Тяжесть последних дней больше не давила на плечи невыносимым грузом.
- Вы извините меня, Оля, - проговорил он с нервным смешком, пряча покрасневшие от слез глаза. - Я уж и не вспомню, когда плакал в последний раз. В детстве, наверное...
Девушка, казалось, считала, что происшедшее десять минут назад не нуждается ни в каких объяснениях. Она накрыла ладонью руку Буржуя.
- Если не хотите, не нужно ничего говорить... Правда...
- Нет, так не получится, - грустно покачал головой Владимир. - Я должен вам сказать одну вещь. Очень важную вещь. Может быть, после этого вы меня возненавидите...
- Вас? За что? - удивилась Ольга.
- Сейчас, я сейчас... - Коваленко закурил, отхлебнул глоток кофе, но, поморщившись, отодвинул чашку. Ему сейчас просто необходимо было выпить. И он, помедлив, спросил у хозяйки: - Извините, у вас нет виски?
- Виски? Нет, - с сожалением проговорила Ольга и честно призналась: - Я его, по-моему, в жизни не пробовала... - Вдруг она вспомнила и потянулась к навесному шкафчику. - Коньяк есть! Правда, там совсем немного. Хотите?
- Да, спасибо.
Не дожидаясь, пока Оля разыщет бокал. Буржуй сделал жадный глоток прямо из горлышка. И надолго замолчал.
- Извините, вы хотели мне что-то сказать, - напомнила ему девушка. - Что-то важное...
- Оля... Милая Оля... - Буржуй в волнении подыскивал слова и не мог найти те, которыми можно было объяснить сидевшему напротив замечательному человеку, почему он, этот человек, должен лишиться права на самое для него дорогое на этом свете. - Вот вы говорили, что я ничего не испытал в жизни. Но это совсем не так. К сожалению... Черт, что я несу?!. - Владимир тряхнул головой. - Что несу!.. - И он закричал от боли бессилия и отчаяния: - Он - мой сын, Володька! Мой малый, убитый, мертвый, потерянный! И зовут его, как и меня! Точно так же, как вы его назвали!..
- Что вы такое говорите? - пораженная Оля, еще не до конца осознав услышанное, с легкой опаской уставилась на Коваленко.
- Да правду я говорю, - уже тихо сказал Буржуй. - Понимаю - бредом отдает, шизой... Вообще непонятно, как вы меня терпите... Вломился к вам, разрыдался, как баба... Я и сам не пойму, что со мной делается такое, правда...
- Вы... хотите отобрать моего сына? - едва выговорила Ольга помертвевшими от отчаяния губами и тут же вскрикнула: - Но почему? Я не понимаю... Что вам всем нужно?! Кто вы вообще такой?! Откуда вас принесло?! Почему я должна вам верить?!!
Буржуй сделал еще один долгий глоток.
- Не знаю... Наверное, не должны... - Он помолчал. - Можно, я расскажу вам то, что никому и никогда не рассказывал, даже своим друзьям? Почему-то мне захотелось это сделать... Впервые за все время... Это случилось год назад, в мае...
И вдруг в руках у Буржуя с глухим хрустом лопнула конвульсивно сжатая пальцами чашка с остывшим кофе. Владимира начала трясти крупная дрожь звериная, жуткая. И это был уже не приступ плача - Буржуя бил нервный озноб. В этот миг Коваленко был похож на безумного с выпученными глазами. Оля сзади обхватила его за плечи.
- Ну что вы... Не надо, пожалуйста!.. - стала она приговаривать. Не надо, милый несчастный человек...
Она крепко прижалась к спине Буржуя, и тот, словно ждал этой давно забытой им женской ласки, тут же замер, перестал дрожать. По щеке его скатились две слезы. Он встал и обнял девушку - крепко, жарко. Она ответила ему. И в этом взаимном порыве было мало влечения, но было нечто большее - почти родственное, полное взаимной доброты и жалости, и понимания...
...Они лежали в постели, чуть отстранясь друг от друга. Просто, как часто бывает после первой близости, оба боялись нахлынувшего чувства нежности - необъяснимого, запрещенного... Буржуй смотрел в потолок спокойными черными глазами и словно прислушивался к себе.
- Странно... - проговорил он внезапно.
- Что странно? - откликнулась Ольга.
- У меня нет чувства вины... Измены...
- Может быть, верность мертвым - это память... Ты же не изменял своей памяти?
- Нет. Извини. Сам не знаю, что со мной сегодня...
- Ты не должен извиняться. Мне очень хорошо. Хорошо и спокойно...
- Мне тоже... Наверное, это неправильно. Но... У меня такое чувство, что я впервые оказался дома. Здесь, в этой квартире, где я второй раз в жизни... Может быть, я схожу с ума?
- Или наоборот - возвращаешься к жизни... - Он резко повернул голову и посмотрел на нее.
- Мне рано возвращаться к жизни! - сказал жестко, рывком вскочил и начал одеваться.
- Я тебя обидела? - Ольга присела в постели.
- Нет. Просто напомнила... Мне нужно идти. Можно я приготовлю себе кофе?
- А вот этого нельзя, - мягко улыбнулась она. - Кофе тебе я приготовлю сама...
...Расставаясь в прихожей, оба выглядели смущенными и немного растерянными.
- Оля... Я... - начал Буржуй.
- Не нужно ничего говорить, - Оля не дала ему закончить. - Правда. Я... действительно хотела этого... И не волнуйтесь. Можете считать, что ничего не было. Вам же так будет легче, правда?..
- Мы снова на "вы"? - грустно улыбнулся Буржуй.
- Я же говорю: как будто ничего не было.
- Было, - он неуступчиво покачал головой. - Во мне... ожило что-то. Было мертвым - и ожило... Я чувствую.
- Не нужно сейчас ничего говорить, - Оля зажала ему рот ладонью. Пожалуйста. Идите, найдите моего... вашего... Найдите Володю!
Буржуй вздрогнул, словно вот только теперь окончательно пришел в себя.
- Да. Мне нужно идти. Но я... Я приду еще. Можно? - Оля спокойно и серьезно взглянула в глаза Буржую.
- Да. Можно.
В спорткомплексе Гиви все, как ни странно, шло своим обычным порядком: на кортах махали ракетками веселые возбужденные люди, в тренажерном зале тоже яблоку негде было упасть. Сам Гиви, совершенно трезвый, в аккуратном спортивном костюме, приводил в порядок "железо" - гири, блины от штанг, противовесы, гантели.
Изобразивший крайнюю печаль на лице Артур, надевший по этому случаю нечто такое, что, по его мнению, должно ясно было символизировать большое личное горе, не без опаски подошел к грузину.
- Здравствуй, друг. Вот, заехал посмотреть, как ты...
- Спасибо... - Гиви продолжал сортировать противовесы. - Я-то что! Я - как обычно...
- Вообще-то я думал, у тебя все закрыто, траур. А сам ты - на поминках...
- Я пошел было... - признался грузин. - А там водку хлещут, жрут. Слова разные красивые говорят... А у меня поверишь - ком в горле: ни слова сказать, ни выпить... Я и ушел... Я о Борисе не слова говорить буду. Я память о нем увековечу!
- Монуман отольешь? - гаденько улыбнулся Артур. Гиви не обратил или не захотел обратить внимания на издевку и сказал очень серьезно:
- Я мой спортивный клуб именем его назову! Чтобы дело его продолжалось! Чтобы молодые не к бутылке тянулись!
- Твой гордый замысел я понял. Только боюсь - городские власти не одобрят. В особенности - Министерство внутренних дел.
- Хрен я у них спрашивать буду! - рявкнул Гиви. - Мой клуб - как хочу, так и называю! И хватит лыбиться! - Артур поспешно отступил на несколько шагов.
- Ладно, оставлю тебя наедине с твоим горем... - В дверях он оглянулся. - Да, я что спросить хотел... Насчет Брюсселя ты не передумал? Хотя, что это я... Ладно, а Толстый сегодня будет?
- Анатолий Анатольевич? Ну, обещал быть вечером, тебе-то что?
- Да так... Дело у меня к нему... Важное...
Пока охранник платил деньги за горючее, отойдя к стеклянной будочке заправки, Толстый, опершись спиной на капот, позвонил по мобилке.
- Алло, Борисыч? Это я. Слушай, не хочу огорчать твою широкую ментовскую душу, но в нашем правовом государстве творится легкое беспределище. Особенно когда Варламова в городе нет... Что, меня? Еще чего! До такого фашизма не дошло. Костю взяли... Какого, какого. Кореша моего! Народного целителя с европейской известностью! Прямо возле подъезда! И нашли ведь, гаденыши! В общем, я вижу, кое-кто у нас порой мирно жить не хочет. Как говорится, мы не хотели этой войны, нам ее навязали. Одним словом, я звоню министру... Тому самому, какому же еще! Он мне на последней рыбалке спиннинг сломал, так что с него как раз причитается... Что - подожди?.. А не надо было хорошего человека трогать! И мою жену расстраивать!.. Ладно, решай сам, если ты такой добрый. Но чтобы надежда народной медицины дышала озоном еще сегодня, идет? Смотри, обещал... - Он отключил телефон и повернулся к охраннику. - Ну чего, полный? Тогда - вперед!
Врач вошла в палату как раз в тот момент, когда спор медсестры с Воскресенским достиг наивысшего накала.
- Лариса Николаевна, я не могу больше... - сестричка устало вздохнула.
- Я не пойму, что такое страшное происходит, - уже почти уверенно стоявший на ногах Воскресенский пожал плечами. - Я всего-навсего прошу вернуть мне мою одежду. Я, совершенно здоровый человек с парой синяков, лежу среди покалеченных, слушаю стоны и смотрю в потолок...
- Прекратите кривляться и ложитесь на место, - привычно повысила голос врачиха. - У меня слишком много работы, чтобы тратить время на уговоры.
- В том-то и дело! - Воскресенский был спокоен и тверд. - У меня тоже много работы, друзья ждут от меня помощи, а я здесь симулирую, можно сказать... Лариса Николаевна, давайте будем взрослыми людьми! Если нужно, я напишу любую расписку или что там полагается...
- Ладно, - устало вздохнула врач. - Как хотите... Пойдемте ко мне, напишете расписку. Танюша, а вы принесите одежду больного. Да, на его место неизвестного с травмой головы.
Борихин с совершенно несчастным видом сидел в кабинете Мовенко и слушал, как психует его хозяин:
- Пусть звонит - министру, прокурору... Президенту пусть звонит! Ясно?!
Несчастным Игорь Борисович чувствовал себя потому, что оказался в идиотском положении. С одной стороны Анатолий Анатольевич напирает, и на его стороне справедливость. А с другой - старый дружок Серега уперся рогом. Он, может, и не прав, но существует еще и элементарная лояльность по отношению к другу.
- Ты чего психуешь? - попробовал урезонить Борихин разбушевавшегося майора.
- Достали меня твои дружки-миллионеры, ясно?! - тот продолжал брызгать слюной. - Я им позвоню! Министру? Он как раз в Брюсселе, пусть звонят!
- Да не убийца Костя! Это не министр - я тебе говорю, - Борихин постарался говорить твердо. - Я его тыщу лет знаю! Все равно завтра Варламов приедет, придется доктора выпускать...
- Завтра! - фыркнул Мовенко. - Он мне до завтра собрание сочинений напишет! В трех томах!
- А если не напишет? - усомнился Борисыч.
- На спор хочешь? Я его в шестую поместил, к лучшим людям...
- Ты что, рехнулся?! - не на шутку встревожился Борихин. - Зачем?
- А в воспитательных целях, - с короткой ухмылкой пояснил майор. Для ума...
- Да какие к черту воспитательные цели! Его там покалечат - и все воспитание...
- Ничего, - майор захлопнул картонную папку, - сговорчивей будет...
- Но хоть мне-то можно его повидать? - спросил Борихин.
Мовенко встал из-за стола и пристально посмотрел другу прямо в глаза.
- Извини, Игорь, нет. Ты его поддерживать станешь, а мне он для работы нужен готовенький, потекший. Какими слабаки вроде твоей Ванги в штанах из "шестой" прибывают...
Лишь только медсестра, позванивая использованными ампулами о стенки кюветы, вышла из двери и завернула за угол, как в палату проскользнули необычные посетители.
Одетые в белые халаты и с марлевыми повязками на лицах, они напоминали бы врачей или санитаров, но уж слишком бесшумно, обмениваясь на ходу странными жестами, передвигались по коридору.
В палате было тихо - кто спал, кто вообще лежал без сознания. Лишь на секунду замерев на пороге, пара уверенно направилась к койке, которую еще час назад занимал Воскресенский. Лежавший сейчас на ней человек отвернулся лицом к стене и почти с головой укрылся одеялом - выглядывал только забинтованный затылок. Шедший в паре первым вытащил из-за пояса пистолет с глушителем и приставил его к этому затылку. Но вдруг усомнился в чем-то и резко отдернул одеяло. Под ним оказалось хилое тело такого дряхлого и неподвижного старика, что неясно было, спит ли он очень крепко, или уже умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61