Кира ушла. Она отстала. Обосновавшись в лучах юпитеров, Кира размышляла над интригами противника и фигурками своей деревянной армии, над рядами пешек, которые держались в ее пальчиках гораздо лучше, чем в моих.
Я вдруг вспомнил, что разгромно проиграл Гулечке, но это тут же забылось. Я отдыхал после всех тех взрывов, что потрясали мою голову, пока я находился на сцене. Как в старой доброй сказке, я нечаянно касался ее руки, берущей фигуру, и это не забудется никогда, и до конца своих дней я буду спрашивать себя, чего касался в тот миг, когда она "ела", как это называется у шахматистов, моего слона или коня. Правильной и разумной была моя мечта забраться под стол и поцеловать ее ногу. Но греза лопнула, разбилась о мою застенчивость. Даже почти не на виду у нее, укрывшийся от нее доской стола, я не преодолел проклятую робость, не посмел довести до конца задуманное и все, до чего я поднялся, это жадно попучил глаза на открывшиеся зеленые чудеса.
И вот теперь я изобретал комбинации, трепетно вооруженный новым знанием о необходимости применения скрытых мер и получения тайных удовольствий. Может быть, она все-таки разгадала мои недоразвитые маневры и наслаждалась, когда я ползал по полу в поисках пешки, робко смотрел и дышал на ее строго скрещенные зеленые ноги. Может быть, в этот момент она из переполненного сосуда, который я собой представлял, отпила добрый, живительный для нее глоток и, опередив меня в тех самых скрытых удовольствиях, о которых я, потихоньку сходя с ума, только еще мечтал, внутренне потешалась надо мной. Дело не в том, что это нечестно и несправедливо, дело в том, что так не годится поступать со мной, проторяющим пути нашей любви. Мужчина идет впереди, женщина терпеливо ждет, - таков порядок. И женщина не должна делать ничего сомнительного у меня за спиной.
Пора мне уже сообразить и осмыслить свой следующий шаг. Если я теперь знаю, что идти прямым, обычным путем - это долго и к тому же сопряженно с риском скатиться в унылую житейскую возню, а быстрое, но скрытое действие обещает подобное электрическому разряду исполнение желаний, я, следовательно, должен заманить Гулечку в ловушку и воспользоваться ею, предварительно усыпив ее бдительность. Надежнее всего в таком случае подействует натуральное усыпление, оно обеспечит мне алиби, девушка никогда не узнает, что с ней стряслось, а если о чем-то и догадается, у нее не будет никакой возможности предъявить обвинение мне. Я поднес руки к губам, чтобы спрятать улыбку, побежавшую по ним волна за волной. Мне представилась Августа в полутемном подвале, спящая на соломенной подстилке, нагая, могучая и прекрасная. Ее руки закинуты за голову, ноги широко разбросаны в стороны. Я любуюсь ею с улыбкой, которую мне уже никогда не прогнать, и в моих руках пешка, украденная в последний день турнира. Она выпадает из моих дрожащих пальцев, и я смотрю, как она летит между белыми округлыми бедрами возлюбленной, с каким-то странным кувырком вонзается в черный мохнатый треугольник и исчезает в нем, как птичка в кратере вулкана.
Из глубины зала я вижу, что Августа в задумчивости бродит по сцене и ждет, пока соперник решит поставленную перед ним задачу. Я нисколько не сомневаюсь, что это сложная, замечательная задача, я верю, что она, моя Гулечка, выиграет. Тем временем посланный моими слабыми пальцами снаряд исчезает в разинувшем пасть чреве этой воительницы, скребется там, внутри, и она удивленно вскидывает брови, а затем, сообразив, что происходит что-то непредвиденное и ужасное, пищит и прыгает, как будильник. И одному мне известна и понятна тайна происходящего! Вот она, любовь!
В неиссякающей задумчивости она пальцами обхватывает лоб и смотрит себе под ноги. Черный свитер, плотно облегающий ее напряженную грудь, уже, кажется, незменная черная юбка, темно-зеленые чулки, сквозь которые ноги рисуются бледными и призрачными, черные лакированные туфли на высоком каблуке. Хорошо, Гулечка, хорошо! Ты будешь безмятежно спать на пучке соломы, а я тихо подойду к тебе с деревянной фигуркой в руке. Она подтянута, собранна, строга, как участница сеанса магии. Она высока и отовсюду из зала заметна. Она создана бродить по сцене в строгой и какой-то отнюдь не великодушной задумчивости, а все вокруг созданы статистами, и я сознаю себя свидетелем величественного и непостижимого спектакля, но у меня она будет другой, увидит, что и простая пешка способна творить чудеса!
Кира что-то сочиняет над своим попавшим в западню королем. Заместитель объят глубокомысленностью, как пламенем, и лишь притворяется, будто ему не больно, - ты мечтаешь умереть героем и вписать в историю свою славную страницу, мой друг и учитель? Возможно, во всем мире я единственный, кто тебе не верит, кто упрямо полагает, что тебе мучительно больно в пожирающем пламени глубокомысленности, что ты близок уже запросить пощады. Все, все они тут: я вижу почетных гостей, вижу тех, кто отдал душу за металл и в глупеньком идеализме посмертного бессмертия зачислен в строй живущих, вижу их, играющих свою славу, свои лавры и почести. Среди этих умерщвленных душ мы с тобой, Августа, должны жить иначе.
-----------
Меня никто на заводе не воспринимал всерьез, разве что общипанная курочка Кира подбрасывала намеки, что я ей не вполне безразличен. Она не упускала случая обратиться ко мне, пошевелить меня каким-нибудь пустяковым замечанием, расспросить о моей жизни, о жене и не собираюсь ли я обзаводиться потомством. Я уж не знал, что и думать: так Кира разуверилась в своих силах, что снизошла до меня, или я и впрямь поразил ее воображение? Не скажу, однако, что этот вопрос слишком меня занимал. Между тем Кира как будто настроилась взять быка за рога, и я впервые почувствовал ее дамскую агрессивность, когда она заговорила о моих "кукольных ручках". Я счел нужным выразить удивление.
- Сравни свои руки с остальными частями тела, - с готовностью объяснила Кира; наш разговор происходил в пустом коридоре. - Ты высокий, плечистый, у тебя неплохая осанка, ты выглядишь, в общем-то, прилично, недурен собой, а вот руки у тебя вовсе не руки, а ручки, и это кукольные ручки. Не рабочие они у тебя, да и не мужские, если уж на то пошло.
С тех пор эти самые "кукольные ручки" стали постоянно мелькать в ее комментариях к моему существованию, а когда она сердилась на упорство, с каким я воротил от нее нос, публично подпускала язвительное замечание, что у меня, возможно, не только ручки такие. Но ее болтовня не пробуждала во мне даже раздражения. От ручек Кира перешла к нападкам на мою обособленность, и ее речи запестрели знакомыми оборотами: не как все, не от мира сего...
- Не как все, - с готовностью разъясняла Кира. - Например, почему многие уже загорели, а ты все еще белый, как будто зима на дворе?
- Я не хожу на пляж, - возразил я.
Общий смех покрыл мои слова, и среди прочих голосов слышалось чудесное произведение Гулечкиной глотки.
- Вот видишь, - обрадовалась Кира. - Ты не от мира сего.
Я не понимал, почему они смеются. Смущенный, я пробормотал:
- Но я просто не люблю ходить на пляж.
- Тем более, - вконец возликовала моя гонительница. - Или вот... почему ты ни разу не пригласил меня и Гулечку в ресторан?
Я посмотрел на Августу. Она с насмешливым видом прислушивалась к нашему разговору, и носик у нее был почему-то красный.
- А разве все другие вас приглашали?
- Еще бы... и только от тебя не дождешься, - наставительно и с укоризненной гримаской на лице проговорила Кира.
Благословляю тебя, Кира, за это поучение на вечное блаженство в раю, желаю тебе никогда не знать печалей и скорби, сулю тебе, сулю - ты найдешь еще человека, который щедро одарит тебя счастьем, покоем и любовью. Я приглашаю вас в ресторан, - сказал я, - обманешь, - усомнилась Кира, обманет, - ввернула Августа, - не обману, - гордо заверил я, - мое слово закон, - смотри, - погрозила Кира, - обманет, - стояла на своем Августа, я никогда не обманываю, - воскликнул я, - смотри, - сказали они, и мы договорились встретиться в субботу, завтра, на Садовой у почтамта в семь часов вечера и уже там, на Садовой, решить, в какой ресторан мы пойдем.
Если вся моя беда в том, что я до сих не приглашал их, следуя общему примеру, в ресторан, то остается лишь подивиться той легкости, с какой я ее перечеркнул и выбросил из своей жизни.
Однако образ успеха, который проступил за этим моим деянием, может быть всего лишь символическим, внушил мне скорее беспокойство, чем восторг, и я даже подумал о какой-то сомнительности полосы удач, на которую ступил: то застаю Гулечку в клубе в полном одиночестве и она не мешает мне заниматься эквилибристикой с пешкой, то выскакивает Кира со своим припевом "не как все" и тотчас протягивается цепочка к приглашению в ресторан. Не слишком ли просто? То, что вчера представлялось мне неосуществимой мечтой, сегодня само идет в руки. А где же борьба за счастье? И в чем тайна и наслаждение ею?
И еще загвоздка: восторги восторгами, но как они ни сильны, как ни волшебны, им не превратиться в кошелек, оплачивающий ресторанный счет, и, стало быть, завтра на Садовой в семь часов вечера обнаружится, надо полагать, некоторая надуманность моего энтузиазма, бессмысленность соревновательного бега между моим благим намерением последовать совету Киры быть как все и имеющимися в моем распоряжении средствами. Похоже, лукавому вздумалось поставить меня в смешное положение. Однако, сказал я себе, не унывай, не теряй голову. Рассудим, что притягательнее - общество Августы или... короче говоря, смекни, что станется с тобой, если ты упустишь представившийся тебе шанс. Короче говоря, сказал я себе веско, раздобудь денег, успокойся, приведи себя в порядок и ступи на ниву счастья.
Мне сразу же пришел на ум Вепрев, подумалось, что христианские воззрения подскажут этому малому, что ссудить рублей пятьдесят в мою пользу - его, можно сказать, почетная обязанность, возможность доброго творения разума и сердца, которое непременно зачтется ему на небесах. Вечером я поехал к нему. Я бродил по большому дачного типа дому, слушая отдаленный рокот моря, звал и не слышал отклика. Я знал Вепрева давно, знавал его еще в ту пору, когда он, юный материалист и поборник идей абстрактного гуманизма, пылко долбил клювиком дверь в науку. Он подавал большие надежды и радовал всех нас солидными изделиями своего аналитического ума. С многими талантами и без сколько-нибудь выдающейся или хотя бы только приятной внешности, он был склонен жить размашисто, мечтал к научным победам присовокупить и амурные, однако в этом терпел поражение за поражением. Он даже сделался, благодаря своим бесславным ухлестываниям за слабым полом, притчей во языцех, на что однажды ночью ему без обиняков указал внезапно слетевший с неба ангел. И по имевшему многочисленных сторонников мнению, как раз эти неудачи, к которым, немного в виде легенды с медицинским оттенком, приложился внезапный ночной ангел, побудили Вепрева поднять глаза к небу и разглядеть за тучами божественный лик. Словно по мановению волшебной палочки явились и прочно обосновались в его голове христианские догматы, не было и намека на колебания, на знаменитый спор религий, мой друг предстал ортодоксом в самом что ни на есть готовом виде. Теперь он добросовестно молится, предает анафеме науку и похоть, вразумляет атеистов, призывая их на путь истинный. Ангелы, существа, видимо, более неприхотливые, чем женщины, зачастили к нему по ночам, и это позволяет Вепреву считать себя отлично устроившимся на житейской стезе.
Есть у него и единомышленники из плоти. Всю эту братию я обнаружил на втором этаже, в комнате с камином и картиной, которая висела над теснившимися по-птичьи христианскими головами; картина скучными мазками изображала старательное и даже упоительное оплакивание уже снятого с креста мессии группой мертвенно бледных женщин в черном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49