- обратился Алексей к проходившему мимо сержанту милиции.
- Вниз в метро, доедете до Охотного ряда, подниметесь вверх и спросите Моховую, девять, - ответил тот и пошел дальше.
- Спасибо, - поблагодарил Алексей, но, отстраненный носильщиком, который шел, сгибаясь под тяжестью узлов, тут же забыл все, что ему сказали. Неподалеку стоял другой милиционер. Алексей обратился к нему с тем же вопросом.
- Метро Охотный ряд, Моховая, девять, - как давно изученную фразу отчеканил сержант и механически приложил руку к козырьку фуражки.
Влившись в волну сошедших с поезда, Алексей скрылся за углом привокзального строения.
3
В зале транзитных пассажиров у билетных касс металась молодая женщина. Ее русые волосы были растрепаны, лицо в испуге.
- Дочка моя... Нина... Господи! Граждане, вы не видели девочку? Дочь потеряла... Дедушка, присмотрите, пожалуйста, за моими вещами, - обратилась она к старику, сидевшему на крепком деревянном сундучке. Оставив чемодан и сумку, женщина выбежала из зала.
Всякий, кто видел горе матери, потерявшей ребенка, отнесся к этому сочувственно, с желанием помочь хоть добрым советом или утешением. И только трое молодых людей, у которых эта сцена происходила на глазах, были равнодушны к несчастью женщины. Они только ждали удобного случая, чтобы "увести" чемодан, оставленный на хранение старику.
Три вора, три старых рецидивиста - Князь, Толик и Серый. От настоящих имен они уже отвыкли. В воровской среде принято называть друг друга кличкой.
В свои двадцать восемь лет Князь треть жизни провел в лагерях, под следствием, в тюрьмах и в бегах. Если бы его спросили: почему он ворует, то вряд ли он смог бы по-настоящему ответить на это. Ему казалось, что ворует он всю жизнь, а зачем, почему ворует - никогда об этом не думал. Он был высокого роста и, как принято говорить, хорошо скроен и крепко сшит. Из него мог бы получиться неплохой спортсмен, если бы не бессонные ночи и кутежи, которые продолжались неделями, пока были деньги. Когда деньги кончались, пьяный разгул сменялся лихорадкой воровства с постоянным риском жизнью. Белки серых глаз Князя были воспалены, на его худых щеках, не по возрасту рано, проступала мелкая сетка склеротического румянца. Через всю правую щеку, от уха до подбородка, тянулся свежий розоватый шрам, и щека время от времени подергивалась в нервном тике.
Если бы даже сам Ломброзо, признанный современниками великим физиономистом, стал изучать лицо Князя, он наверняка отнес бы его череп к типу людей с возвышенным и благородным интеллектом. Высокий и открытый лоб, на который свисала светлая прядь волнистых волос, хорошо развитые надбровные дуги, энергический и в меру широкий подбородок - все сказало бы ученому о том, что перед ним личность незаурядного ума и возвышенных страстей. Только взгляд, беспокойный и бегающий взгляд серых глаз и особые, свойственные людям преступного мира, по-театральному ленивые движения выдали бы в нем человека сомнительной профессии. Такие обычно настораживают.
Серый был грубее и проще. Природа его обидела и ростом, и внешностью. Маленький и узкоплечий, он бросался людям в глаза своей нависшей до бровей угловатой челкой, модной в двадцатых годах среди беспризорников, а сейчас встречающейся разве только у подростков с очень ограниченным и убогим вкусом. Что-то тупое и скотское проступало в лице Серого. А его гортанный с хрипотцой голос неприятно резал слух. Серый не говорил, а шипел, причем делал он это с особым выпячиванием нижней челюсти, полагая, что, чем грубее и надсаднее будет его речь, тем сам он станет от этого солидней и страшней. Неосознанно он подчинялся только одному - грубой силе. Втайне он завидовал высокому и стройному Князю, а в глубине души ненавидел его за интересное лицо, на котором девушки иногда задерживали взгляды дольше, чем на других прохожих. А с каким затаенным ликованием и злорадством взирал Серый две недели назад на забинтованную щеку Князя, глубокий шрам на которой, по его расчетам, должен обезобразить лицо.
Князь на Серого смотрел с подчеркнутым пренебрежением и с чувством громадного превосходства, и Серый каким-то особым чутьем слабого и подчиненного принимал эту власть как должное и, может быть, только потому никогда не выходил из повиновения главаря, что постоянно читал на его лице печать приказа: "Гляди ты у меня, прибью!" Бил Князь Серого всего два раза, но бил не без причины и жестоко. Однажды, это было месяца два назад, Серый струсил в такую минуту, которая чуть не обошлась жизнью Князю.
Толик выглядел скорее застенчивым, чем опасным. Он много молчал. Были вечера, когда целыми часами от него никто не слышал ни одного слова. Князь ценил Толика за смелость и за то, что тот никогда не считался в мелочах, как Серый. Толик был равнодушен к деньгам, не любил, в отличие от Серого, сквернословить. В одежде его чувствовался кое-какой вкус. Курил он много, при этом всегда о чем-то сосредоточенно думал.
Опершись на металлические поручни барьера, защищавшего от напора очереди тонкую стенку билетных касс, трое друзей вели самый безобидный разговор, посматривая время от времени в сторону толпы, образовавшейся вокруг женщины, потерявшей ребенка.
Когда Князь заметил, что женщина оставила свои вещи неизвестному пассажиру, он вмиг оживился, его глаза сузились.
- Слушай, Серый, - тихо, но внушительно заговорил Князь, - мы с Толиком займем старикана, а ты прихвати чемоданчик. Только без шума. Вопросы есть?
Серый молча покачал головой.
Рядом со стариком на дубовом диване были свободные места. Князь и Толик сели на диван, а Серый, нагнувшись, стал расшнуровывать ботинок.
- Далече едем, дедунь? - весело спросил Князь.
Старик был коренастый и крепкий, как кряж. Задушевная улыбка парня подкупила его. В эту минуту ему вдруг особенно захотелось пооткровенничать.
- Домой. На Урал, - ответил он, потирая бороду и ожидая, чтоб его спросили еще что-нибудь.
- Да что ты? Неужели уралец?
- Из Верхнеуральска.
- Вот здорово! - Князь расплылся в улыбке. - А у меня там братень работает. На центральной улице живет. Как ее... фу ты, черт! Неужели забыл?
- Пролетарская? - оживился старик, искренне обрадованный тем, что в Москве встретил чуть ли не земляка.
- Да, да, Пролетарская! Пролетарская! Вот память. А ведь прошлое лето гостил в вашем городе. Хорош городок! Может, там где и видались, да разве знали, что вот здесь судьба сведет? Ну, как живете в своих краях? Люблю уральцев. Честно говорю. Сильный народ!
Польщенный дед хотел было пуститься в воспоминания, но заметив, как неизвестный взял чемодан, оставленный ему, деду, на сохранение, словно поперхнулся.
- Держите! Чемодан!.. Украли чемодан!.. Держите!
Серый спокойно, даже не оглянувшись на этот крик, не сворачивая в сторону и не замедляя шага, подошел к милиционеру, стоявшему у выхода, и опустил рядом с ним чемодан.
Вытирая лоб платком, он сказал:
- Товарищ старший сержант, это чемодан гражданки, которая потеряла ребенка. Она сейчас сама не в себе. В горе она бросила свои вещи первому попавшемуся пассажиру. Народ всякий бывает, сами знаете. Пусть он лучше побудет при вас.
В ту самую минуту, когда Серый подошел к милиционеру, в зал вбежала женщина с глазами, полными ужаса. Ее серые губы пересохли, лицо было бледное. Глотая воздух, она бросилась к сержанту.
- Гражданка, - обратился к ней Серый, - почему вы доверяете вещи кому попало?
Но женщине было не до вещей.
- Товарищ милиционер, я потеряла дочку, помогите мне, помогите ради бога!
Сержант был впечатлительным человеком и новичком в органах милиции. Он забыл, что передачу чемодана в подобном случае согласно инструкции, следовало оформить специальным актом и видел перед собой только мать, потерявшую ребенка.
- Гражданка, - сказал он, - не волнуйтесь, пройдемте со мной, ваша дочь найдется. - Взяв чемодан, сержант направился к выходу.
Серый стоял, пока милиционер и женщина не вышли из зала. Когда же те скрылись, он подошел к старику.
- Ты чего раскудахтался, деревенщина?
- Да нешто я со зла? - стал оправдываться старик, но Серый его оборвал:
- Знаем мы вас, охранничков. Береги свой сидор, а на чужой не зарься.
Лицо уральца было просяще-виноватое.
- Насчет моего сумления, ты, парень, эт-та... меня не обессудь. Думал, шпана потащила чемодан.
Как и во всяком деле, связанном с риском и опасностью, у воров есть своя этика и своя тактика. Обычно средний вор, если его только заподозрили, немедленно покидает опасное место и выбирает другое. Мелкий воришка иногда не учитывает этого золотого правила своей профессии и продолжает шкодить в третий и в четвертый раз на одном и том же месте, пока его, наконец, не поймают. Особенно этой слабостью страдают карманные воришки.
Но есть и еще одна категория воров - это вор высшего класса, вор, рискующий принципиально. К этой породе воров относил себя Князь. Он считал, что, кроме смекалки и смелости, вор должен владеть мастерством актера.
Сейчас Князь был раздражен и злился на себя Он понимал, что Серый сработал чисто, а чемодан оказался упущенным по его вине: он не сумел заговорить старика. Судя по тому, что на пальцах женщины блестели золотые кольца и перстень, а чемодан был заграничный и кожаный, Князь предполагал, что в нем находились ценности и, возможно, деньги, которые, как правило, в камеру хранения сдавать не рискуют.
С похмелья у Князя болела голова, а во рту ощущался неприятный осадок табака и водочного перегара от ночной попойки. Его слегка подташнивало. Обшарив карманы, он нашел всего три измятых рубля и несколько медных монет. А нужно было опохмелиться, позавтракать и купить папирос. Лицо старика Князю вдруг показалось неприятным и злым. Испытывая чувство голодного человека, у которого прямо изо рта вырвали кусок хлеба, он ненавистным взглядом покосился на широкую серую бороду уральца, на его кустистые брови, из-под которых смотрели ясные и молодые глаза.
Перед уходом Князю захотелось хоть чем-нибудь да насолить старику. Мысль о том, что теперь необходимо покидать вокзал (а его Князь считал местом "королевской охоты"), вызвала еще большую неприязнь к "земляку".
"Ну, старик, держись! Иду на фигуру высшего пилотажа!" - решил Князь и взглядом дал понять Серому, чтоб тот посильней "нажал" на уральца. Значение этого взгляда понял и Толик, который курил и сидел молча, посматривая то на Серого, то на жертву. Ему было жалко старика, от которого веяло первозданной искренностью провинциала, но мешать Князю, уже доставшему записную книжку, где он обычно хранил бритвенные лезвия, Толик не решался.
Пока Серый напирал на деда, а дед оправдывался, Князь так ловко срезал с него полевую сумку, что никто, кроме Толика, этого не заметил.
Ценного в сумке ничего не оказалось, и Князь аккуратно приткнул ее между чемоданом и мешком спящей женщины. Оставаться дальше было уже рискованно ремень полевой сумки легко провисал на плече старика, еще не оправившегося от конфуза.
Князь встал и, вежливо улыбаясь, распрощался с уральцем.
- Ну, дедунь, если буду в Верхнеуральске - обязательно зайду в гости. А сейчас - пока, бывай здоров.
Вслед за Князем отошли Толик и Серый. Все трое они скрылись в монотонно гудевшей толчее вокзала.
Не прошло и полминуты после их ухода, как старик обнаружил исчезновение сумки.
- Вот те раз. Вот те раз. Ремень здесь, а сумки нет! - кружился он на одном месте, еще не сообразив, что произошло. Но, поняв, что его обокрали, он закричал:
- Милиция! Обокрали! Обокрали!..
Когда на шум подоспел милиционер, старик совсем случайно увидел кончик ремня своей сумки в вещах спящей соседки.
Рывком он вытащил сумку из-под ее мешка и завопил еще громче:
- Вот она! Вот она, воровка!
Испугавшаяся спросонья женщина в первую минуту не могла ничего сказать, а лишь водила по сторонам большими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44