгая по лестнице через три ступени, как никогда был уверен в самом себе: вперед-вперед, menhanter, все народы мира смотрят на тебя! Впрочем, народы мира меня интересовали меньше всего, меня манили красивые глазища! Боевые же действия начал с посещения квартиры господина А.А. Барашкова. Проживал он у знаменитых трех вокзалах в шлакоблочной башне с одним подъездом, из которого тянуло общественным сортиром. Маленькая испуганная женщина-пичужка с пучком немытых волос, открывшая дверь, назвалась женой идеолога. Сам супруг доблестно отсутствовал. Я продемонстрировал его мятые опусы и признался, что проездом в столице и мечтаю получить автографы от Артура Артурьевича самолично. - Поищите в типографии, - поверила жена почитателю таланта ее мужа, кажется, "Красный пролетарий". "Красный пролетарий" так "Красный пролетарий", сказал я себе, хотя на самом деле черт знает что, если с его издательских машин выползает такая макулатура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12