Процесс по делу о краже драгоценностей проходил оживленно. Рассказ подсудимой о том, как она встретила в парке незнакомого чернявого молодого человека, как ему гадала и как потом он послал ее погадать своей девушке, то и дело прерывался смехом публики.
Рассказывая, цыганка оживленно жестикулировала. Несколько раз она даже пыталась выйти из-за деревянной загородки, специально отведенной для подсудимых, но всякий раз наталкивалась на часового и, обжигая его ненавистным взглядом, возвращалась на прежнее место. Это ограниченное для ее бродячей степной натуры пространство угнетало цыганку. В своих разноцветных одеждах она походила на яркую привязанную за ногу птицу, которая бьет крыльями, а взлететь не может.
Судьей был худощавый мужчина средних лет с энергичным волевым лицом, какие обычно рисуют на плакатах и выбивали на серебряных полтинниках, где изображен рабочий с поднятым над наковальней молотом. Уже более десяти лет он занимал председательское кресло в суде, перевидел всяких типов: опасных и неопасных. Встречал и таких, которые прикидывались дурачками, рассчитывая, что суд подойдет к ним помягче; проходили через его руки и чудаки, на которых нельзя было смотреть без улыбки... Но с таким анекдотическим случаем судья столкнулся впервые. Красный и потный от напряжения, он кусал губы, чтобы не рассмеяться. Слева от него сидела молоденькая девушка со смешинками в глазах. Всего второй раз она участвовала в суде народным заседателем. Не в силах сдержаться, девушка то и дело отворачивалась в сторону. Закрывая лицо руками, в которых был зажат носовой платок, и, делая вид, что вытирает пот с лица, она беззвучно давилась смехом. Справа от судьи сидел второй заседатель старичок лет шестидесяти пят чистенький, с тремя медалями на груди, гладко выбритый и аккуратно, на пробор, причесанный. Бессменно пятый год он избирался народным заседателем участка. К своим судебным обязанностям старичок относился не только добросовестно, но даже с каким-то фанатизмом священнодействия. Ни улыбки, ни скучного зевка, ни рассеянного взгляда нельзя было заметить на его худощавом и благородном лице. Обычно, когда он слушал показания подсудимого и свидетелей, речи обвинителя и защитника, то весь становился воплощением мудрого внимания. До сегодняшнего дня судья мог бы поручиться, что все комики мира бессильны рассмешить Вячеслава Корнеевича, когда идет судебное заседание. Но на этот раз в седых усах народного заседателя тоже появилась улыбка.
Вместо того чтобы признать свою вину и просить у суда смягчения приговора, гадалка - ее звали Нанной - обвиняла! Она так принялась отчитывать Ленчика, что судья вынужден был оборвать ее и просил отвечать по существу.
Раздраженно махнув рукой на судейский стол, стоявший на возвышении, гадалка гневно говорила:
- Зачем мешать, гражданин судья? Я тебе не мешаю, когда ты говоришь, не мешай и ты мне. Виноват во всем этот Лёнечка. Если б не послал он меня к своей девушке, откуда бы достала я золото? Из-за него я уже две недели в тюрьме страдаю и никакого прибытку не вижу. Вы, гражданин судья, учтите, сколько бы я за это время честным гаданьем денег заработала?
Судья старался выяснить, что это: искреннее непонимание своей вины или тонкая игра в темного человека? И он решил терпеливо ждать.
На лицах посетителей улыбки появлялись все реже, запал гадалки проходил. Вскоре она совсем выдохлась и замолкла. Только черные глаза ее с зеленоватым пламенем в глубине зрачков еще продолжали метать гнев.
Дальше суд пошел обычным порядком, спокойно. Судья вызвал Ленчика и предложил ему рассказать историю с гадалкой.
Рассказывал Ленчик медленно, трогательно. Глядя на его кроткое, убитое горем лицо, не одна женщина в зале горько и сочувственно вздохнула: "Вот она любовь-то до чего доводит".
У многих присутствующих Ленчик вызвал сочувствие. Они решили, что, влюбленный несколько лет в Лугову, он никак не мог подумать, что эта легкая, милая шутка обойдется так плачевно. Ленчик ничего не скрывал, но та правда, которую он говорил суду, была рассчитана на сочувствие к себе.
После допроса Ленчика были вызваны по очереди Елена Прохоровна и Наташа. Они повторили то, что суду было уже известно. Наташа, вся полыхавшая от стыда, после того как ее предупредили, что за ложные показания она будет отвечать по статье 95-й Уголовного кодекса, стала совсем пунцовой. Что-то позорное и омерзительно-гадкое чувствовала она в своем положении.
Когда пытка допроса кончилась, Наташа села на свободное место в первом ряду и не подняла головы до конца заседания.
Государственный обвинитель говорил недолго и "по существу". Именем советского закона он обвинял гадалку в квартирной краже, а Ленчика в подстрекательстве к "морально-наказуемому поступку, который вылился в преступление".
За обвинителем выступил защитник гадалки. Лысый, маленький и юркий, к защите он приступил с чувством, какое должен был испытывать Сизиф, когда в сотый раз начинал поднимать на островерхую гору камень, откуда этот камень наверняка скатится. Юридически он почти не находил оснований просить у суда даже смягчения для своей подзащитной, но когда коснулся личности гадалки, то начал метать молнии красноречия. Он даже помолодел, стал выше ростом и значительнее с виду. Ссылаясь на темноту и неграмотность подзащитной, на ее национальную страсть к блестящим безделушкам, адвокат так разжалобил цыганку, что та вскочила со скамьи и затараторила:
- Правильно говоришь, дорогой, хорошо говоришь. Давай дальше так, давай. Душа горит, руки и ноги дрожат, когда вижу золотые кольца и сережки. Клянусь колодой карт сербиянки, гражданин судья, что правду говорит защитник.
По залу пробежал лёгкий смешок. А гадалка не умолкала. Теперь она уже повторялась, браня Ленчика.
Судья остановил подсудимую и кивком головы попросил адвоката продолжать.
Смех публики и выходка подзащитной несколько остудили запал адвоката. Потирая ладонью лысину и уставившись в потолок, он говорил уже медленнее, вяло и кончил обычным обращением: просил судей снисходительнее подойти к его подзащитной, над которой еще тяготеют дурные национальные предрассудки, против которых одна она бороться бессильна. Конец речи был туманный и неопределенный.
Зато Ядов, адвокат Ленчика, показал на этом процессе свой блестящий талант юриста и оратора. Несмотря на молодость - Ядову было тридцать три года, - имя его в юридическом мире Москвы гремело. После одного очень сложного и затянувшегося процесса по делу об убийстве из-за ревности, на котором он провел успешную защиту, Ядов стал адвокатом "нарасхват". С тех пор прошло уже шесть лет. За эти годы он не раз защитой "с помпой" освежал свою популярность и славу. За мелкие дела, как правило, он почти не брался, поэтому многим, знающим его привычки, было невдомек, почему он взял дело о квартирной краже, которое по плечу даже студенту-стажеру.
Суд над гадалкой и Ленчиком Ядова волновал: он знал, что на эту защиту придут студенты-юристы Московского университета, где он вел семинары по уголовному процессу. Избалованный славой и сплетнями-небылицами, в которых он фигурировал юридическим львом среди адвокатов Московской коллегии защитников, Ядов решил показать на процессе все, что можно выжать из тех "смягчающих вину обстоятельств", на которые он думал опереться. Тем более, здесь была замешана любовь. А о любви он говорить умел красиво.
Особенностью защиты Ядова было то, что он несколько раз в течение речи умел очень тонко, вовремя и красиво перейти от юридического обоснования невинности к психологической оценке личности подзащитного. Средний адвокат делает проще - всю речь он делит условно на две части: в начале детально анализирует состав преступления, делает юридические выводы, а потом уже переходит к характеристике личности подсудимого, перечисляет его заслуги в прошлом, указывает на его достоинства, положительные душевные качества... У юристов это называется "бить на слезу", хотя сам адвокат в такие минуты твердо убежден, что "Москва слезам не верит".
Во время защиты Ядов играл. Играл, как опытный жонглер. Из одной руки у него вылетал шар, предназначенный подавлять разум, из другой - шар, который должен размягчать душу. Эти шары, слегка касаясь рук опытного, уверенного в себе артиста, одновременно летали в воздухе и гипнотизировали зал. Зал, но не судей. В этом-то и был весь секрет громкого имени Ядова. Судьи понимали всю красоту и гибкость его защиты, ценили его ораторское искусство, любовались им, но в совещательной комнате, где приговор выносился от имени Российской республики, ничто не могло затуманить ясности их рассудка.
Играл Ядов и сейчас, защищая Ленчика. Там, где юридическая норма бесстрастно-логически обращалась только к рассудку судей, там Ядов двигал вслед закону другую силу - эмоциональный заряд.
В зале стояла тишина. Студентки, пришедшие посмотреть своего учителя "в деле", не сводили с него восторженных взглядов, и это Ядов чувствовал. В свои тридцать три года он иногда еще по-молодому волновался рядом с хорошенькой девятнадцатилетней студенткой. До сих нор он был холост, и по поводу этого затянувшегося холостячества ходили разные толки: то грустные, то смешные.
Убедительно обосновав юридическую сторону дела и доказав, что в действиях Ленчика не было не только прямого преступного умысла, но даже маленького намека на косвенный умысел, Ядов продолжал:
- Если влюблен молодой человек, влюблен много лет и просит руки своей любимой... Просит руки и, наконец, получает от нее согласие, то разве он допустит даже в мыслях что-нибудь недоброе, грязное и злое по отношению к своей невесте? Если мы считаемся с логикой жизни, то логику сердца, логику чувств не опрокинешь. Такова жизнь. Что же толкнуло моего юного подзащитного подослать к своей невесте гадалку? Месть? Ревность? Расплата за неверность? Нет, к счастью, не эти чувства двигали им в эту счастливую для него минуту. Да, да - счастливую минуту. Мой подзащитный переживал апогей счастья: Ленчик и Лугова были уже помолвлены и готовились к своему свадебному путешествию на Урал. До свадьбы оставались считанные дни. Но в последнее время невеста стала колебаться. Мой подзащитный с ужасом замечал, что свадьба может не состояться. И тут-то подвернулся случай: гадалка. Простая случайность. Видя, что его чаша весов колеблется, он не устоял. Он бросил на эту чашу маленький золотник своего сердца. Гаданье!.. Милая, невинная шутка, которую потом, когда мой подзащитный стал бы супругом Луговой, они с улыбкой вспоминали, как что-то светлое, неизбитое и юное...
Все чаще и чаще, прибегая к образам и сравнениям, которые переплетались с афористическими высказываниями классиков литературы, Ядов вдруг сделал неожиданную продолжительную паузу и, словно напившись досыта тишиной зала, продолжал оперировать юридическими терминами.
В этом-то и была особенность его тактики: логическое он умело чередовал с психологическим.
Доказав отсутствие вины в действиях Ленчика, Ядов неожиданно оборвал свою речь:
- Там, где нет вины, граждане судьи, там нет наказания.
Сказал и, в последний раз окинув с трибуны зал, сел за адвокатский столик.
Первыми зааплодировали студентки, потом подхватил весь зал.
Было во внешности Ядова что-то артистическое, но это артистическое не походило на дешевенькое, избитое кривлянье тех адвокатов (а они еще попадаются), которые всю вторую половину защиты, когда "бьют на слезу", ведут или в тоне трагического завывания, или добрых полчаса мелодраматически и сентиментально причитают и кончают неизменно тем, что взывают к "великодушию советского правосудия".
Высокий и стройный, в черном костюме и с черным галстуком, Ядов был внешне элегантен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44