Почти всю молодежь мужского пола деревни красивая девушка сводила с ума. В противоположность другим, остановившимся на исполненных тоски взглядах и двусмысленных замечаниях, как, например, Альберт Крессманн, не устававший повторять, что как-нибудь он охотно поиграл бы в прятки с малышкой кузиной Аннеты, Дитер Клой, истинный сын своего отца, шел напролом.
Всего три недели назад Мария Йенсен как раз жаловалась Tee Крессманн на назойливость юнца. Если дела так будут продолжаться, заметила Мария, ей придется самым серьезным образом поговорить с Ренатой Клой, чтобы та приказала своему старшему держать руки в карманах брюк, чтобы не приставать постоянно к молодым девушкам, которые с ним не хотят иметь никаких дел.
В деревне еще живо помнили о грехах молодости Бруно. Каждый знал, что свою жену, которая тогда не сразу решила в его пользу, Бруно завоевал в довольно-таки дикой драке. Как было принято у древних германцев, Бруно набросился на молодого человека, пылавшего страстью к Ренате и каждое воскресенье в Лоберге перед кафе-мороженым подносившего возлюбленной в подарок розу. Однако после того, как Бруно образумил ухажера, с романтикой было покончено, и горячая любовь его к Ренате, так сказать, внезапно угасла. Тот случай был еще довольно безобидным по сравнению с прочими.
Имелись и другие, посерьезнее. Никто не забыл, как в молодые годы, словно черт за бедной душой, Бруно всюду таскался за матерью Марлены Йенсен. И внушением с применением грубой физической силы его было не остановить. К сожалению, после сентября 69-го года, когда Якоб из полного пустых билетов ведра вытащил для Труды главный выигрыш на празднике стрелков, а Пауль Лесслер рассказал, как он, стараясь образумить, взял Бруно за грудки, ничего не изменилось.
В начале октября 69-го года Паулю пришлось отчитать Бруно снова. Всем другим ухажерам сестры Пауль однозначно предпочитал Эриха Йенсена. А Бруно Клой сильно мешал их зарождающимся отношениям. Парень не упускал ни одного удобного случая, чтобы не пристать к Марии, докучая ей своей назойливостью. В первый раз Пауль ограничился устным внушением. Во второй раз подкрепил его физическим воздействием. Несколько дней с синяком под глазом и вспухшей губой Бруно бродил по деревне и клялся в страшной мести.
А в один из вечеров в конце октября 69-го года на Марию было произведено нападение и девушку чуть не изнасиловали. Согласно официальной версии, какой-то тип в маске подкараулил Марию и потащил в ближайшие кусты. К счастью, кусты находились в саду старой Герты Франкен, и случайно прогуливавшийся в тот момент по проселочной дороге со своей овчаркой Хайнц Люкка успел предотвратить самое худшее. Насильник скрылся, но никто в деревне ни на минуту не сомневался, кто прятался под маской.
Тогда выдвигалось несколько версий случившегося. Хайнц Люкка немного опоздал и успел предотвратить только самое худшее. Только прервал акт насилия. Мария из стыда утверждала, что не узнала обидчика. И старый Клой немалой денежной суммой убедил Хайнца Люкку присоединиться к высказыванию девушки.
Теперь кухня сплетен вновь забурлила, хотя Бруно Клой и позаботился о том, чтобы пока у сына не прошли синяки после драки у дискотеки, тот держался подальше от деревни. Потому что, не зная в точности, кому Дитер обязан побоями, каждый житель деревни выдумал бы свою версию.
Между тем односельчане перестали уже верить в то, что увидят Марлену Йенсен живой. Только Тея Крессманн придерживалась прежнего мнения и была в полной уверенности, что девушка сбежала, желая устроить Эриху и Марии несколько бессонных ночей. Но Тея не нашла поддержки даже у собственного мужа. Рихард грубо объяснил ей, что она, как всегда, болтает всякую ерунду и нельзя с двух чужаков снять подозрения только потому, что единственный важный свидетель сам не особенно чист.
Высказавшись явно с лучшими намерениями, Рихард Крессманн добился противоположного эффекта. Выражение «не особенно чист» стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Бруно Клоя. У мужчин чуть не дошло до драки, но Рената второпях оплатила пирожные и кофе, взяла Бруно за руку и вынудила его покинуть кафе.
Бруно просто кипел от злобы. И когда на улице Рената, не в силах сдержаться, спросила мужа: «А где, собственно говоря, ты сам был в прошлую субботу?» – несколько гостей, оставшихся в кафе, увидели, как Бруно неожиданно размахнулся и ударил жену по лицу. Рената расплакалась, и пятнадцатилетний Хайко погрозил отцу кулаком. Затем Хайко взял Ренату за руку и пошел с ней в одном направлении. В то время как Бруно постоял еще несколько секунд на месте, а затем, широко шагая, исчез в противоположном направлении.
В это время Бен еще находился в своей комнате. Сначала он был абсолютно спокоен. После того как Якоб с банкой и биноклем покинул комнату, Бен несколько часов поспал. Затем Труда позвала его обедать. Когда, поев, он захотел уйти, она его удержала: «Не сегодня, Бен».
Если бы Бен захотел, он мог бы легко высвободиться из ее рук. Однако причинить боль матери было все равно что самому себе нанести раны. Никто не ударит руку, которая кормит. И хотя отец считал его отношение к матери любовью, оно было скорее инстинктом, стремлением к выживанию.
Потом он мог бы уйти, когда она освободила его руку. Раньше Труда часто говорила: «Не сегодня, Бен» или «Сейчас ты должен остаться со мной».
Не обращая внимания на слова матери, он всегда уходил. Однако сейчас здесь сидел отец. А Бен никогда не терял уважения к кулакам Якоба. Он так никогда и не смог понять, что сила в них постепенно убывает.
Неохотно, бормоча себе под нос что-то непонятное, Бен позволил Труде снова отвести себя наверх. Якоб сидел в гостиной и слышал, как над его головой сын носится по комнате, от окна к двери, от двери к окну, туда-сюда, словно животное в клетке. Несколько раз он стучал по косяку, тряс дверную ручку и кричал: «Руки прочь!»
Труда догадывалась, в чем дело. Бен волновался за свой мир, боялся, что коль скоро такое количество людей бродит по его местам, то очень многое будет там разрушено. Труда отнесла ему в комнату ванильное мороженое, потом плитку шоколада и попыталась успокоить: «Там полиция. Не волнуйся, они ничего не сломают, только все осмотрят. Когда они уедут, ты можешь выйти. Посиди и поиграй немного. Где твоя а?»
Потом Труда металась между окном спальни и его омнатой, туда и обратно. Однако ни разу не забыла повернуть ключ, закрывая за собой дверь его комнаты.
Поздним вечером, когда поток посетителей воронки и пролеска окончательно иссяк и полиция с пожарной командой тоже убралась с поля, Якоб в сопровождении сына отправился на воскресную прогулку. Он любил неторопливо прогуливаться по полям. Особенно когда его сопровождал Бен.
Еще не успел их дом скрыться из виду, как Якоб, по обыкновению, начал говорить. Бен был единственным человеком, с которым Якоб мог обо всем поговорить. Сын никогда не отвечал, не давал дельных советов и не строил глупых предположений. А только с важным выражением лица слушал, что накопилось у отца на душе. И Якоб облегчал в монологе душу и совесть – за повернутый в замочной скважине ключ и за множество подобных вещей.
«Пойдем посмотрим, сколько они вытоптали», – сказал Якоб, хотя состояние тамошних полей его теперь не касалось. Давным-давно свекольные и пшеничные поля ему не принадлежали. Уже несколько лет, как все минуло. Партнерство с Паулем Лесслером и Бруно Клоем долгое время прекрасно себя оправдывало. Но затем оба его партнера стали специализироваться в различных узких областях сельского хозяйства. И Якобу пришлось сдаться.
Ни одного сына. Только великан Бен, с силой как у десятерых, глазами совы, памятью слона и разумом комара. Правда, с годами стало ясно, что профессор, поставив диагноз, ошибся с излишне мрачной формулировкой. К Бену уж никак не подходило определение «слабоумие высшей степени». Он выучился некоторым вещам, но, к сожалению, не особо разумным. Вероятно, со временем и с помощью специалистов прибавилось бы еще несколько соответствующих навыков, если бы только Труда решилась и поместила его в специальный приют. Но едва затрагивалась эта тема, Труда умирала тысячью смертей. А потом стало поздно, и уже ничего нельзя было изменить.
Для собственных нужд они оставили кур и двух свиней. Еще Труда заботилась о большом огороде, который обустроила по-новому. Землю они целиком сдали в аренду Бруно Клою. Новый сарай Бруно делил с Паулем Лесслером. Пауль использовал его, чтобы хранить солому. Бруно ставил там свеклоуборочный комбайн, что было для него удобно: поле с сахарной свеклой располагалось недалеко от воронки и ему не надо было гонять машину туда-сюда.
На одну аренду прожить было невозможно. Однако, несмотря на возраст, Якобу повезло. Хайнц Люкка воспользовался связями и помог ему устроиться на работу. Уже несколько лет, как Якоб работал кладовщиком в магазине Вильмрода. С раннего утра до конца дня он ездил на автопогрузчике по огромному складу магазина строительных товаров в Лоберге, расставлял по порядку поддоны с винтами и дюбелями, унитазы и смесители для ванн. И если у продавцов не хватало времени, выставлял на полки товар в торговом зале.
Порой у Якоба возникало чувство, что еще немного, и он задохнется между стеллажами. В такие моменты овладевавшая им тоска по открытому небу заставляла его раз двадцать за рабочий день поднимать глаза к высокому потолку и особенно ясно, всей душой сознавать, что его сын долго не выдержит в закрытом помещении.
Передающийся из поколения в поколение инстинкт, голос крови, влекущий к земле; технический прогресс его только заглушил. У Бена он особенно ясно проявлялся. Перед любой техникой он испытывал панический страх, с помощью лопаты совершал маленькие чудеса. Когда Бен копал землю, ничего рядом не было повреждено. Имея целью найти в земле какие-то сокровища, он не обходил вниманием ни одну травинку, и после произведенных раскопок осторожно укладывал дерн на прежнее место. И место разведочных работ потом выглядело так, словно здесь не было никакого вторжения.
Конечно, Якоба не устраивало, что сына с середины июля каждую ночь тянуло на волю. По деревне снова поползли слухи, как, например, в июне, когда, натолкнувшись на «мерседес» Альберта Крессманна, Бен погладил неприкрытую грудь Аннеты Лесслер. Или прошлым летом, когда Бруно Клой заметил Якобу, что Бен его смертельно напугал, внезапно ночью возникнув рядом с машиной. Тогда Якоб спросил себя, что это среди ночи на машине Бруно ищет вне дома. Навряд ли проверяет свои корнеплоды. Да и в то, что Бруно мог чего-то до смерти испугаться, верилось с трудом.
Скорее всего испугалась дама, сопровождавшая Бруно. И если она не могла пригласить Бруно в собственную кровать, а вынуждена была развлекаться с ним в пролеске или где-то еще, должно быть, для этого имелись веские причины, а именно – супруг. Якоб никогда не был апостолом морали, но тогда подумал, что в данном случае испуг мог бы весьма благотворно повлиять на Бруно.
Но если серьезно, то Якоб понимал, что некоторые люди действительно пугались. У Бена на лбу не написано, что он кроткое дитя, как постоянно утверждает Труда. Когда двухметрового роста верзила, с фигурой наподобие платяного шкафа, кулаками, как кузнечные молоты, биноклем на груди и складной лопаткой на ремне, ночью внезапно возникает рядом с припаркованной машиной или расстеленным на опушке леса пледом, вряд ли кто-то примет его за безвредного и добродушного ребенка. Наверняка в такие моменты у многих душа уходит в пятки. Альберту Крессманну, Бруно Клою и другим знакомым было известно, чего можно ожидать от Бена. Но чужие люди – едва ли…
– Нам нужно поговорить, – начал Якоб, в то время как они не торопясь приближались к пролеску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Всего три недели назад Мария Йенсен как раз жаловалась Tee Крессманн на назойливость юнца. Если дела так будут продолжаться, заметила Мария, ей придется самым серьезным образом поговорить с Ренатой Клой, чтобы та приказала своему старшему держать руки в карманах брюк, чтобы не приставать постоянно к молодым девушкам, которые с ним не хотят иметь никаких дел.
В деревне еще живо помнили о грехах молодости Бруно. Каждый знал, что свою жену, которая тогда не сразу решила в его пользу, Бруно завоевал в довольно-таки дикой драке. Как было принято у древних германцев, Бруно набросился на молодого человека, пылавшего страстью к Ренате и каждое воскресенье в Лоберге перед кафе-мороженым подносившего возлюбленной в подарок розу. Однако после того, как Бруно образумил ухажера, с романтикой было покончено, и горячая любовь его к Ренате, так сказать, внезапно угасла. Тот случай был еще довольно безобидным по сравнению с прочими.
Имелись и другие, посерьезнее. Никто не забыл, как в молодые годы, словно черт за бедной душой, Бруно всюду таскался за матерью Марлены Йенсен. И внушением с применением грубой физической силы его было не остановить. К сожалению, после сентября 69-го года, когда Якоб из полного пустых билетов ведра вытащил для Труды главный выигрыш на празднике стрелков, а Пауль Лесслер рассказал, как он, стараясь образумить, взял Бруно за грудки, ничего не изменилось.
В начале октября 69-го года Паулю пришлось отчитать Бруно снова. Всем другим ухажерам сестры Пауль однозначно предпочитал Эриха Йенсена. А Бруно Клой сильно мешал их зарождающимся отношениям. Парень не упускал ни одного удобного случая, чтобы не пристать к Марии, докучая ей своей назойливостью. В первый раз Пауль ограничился устным внушением. Во второй раз подкрепил его физическим воздействием. Несколько дней с синяком под глазом и вспухшей губой Бруно бродил по деревне и клялся в страшной мести.
А в один из вечеров в конце октября 69-го года на Марию было произведено нападение и девушку чуть не изнасиловали. Согласно официальной версии, какой-то тип в маске подкараулил Марию и потащил в ближайшие кусты. К счастью, кусты находились в саду старой Герты Франкен, и случайно прогуливавшийся в тот момент по проселочной дороге со своей овчаркой Хайнц Люкка успел предотвратить самое худшее. Насильник скрылся, но никто в деревне ни на минуту не сомневался, кто прятался под маской.
Тогда выдвигалось несколько версий случившегося. Хайнц Люкка немного опоздал и успел предотвратить только самое худшее. Только прервал акт насилия. Мария из стыда утверждала, что не узнала обидчика. И старый Клой немалой денежной суммой убедил Хайнца Люкку присоединиться к высказыванию девушки.
Теперь кухня сплетен вновь забурлила, хотя Бруно Клой и позаботился о том, чтобы пока у сына не прошли синяки после драки у дискотеки, тот держался подальше от деревни. Потому что, не зная в точности, кому Дитер обязан побоями, каждый житель деревни выдумал бы свою версию.
Между тем односельчане перестали уже верить в то, что увидят Марлену Йенсен живой. Только Тея Крессманн придерживалась прежнего мнения и была в полной уверенности, что девушка сбежала, желая устроить Эриху и Марии несколько бессонных ночей. Но Тея не нашла поддержки даже у собственного мужа. Рихард грубо объяснил ей, что она, как всегда, болтает всякую ерунду и нельзя с двух чужаков снять подозрения только потому, что единственный важный свидетель сам не особенно чист.
Высказавшись явно с лучшими намерениями, Рихард Крессманн добился противоположного эффекта. Выражение «не особенно чист» стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Бруно Клоя. У мужчин чуть не дошло до драки, но Рената второпях оплатила пирожные и кофе, взяла Бруно за руку и вынудила его покинуть кафе.
Бруно просто кипел от злобы. И когда на улице Рената, не в силах сдержаться, спросила мужа: «А где, собственно говоря, ты сам был в прошлую субботу?» – несколько гостей, оставшихся в кафе, увидели, как Бруно неожиданно размахнулся и ударил жену по лицу. Рената расплакалась, и пятнадцатилетний Хайко погрозил отцу кулаком. Затем Хайко взял Ренату за руку и пошел с ней в одном направлении. В то время как Бруно постоял еще несколько секунд на месте, а затем, широко шагая, исчез в противоположном направлении.
В это время Бен еще находился в своей комнате. Сначала он был абсолютно спокоен. После того как Якоб с банкой и биноклем покинул комнату, Бен несколько часов поспал. Затем Труда позвала его обедать. Когда, поев, он захотел уйти, она его удержала: «Не сегодня, Бен».
Если бы Бен захотел, он мог бы легко высвободиться из ее рук. Однако причинить боль матери было все равно что самому себе нанести раны. Никто не ударит руку, которая кормит. И хотя отец считал его отношение к матери любовью, оно было скорее инстинктом, стремлением к выживанию.
Потом он мог бы уйти, когда она освободила его руку. Раньше Труда часто говорила: «Не сегодня, Бен» или «Сейчас ты должен остаться со мной».
Не обращая внимания на слова матери, он всегда уходил. Однако сейчас здесь сидел отец. А Бен никогда не терял уважения к кулакам Якоба. Он так никогда и не смог понять, что сила в них постепенно убывает.
Неохотно, бормоча себе под нос что-то непонятное, Бен позволил Труде снова отвести себя наверх. Якоб сидел в гостиной и слышал, как над его головой сын носится по комнате, от окна к двери, от двери к окну, туда-сюда, словно животное в клетке. Несколько раз он стучал по косяку, тряс дверную ручку и кричал: «Руки прочь!»
Труда догадывалась, в чем дело. Бен волновался за свой мир, боялся, что коль скоро такое количество людей бродит по его местам, то очень многое будет там разрушено. Труда отнесла ему в комнату ванильное мороженое, потом плитку шоколада и попыталась успокоить: «Там полиция. Не волнуйся, они ничего не сломают, только все осмотрят. Когда они уедут, ты можешь выйти. Посиди и поиграй немного. Где твоя а?»
Потом Труда металась между окном спальни и его омнатой, туда и обратно. Однако ни разу не забыла повернуть ключ, закрывая за собой дверь его комнаты.
Поздним вечером, когда поток посетителей воронки и пролеска окончательно иссяк и полиция с пожарной командой тоже убралась с поля, Якоб в сопровождении сына отправился на воскресную прогулку. Он любил неторопливо прогуливаться по полям. Особенно когда его сопровождал Бен.
Еще не успел их дом скрыться из виду, как Якоб, по обыкновению, начал говорить. Бен был единственным человеком, с которым Якоб мог обо всем поговорить. Сын никогда не отвечал, не давал дельных советов и не строил глупых предположений. А только с важным выражением лица слушал, что накопилось у отца на душе. И Якоб облегчал в монологе душу и совесть – за повернутый в замочной скважине ключ и за множество подобных вещей.
«Пойдем посмотрим, сколько они вытоптали», – сказал Якоб, хотя состояние тамошних полей его теперь не касалось. Давным-давно свекольные и пшеничные поля ему не принадлежали. Уже несколько лет, как все минуло. Партнерство с Паулем Лесслером и Бруно Клоем долгое время прекрасно себя оправдывало. Но затем оба его партнера стали специализироваться в различных узких областях сельского хозяйства. И Якобу пришлось сдаться.
Ни одного сына. Только великан Бен, с силой как у десятерых, глазами совы, памятью слона и разумом комара. Правда, с годами стало ясно, что профессор, поставив диагноз, ошибся с излишне мрачной формулировкой. К Бену уж никак не подходило определение «слабоумие высшей степени». Он выучился некоторым вещам, но, к сожалению, не особо разумным. Вероятно, со временем и с помощью специалистов прибавилось бы еще несколько соответствующих навыков, если бы только Труда решилась и поместила его в специальный приют. Но едва затрагивалась эта тема, Труда умирала тысячью смертей. А потом стало поздно, и уже ничего нельзя было изменить.
Для собственных нужд они оставили кур и двух свиней. Еще Труда заботилась о большом огороде, который обустроила по-новому. Землю они целиком сдали в аренду Бруно Клою. Новый сарай Бруно делил с Паулем Лесслером. Пауль использовал его, чтобы хранить солому. Бруно ставил там свеклоуборочный комбайн, что было для него удобно: поле с сахарной свеклой располагалось недалеко от воронки и ему не надо было гонять машину туда-сюда.
На одну аренду прожить было невозможно. Однако, несмотря на возраст, Якобу повезло. Хайнц Люкка воспользовался связями и помог ему устроиться на работу. Уже несколько лет, как Якоб работал кладовщиком в магазине Вильмрода. С раннего утра до конца дня он ездил на автопогрузчике по огромному складу магазина строительных товаров в Лоберге, расставлял по порядку поддоны с винтами и дюбелями, унитазы и смесители для ванн. И если у продавцов не хватало времени, выставлял на полки товар в торговом зале.
Порой у Якоба возникало чувство, что еще немного, и он задохнется между стеллажами. В такие моменты овладевавшая им тоска по открытому небу заставляла его раз двадцать за рабочий день поднимать глаза к высокому потолку и особенно ясно, всей душой сознавать, что его сын долго не выдержит в закрытом помещении.
Передающийся из поколения в поколение инстинкт, голос крови, влекущий к земле; технический прогресс его только заглушил. У Бена он особенно ясно проявлялся. Перед любой техникой он испытывал панический страх, с помощью лопаты совершал маленькие чудеса. Когда Бен копал землю, ничего рядом не было повреждено. Имея целью найти в земле какие-то сокровища, он не обходил вниманием ни одну травинку, и после произведенных раскопок осторожно укладывал дерн на прежнее место. И место разведочных работ потом выглядело так, словно здесь не было никакого вторжения.
Конечно, Якоба не устраивало, что сына с середины июля каждую ночь тянуло на волю. По деревне снова поползли слухи, как, например, в июне, когда, натолкнувшись на «мерседес» Альберта Крессманна, Бен погладил неприкрытую грудь Аннеты Лесслер. Или прошлым летом, когда Бруно Клой заметил Якобу, что Бен его смертельно напугал, внезапно ночью возникнув рядом с машиной. Тогда Якоб спросил себя, что это среди ночи на машине Бруно ищет вне дома. Навряд ли проверяет свои корнеплоды. Да и в то, что Бруно мог чего-то до смерти испугаться, верилось с трудом.
Скорее всего испугалась дама, сопровождавшая Бруно. И если она не могла пригласить Бруно в собственную кровать, а вынуждена была развлекаться с ним в пролеске или где-то еще, должно быть, для этого имелись веские причины, а именно – супруг. Якоб никогда не был апостолом морали, но тогда подумал, что в данном случае испуг мог бы весьма благотворно повлиять на Бруно.
Но если серьезно, то Якоб понимал, что некоторые люди действительно пугались. У Бена на лбу не написано, что он кроткое дитя, как постоянно утверждает Труда. Когда двухметрового роста верзила, с фигурой наподобие платяного шкафа, кулаками, как кузнечные молоты, биноклем на груди и складной лопаткой на ремне, ночью внезапно возникает рядом с припаркованной машиной или расстеленным на опушке леса пледом, вряд ли кто-то примет его за безвредного и добродушного ребенка. Наверняка в такие моменты у многих душа уходит в пятки. Альберту Крессманну, Бруно Клою и другим знакомым было известно, чего можно ожидать от Бена. Но чужие люди – едва ли…
– Нам нужно поговорить, – начал Якоб, в то время как они не торопясь приближались к пролеску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57