Впрочем, Виктории слова сказать не удалось. Осуждали сначала любовные похождения какого-то неизвестного ей типа, потом ещё кого-то
Пока шла их беседа, Квазимодо тайно налил водку Виктории в стакан, но она аккуратно подменила его на стакан с соком. Он называл её Викулечка, и, сунув фотоальбом со своими работами, параллельно тексту Лелика и его сотрудников, рассказал, что в свое время сбежал в Германию, пытался продавать свои фотоработы на блошином рынке, но фотографии никто не покупал, в то время как сосед сидевший рядом малевал одну картинку за другой. Тогда он научился перерисовывать красками свои фотографии на холсты. А так как фотографии не страдали должной глубиною резкости, то получались какие-то размытые абстракции, но их брали. А заработанного за день хватало, "аж чтобы прожить дня два!.." И вот он вернулся, и теперь снова смог заняться фотографией, потому что, за время его отсутствия, друзья его юности разбогатели. Не настолько, конечно, чтобы купить ему квартиру, отчего приходится перебиваться с нелюбимой женщиной, которую он, - тут Квазимодо сделал паузу и, поморгав тяжелыми веками, видимо пытаясь изобразить какой он несчастный, продолжил, сообщив о том, что эту, ничего не понимающую в искусстве простушку, он только и мечтает бросить, но вот беда - уйти некуда! Вот если бы его полюбила женщина, способная ценить художника!.. Но пока что его спасителями являются только друзья, способные субсидировать его творчество. Но если Виктория захочет, - тут он снова многозначительно прервался и нелепо продолжил: он впишет её портрет в свои картины.
Но Виктория с трудом растянула губы в улыбке, едва увидела фотографии его работ маслом, они были столь же невыразительны, как и представленные на выставке фотографии. "Быть может у него что-то со зрением?.." сочувственно подумала она: - Я вообще-то тоже художник, - и вытащила из сумки пачку фотографий, каталогами решила не смущать бедного художника берлинской барахолки.
- Вообще-то... - тут же в его голосе появился пафос метра, - это уже значит не художник! Художник никогда не скажет, что он вообще-то.
- Но отчего же? Пушкин ведь называл свои великолепные стихи стишками. Вы лучше посмотрите сначала.
Он небрежно раскинул перед собой фотографии, и она почувствовала, как его душа переполняется гневом.
- А что? Вы природу рисовать не умеете?
- Умею. - Пораженная такой переменой в настроении выдавила из себя Виктория.
- Вот и рисуйте природу. Ее покупают. Сколько может быть поэзии в упавшем осеннем листе! Вот у меня тут...
Виктория почувствовала, что больше не может насиловать свою душу. Такие же слова, произносимые с точно таким же апломбом, она слышала на заре своей деятельности, лет этак - двадцать назад от чиновников при искусстве. Но не от этого ли он сам бежал в Германию в свое время?..
- Простите. У меня вышло время, я спешу, - сказала Виктория и встала из-за стола, собрала свои фотографии и протянула Лелику: - Подумай, пожалуйста, что с ними можно сделать. Может быть, выставку устроить у тебя?..
- Мать... понимаешь ли, ты не подходишь нам по концепции.
- А какая у вас концепция? Что ты подразумеваешь под этим словом?
- Малевич, Кандинский, Зверев...
- Но это же прошлый век! А ты представляешь галерею современного искусства. Имени кого?
- Неважно кого. Но мы должны соответствовать своему стилю. А как тебя вклинить в наш поток, я даже не представляю. Вот скоро у нас будет сборная солянка под названием "Иисус Христос - хороший человек". Если напишешь что-нибудь в том же духе..
- Вот, - не раздумывая, она вынула из пачки фотографию с картиной изображающей на темном фоне светящийся абрис падающего вниз, словно комета, человека.
- Но мать, концепция другая. Тут не видно чисто русского мученичества, потуг, и извращенной корявости, за что нас и ценят на западе. Космополитизм, мать, космополитизм!
- Космополитизм это, надеюсь, от слова "космос", а не от темы сталинских репрессий? - Вспыхнула и погасила саму себя? Виктория. - Ладно, спекулянт названиями, держись! Ответ не принимаю. Ответишь позже, когда спрошу.
Шагнула за порог и темная зимняя ночь объяла её. "Господи!" - подняла она взор к небу, но не увидела звезд.
- Сколько времени? - услышала она голос Альмара.
- Девять, а может десять, но одиннадцати ещё нет, - растерянно ответила Виктория.
- Чего плохо так одета?
Виктория с недоумением оглядела свое кожаное пальто.
- Замерзнешь. - Пояснил Альмар.
- Я на машине.
- Подвезешь?
- Конечно. А куда?
- На Казанский.
Альмар расположился на переднем сиденье, немного мешая ей управлять машиной, расстегнув свой овчинный тулуп, он вытащил из-за пазухи ополовиненную бутыль водки и, первым делом, предложил ей:
- Хошь?
Она отказалась.
- Ну да. Тебе нельзя - ты за рулем. Тогда один буду. - И отхлебывая водку из горла, начал свой монолог:
- Ты выходит тоже авангард, если тебя так признали. Я тоже авангард. Я тогда ещё начинал, когда вас всех и в помине не было. Я случайно не попал на ту бульдозерную выставку, с которой карьера-то у всех и началась. В деревне пил. Знаешь, такого писателя Венедикта Ерофеева? Знаешь. Вот у него и пил. Это он написал про Петушки. Книга так называется. По местности. Не про петухов, а по местности.
Виктория хотела поправить его, что книга называется "Москва Петушки", и вовсе не "по местности", а по направлению, но подумав, что если человек пил с Ерофеевым, это не значит, что он читал его книгу, и тогда зачем указывать на досадные промахи, если человеку, которому и без того, есть чем гордиться.
- По местности, значит, пил. А туда не попал, под бульдозеры-то... Вот вы меня и не признаете... Ты же тоже меня не знаешь.
- Прости, - искренне посочувствовала непризнанному гению Виктория, но почему у тебя такое странное имя Альмар?
- Это псевдоним такой, потому как засилье идет чужеземцев. Они и правят балом. А куда я как Петя Петров денусь? Кто меня запомнит?
- Ну почему же? Запоминали Петровых. Был Петров-Водкин. Был художник из "двадцатки", что выставлялись на Малой Грузинской - Петров-Гладкий. Да не один - был Петров-Гладкий Младший, был и Старший. Работы старшего я очень любила. Такая пронзительная нежность и свет в его картинах!.. Говорят, что он был учеником Ситникова. Я тоже успела взять несколько уроков у Ситникова, но Петров-Гладкий Старший, если и был его учеником, то явно превзошел своего учителя в несколько крат. Хотя, вокруг него не было такой шумихи. Не пойму, куда они все пропали - эти великолепные художники с Малой Грузинской? Слышала, что несколько человек покончило с собой... Но даже если это так - куда девались остальные? Почему ни намека на их присутствие в Москве? Почему следующее поколение художников не взялось развивать их направление, хотя они и были все разные?.. Они, пожалуй, первыми, отошли от пропаганды и от сопротивления ей. Просто были мастерами!.. Ой, я, кажется, проехала Казанский.
- А... ладно, - махнул рукой Альмар, - Вези меня на Ленинский проспект.
Виктория несколько удивилась - Ленинский - чуть ли не в противоположной стороне, но, расслабившись за разговором, послушно поехала по заданному направлению.
- А ты так говоришь, что выходит - не эта?
- Что не эта?
- Ну - не авангард.
- Не знаю. Понять не могу - что тут сейчас под этим определением подразумевается!
- Он мне тоже надоел! Душил бы собственными руками!
- Но ты только что говорил, что являешься - чуть ли не отцом современного авангарда!
- Да черт его знает, не знаю - я кто. Оттого меня и Альмаром назвали. Это от кальмара. Потому как всех их передушить - не то, что рук, щупальцев не хватит! - вздохнул Альмар и допил остатки своей водки из горла.
- Какой же ты злой, оказывается.
- Да не злой я, а уставший. Нигде почему-то мне места нет. Значит, говоришь, ты не ихняя. А чего ж тогда они тебя в кабинет пригласили? Покупатель что ли? - и, не дождавшись ответа Виктории, предложил: - Купи у меня работы.
- А посмотреть хотя бы можно?
- А вот. - Альмар тут же вытащил из-за пазухи рулон бумаг. Рисунки тушью, шариковой ручкой, фломастерами чуть ли не на оберточной бумаге, мятые и запачканные небрежными руками его собутыльников. Рисунки выдавали рубенсовскую школу, талант, немалую фантазию, судя по попыткам закрутить композицию. Но это были всего лишь незаконченные, исполненные на скорую руку обрывки задумок, зарисовки.
- Интересно. Ты заставляешь меня думать о тебе гораздо лучше, чем кажешься.
- Вот и купи. Купи все за сто долларов.
- Но послушай, быть может, ты мне предложишь купить у тебя за более серьезную цену картину, предположим, по этому эскизу?
- Такой картины нет.
- А какие есть?
- Да нет у меня картин. Чего тебе, рисунков что ли, мало?
- Но как бы это ещё не работы, а задумки работ.
- Вот я тебе и продаю свои задумки. Дорого, что ли? Они там, выставляют вещи и похуже. Даже из блокнотных листов зарисовки.
- Но этим блокнотным зарисовкам всегда сопутствуют картины. Зарисовки лишь помогают проследить путь мысли автора. Обычно посмертно. Этим они и ценны. Я могу представить выставку одних зарисовок на тетрадных листах в клеточку, но чтобы это покупали задорого, когда у автора ничего другого нет, представить трудно.
- А ты представь и купи.
- Да с чего это я буду тебя баловать?! Я сама художник. Но чтобы поддержать тебя, могу заказать тебе вот эту вещь, но исполненную на холсте. На каких размерах тебе легче работать?.. Впрочем, это неважно. Если живописью не владеешь - изобрази графически, но исполни в подобающем материале.
- Не получится.
- Почему?
- Денег нет, чтобы холст купить, кисти, масло...
- Хорошо. Пиши расписку, что обязуешься взамен на предоставленные деньги через три месяца подарить мне одну из своих работ.
- А деньги какие будут?
- Так чтобы хватило на несколько холстов и на три месяца жизни. Сейчас здесь, насколько я поняла, можно, не шикуя прожить на сто долларов в месяц. Вот и считай - я даю шестьсот долларов, поскольку художник, жить умеренно не умеет, плюс на холсты и прочее... Где-то около восьмисот.
- И четыреста пятьдесят на краски - совершенно обалдевший от предложения, включился Альмар со своей арифметикой.
Виктория усмехнулась и покачала головой.
- Ну что жмешься. Дай ещё пятьдесят.
- Какие "еще пятьдесят"?
- Ладно. Давай сейчас пятьсот рублями.
- Дам восемьсот, но не рублями и не сейчас, а когда встречусь с тобой трезвым. А так как завтра у тебя будет болеть голова, то встретимся дня через два.
- Не-е.
- Что не?
- У меня голова никогда не болит.
- Тогда завтра часа в три. Я тебе позвоню.
- Не дозвонишься. Давай сейчас.
- Но зачем мне брать с собою такие деньги? У меня их просто нет. Завтра.
- Если хочешь меня найти завтра... - мрачно начал вещать Альмар сменив тон расхлябанного и неприкаянного полу ребенка, полу идиота, полу художника, на тон террориста захватившего самолет: - Если хочешь меня найти, давай деньги сейчас.
- Нет у меня денег.
- Давай сто рублей.
- Не дам.
- Давай пятьдесят.
- Возьми, - не выдержала Виктория, прекрасно понимая какие проблемы мучают этого, заблудшего в понятиях, мудрилу.
Получив деньги, Альмар оглянулся. Они уже подъезжали к метро "Октябрьская". Огни придорожных киосков, казалось, заговорщески подмигнули ему.
- Остановись! - Приказал Альмар.
Викторию уже не забавляла его непосредственность, но она остановилась.
- Теперь, главное: чтобы там, в киоске, была водка, или "Балтика" номер девять. - Задумчиво, пробубнил он себе под нос, не выходя, а выкарабкиваясь из машины.
- Главное теперь - тебе живым до дома добраться. - Процедила Виктория ему вслед и нажала на газ.
ГЛАВА 13.
С утра Виктория вспомнила свою вечернюю прогулку в сопровождении Альмара и расхохоталась. В дверь позвонили, и Зинаида вся светящаяся своей удачей сразу начала с того слова, с которым окончился вчерашний день:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63