Но в твоем военкомате этот номер не пройдет. Не те над вами стратеги».
Как ни удивительно, Брусникин оказался прав. Небесные стратеги — совсем другие, нежели человеческие. И подтверждением тому может служить воистину детская радость Зои Шаманской, вцепившейся в локоть своего галантного кавалера, как только они с Андреем вышли из подъезда в предрассветные сумерки:
— Загадывай! Загадывай скорее! Падает!
Отупевший после бессонной ночи Шолохов покосился на экстравагантную спутницу, подозревая с ее стороны какой-нибудь подвох.
— А я уложилась! — крикнула счастливая Зоя и, раскинув руки, бросилась на газон, покрытый утренней росой.
— Зря. — Андрей, так и не поняв, о чем, собственно, речь, потянул ее за руку. — Простуду схватишь элементарно. Лучше я тебя до постели довезу.
А падающая звезда, увиденная Зоей, давно погасла где-то над линией горизонта. Но была это совсем не звезда. Был это сам огненный Уриэль, один из старших ангелов, исполняющий по необходимости роль Божьего посланника и снизошедший на Землю по делу, не терпящему далее отлагательства.
Снизошел он именно в районе заповедного парка близ города Одинцово. Точнее, на вершину холма за дубовой рощей, холма пологого и беспорядочно заросшего елями с одной стороны, а с другой обрывавшегося почти вертикально до собственного основания.
На крутом его обрыве возвышался полумертвый могучий дуб. Узловатые корни дуба, будто удавы, пробивались петлями из песчаного склона и уползали обратно в поисках влаги, которой давно уже не хватало приземистому великану, чтоб снова покрыться зеленой листвой, как в юные годы.
Сухое дерево с треском вспыхнуло, мигом обратившись в гигантский факел. Огонь пробежал по толстой узловатой ветке, обращенной к обрыву, и далее по канату, обвязанному вокруг нее, до автомобильной шины, приспособленной местными школьниками для катания над пропастью. Дымящаяся шина пролетела метров десять, отделявших ее от незначительного пригорка внизу, ударилась об него, подскочила и углубилась в заросли крапивы.
Архангел взмахнул горящими вечным пламенем крыльями, огляделся и увидел того, кого искал. Прислонившись спиной к ели, произраставшей на пологом склоне холма, сидела темноволосая девушка лет шестнадцати. Черты лица ее были поразительно правильны, и лишь смертельная бледность да кровоточащая рана на лбу с застрявшей в ней щепкой отпугнули бы случайного прохожего. Явление Уриэля не вывело ее из задумчивости и не заставило повернуть голову, когда архангел присел рядом, создав вокруг себя выжженное дотла пятно среди палых сосновых игл и листьев.
Разгневанный Уриэль сразу начал разговор на повышенных тонах, способных привести в трепет любого беса, будь он хоть трижды бесноватым. Даром что Господь отрядил его присматривать за адскими силами. Если бы у архангела даже и были уста, они бы не разомкнулись. Небожители слышали друг друга без слов.
— Как посмел ты самовольно оставить вверенную душу? Или неведомо тебе, что лишь Отец наш вправе отозвать ангела, когда пробьет ее первый бессмертный час?
— Здесь. Об это самое дерево. Она помчалась сверху, впервые встав на лыжи. Ведь она только переехала с родителями из Ташкента. Кроткая и отзывчивая, она была рождена для любви. Но одноклассники смеялись над ней, и она испугалась собственного страха. А меня уже отозвали. Отозвали, чтобы я принял под крыло свое какого-то проходимца. В чем смысл?
— Во всем. — Уриэль был краток и прям. Архангелпросветитель, обучающий, согласно «Книге Еноха», тайнам вселенским, не счел нужным вдаваться в подробности.
— Я не понимаю, — растерянно отозвалась девушка.
— Еще один стремится взвесить тяжесть огня, — в раздражении сказал Уриэль. — Еще один жаждет измерить дуновение ветра. Или ты возвращаешься, или тебя заменят. Наказание твое будет сурово, ты знаешь.
— Да. — Печальная девушка впервые повернула к архангелу лицо, и по щекам ее побежали слезы. — Я возвращаюсь. Прости мне, учитель, слабость мою, как простил Христос отрекшегося трижды апостола. Ведь я лишь хотел…
— Справедливости? — Если бы вселенский мудрец умел смеяться, он бы рассмеялся. — Ты слишком долго прожил среди людей. Правосудие в человеческом его толковании затмило тебе голову, нижний чин. Это тебя оправдывает. Но сегодня я проверю твою работу над ошибками. Бог в помощь.
Одним прикосновением небесный стратег испарил давно погибшую девушку и сам исчез, точно пламя костра вдруг погасло на пепелище, где прогорели последние угли.
Тем же днем пара озадаченных подростков стояли на холме у обгорелого пня.
— Семенов тарзанку ликвидировал. — Тот, что постарше, плюнул с обрыва. — В рыло захотел, сволочь.
— Может, метеорит поищем? — усомнился младший.
— Дурак ты, Леха. — Старший достал из мятой пачки окурок и понюхал его с явным отвращением. — Ты бы еще летающую тарелку поискать предложил. Спички есть?
К его глубокому огорчению, спички у младшего нашлись.
Путь оружия
Сын именитого в прошлом биатлониста Виталия Черкасского, образно выражаясь, по лыжне отца не пошел. А пошел он, сразу по окончании средней во всех отношениях школы, сдавать аттестат зрелости в театрально-художественное училище на гримерный факультет.
— Там же одни педики учатся! — осерчал, прознав о его намерениях, бывший медалист спартакиады, ныне же — активный член преступного сообщества, известный в криминальной среде под кличкой Лыжник.
— И отлично. — С детства избалованный Геннадий давно не испытывал священного трепета перед грозным родителем. — И даже очень отлично. Лучше быть голубым, чем серым, как твои кролики-производители.
Имелись в виду кролики, разводимые Черкасским в родовом подмосковном гнезде. Казненных кроликов биатлонист впоследствии сдавал частью на мясокомбинат, а частью — на скорняцкую фабрику для выделывания шапок.
— Ты как разговариваешь с отцом?! — расстегивая на брюках ремень, вскипел биатлонист.
— Желаете взять меня силой, папенька? — принужденно улыбнулся Геннадий. — Сменили ориентацию?
— Тьфу, мерзость! Чтоб ты провалился!
На вступительных экзаменах отцовское проклятие настигло ослушника: он провалился. Но это его не остановило. Ничтоже сумняшеся, Геннадий устроился в театр «Квадрат» рядовым бутафором и с головой нырнул в увлекательную закулисную жизнь.
После смены режиссерской концепции, повергшей Зою Шаманскую в состояние истерики, дошла очередь и до начальника бутафорского цеха Владимира Дантоновича Грачева. Когда-то первенец, родившийся в семье молодых коммунаров, был назван в честь предводителя мятежной буржуазии — такое имятворчество было нередким и в прочих рабочекрестьянских семьях. Двадцать лет спустя имя гильотинированного якобинца преобразилось в отчество, с гордостью носимое главарем бутафоров и реквизиторов. Таким образом, можно с некоторой натяжкой прийти к выводу, что реквизиция была у Грачевых в крови.
— Помилуйте, Герман Романович! Где же я вам настоящее оружие теперь достану?! — оторопел Владимир Дантонович, изучив дополненный список Васюка.
— А прежде где брали? — поймал его на слове режиссер.
— Да я и прежде не брал!
— Тогда отчего вы используете выражение «теперь»?! Если вы «теперь» не знаете, где взять оружие, стало быть, ранее знали, где?!
— Отличные дуэльные пистолеты! — взялся расхваливать свой товар начальник цеха, перебирая и показывая Васюку коллекцию, собранную за годы беззаветного драматического служения. — Серебряная отделка! Вылитый Лепаж! Или вот — фузея! Всем фузеям фузея, Герман Романович! Из такой фузеи можно быка свалить, а то и двух!
— Вы не на ярмарке, — одернул его непреклонный постановщик. — А зритель должен верить в происходящее. Хотите сорвать мне весь процесс? Ну же, Грачев! Поднимите старые связи! Не мне вас учить!
— Я принесу, — предложил свои услуги молодой бутафор, до того не встревавший в полемику. — Пара «ТТ» есть на примете.
— Тащи, — поддержали его утомленные спором патриархи.
Инициатива Геннадия, так опрометчиво поддержанная старшинством, обернулась вскоре для театра «Квадрат» самыми непредвиденными последствиями.
Два пистолета системы «ТТ», изъятые Генкой из отцовского тайника и доставленные на другой день к началу репетиции, вызвали в стане еще не отошедших от ночной гулянки, а потому довольно вялых дуэлянтов некоторое оживление.
— Супер! — Грушницкий, облаченный в одобренные режиссером тельняшку, бескозырку и черные брюки клеш, взвесил на ладони убойное орудие театрального производства.
На сцену вышла Зоя Шаманская с отглаженным мичманским кителем и сразу заслужила высшую похвалу Германа Романовича.
— Умница, девочка! Все можешь, когда хочешь! — Васюк осмотрел китель, полюбовался на тусклую медаль «За отвагу» и набросил его на плечи Грушницкого. — Вот в это я — верю!
— Все хотят, когда могут, — отозвалась польщенная Зоя, адресуя эти слова большей частью Брусникину, облаченному в милицейский мундир, который также получил одобрение режиссера.
— Положительно, наша постановка набирает! — Васюк переживал состояние творческого подъема. — Секунданта Грушницкий, допустим, подкупил. Сомнительная деталь в романе — что драгунский капитан заряжает лишь один инструмент убийства. Дворянская честь, знаете ли, не пустой звук. Но милиционер из местных — абхазец, допустим, или осетин — вполне пойдет на сделку с мерзавцем Грушницким. И тем скорее, что стрелять тот намерен в своего же русского фронтового товарища.
— Конкретная тема. — Грушницкий прицелился из «ТТ» в Метеорова.
— Не балуй! — Ветеран театра отобрал у него пистолет и заглянул в пустую рукоятку.
— Напрасно вы так, Петр Евгеньевич, — поспешил вмешаться Геннадий, наслаждавшийся произведенным эффектом. — Обоймы я отщелкнул. У меня ведь папаша в прокуратуре на складе вещдоков трудится. Он меня и научил.
— Разрешение есть? — нахмурился бывалый артист.
— А как же без разрешения? — уверенно успокоил его юный бутафор. — Согласно правилам. До окончания сезона выбил.
— Печать?
— Красная, — подтвердил Геннадий.
Одноклассник и законченный наркоман Федулов постоянно жаловался Генке, что красная печать — на специальном контроле, и официально «воткнуться» — серьезный геморрой.
— Начинаем сразу с дуэли! — Васюк захлопал в ладоши, привлекая всеобщее внимание. — Лишних прошу со сцены! Где Печорин?!
— Я здесь, Герман Романович! — молодцевато печатая шаг, из-за кулисы явился Печорин в амуниции десантника. Голубой берет, лихо сдвинутый на затылок, украшал его окончательно.
При виде Сергея Васюк пожал Шаманской руку.
— Вот платье героя нашего времени! — вскричал он, подлетая к Сергею. — Сегодня я прошу вас задержаться! Мы индивидуально обсудим некоторые детали! Прошу, господа! Не будем друг друга задерживать!
Все задействованные в сцене дуэли артисты сгрудились на освещенном пятачке, который являл собой скалу, избранную постановщиком для рокового поединка. При этом капитан милиции споткнулся о пистолетный ящик, брошенный доктором за ненадобностью. Пистолеты капитан заткнул за пояс для пущей современности.
— Берегитесь! — не к месту подал реплику Печорин. — Не падайте заранее! Вспомните Юлия Цезаря!
— Сергей! Аккуратней с текстом! Ваше ироническое предупреждение назначено для Грушницкого! — призвал его бдительный Васюк.
— Берегитесь! — развернулся Печорин к матросу балтийского флота. — Вспомните Юлия Цезаря!
— Да все уж вспомнили, — буркнул Метеоров, доставая из кармана увесистый рубль, изданный еще при советской власти к юбилею вождя.
— Бросьте жребий, доктор! — с восточным акцентом предложил ему Брусникин.
Рубль звякнул о доски.
— Орел! — воскликнул мичман.
— Решетка! — эхом отозвался Печорин.
Оба они склонились над профилем Ильича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31