Да и тебе тоже».
Предложение исходило не от самого Пауля. Антония позволила себе напомнить, что после всех этих изнурительных лет Труда заслужила небольшой отдых, Якоб, конечно, тоже. А что касается Бена, так он настоящая овца. Завтрак утром, обед и к вечеру еще что-нибудь поесть, кровать для сна, а в остальном – полная свобода.
После завтрака он бежал к пролеску. После обеда его тянуло к воронке. Затем во второй половине дня он появлялся на дворе Лесслеров. Сначала сидел за столом с детьми. В то время как они делали школьные задания, Бен водил кончиком пальца по столешнице, как будто тоже писал или считал. Но от предложенных бумаги и карандаша, чтобы он мог что-нибудь почиркать, Бен отказывался. Он был не учеником, а стражем. Если Антония присоединялась, чтобы проконтролировать задания детей, он хихикал и подмигивал ей, стараясь привести в хорошее расположение духа, постоянно тревожась, что она отправит его прочь, решив, что он мешает детям.
Потом бегал за ними по двору и, чтобы им не приходилось таскать игрушечные машины через грязь, переносил детей с одного сухого места на другое. И когда они в маленьких кастрюльках из набора кукольной посуды разводили шипучку или на тарелочках оставляли немного тающего ванильного мороженого, он в радостной надежде садился на ступени перед входной дверью, хлебал шипучку или слизывал растаявшее мороженое вместе с попавшими туда песчинками.
Иногда они отсылали его за угол. Тогда он у них исполнял роль отца, должен был идти работать в свинарник, и снова ему разрешалось присесть рядом с ними на ступеньки, только когда Таня крикнет: «Теперь конец рабочего дня, медведь, теперь мужчины приходят, чтобы поесть».
И до тех пор, в ожидании, когда его позовут, он кругами ходил за домом, кивая и бормоча что-то под нос, казалось обдумывая свое познание жизни.
Добродушный – вот первое, что приходило на ум Антонии. Восемнадцатилетний ребенок-великан, играющий с куклами и позволяющий командовать собой двум девочкам. Почему же Труда не может несколько дней понаслаждаться свободой, которой она не знает? Свободой от забот и обязательств.
Когда Якоб вернулся домой вечером и сообщил о предложении, сделанном Паулем и Антонией, Труда просто не поняла его и вначале не хотела соглашаться. Но Якобу идея уже понравилась, он напомнил жене о времени ее пребывания в больнице, когда Антония отлично справилась с Беном.
Через три дня Якоб уложил в машину два чемодана. Они отправились на неделю в Шварцвальд, в небольшой пансионат с комнатой на двоих, водопроводной водой и завтраком. Перед отъездом Труда снабдила Антонию советами, указаниями, как вести себя в случаях отклонений в поведении Бена, и номером телефона пансионата на крайний случай.
Усаживаясь в машину к Якобу, она на все сто процентов была уверена, что Бен станет ее удерживать, тянуть за руку, буйствовать и горевать. Но Бен стоял перед входной дверью Лесслеров, с девочками слева и справа, сиял, как солнце ясным весенним утром, и поднял руку и помахал только тогда, когда Антония попросила его об этом.
Все-таки по-настоящему насладиться отпуском Труда не смогла. Сотню раз в день она задавала себе вопрос, что он сейчас делает. Трижды вечером звонила Антонии. Каждый раз, смеясь, Антония кратко описывала, как Бен проводит время. Играет, ест и спит. И когда она доверяет ему, конечно под надзором, небольшой кухонный нож и какую-нибудь толстую картофелину, царапает какой-то узор на кожуре. Непонятный для Антонии, но выглядящий очень красиво.
В течение первых дней доброе дело Антонии для деревни оставалось незамеченным. И если бы так все и оставалось, никто бы не стал волноваться. Никому не было известно, что Труда и Якоб находились в Шварцвальде. Но затем Антония сделала ошибку, отправившись вечером в воскресенье с тремя детьми в кафе-мороженое отца. Ее отец подсел к ним за стол. Илла и Тони фон Бург тоже присоединились. Через два стола от них сидела Тея Крессманн с сыном.
Антония рассказала о прошедших днях, о том, как добродушен Бен, если время от времени одаривать его добрым словом, улыбкой или ласковым жестом. Он ласкается, как старый кот, продолжала рассказ Антония. Странно, что он при этом еще не мурлычет. Особенно утром, только поднявшись с кровати, он бывает мягким, словно пуховая подушка, стоит в проеме кухонной двери до тех пор, пока она не повернется к нему и не раскроет объятия. Затем приближается со стыдливой ухмылкой, позволяет себя обнять, низко опускает голову, чтобы она могла поцеловать его в лоб, и трется лицом о плечо Антонии. Антония закончила словами: «Стыдно, что всю жизнь ему будут отказывать в любви».
Тони фон Бург рассматривал Бена грустным взглядом, соглашался с Антонией и вспоминал о своей маленькой сестре, которой отказали в жизни.
Еще Антония сказала, что, если бы Пауль был отцом Бена, она бы настояла, чтобы муж сходил с ним в известные дома. Только Пауль там должен сделать тщательный выбор, позаботиться о том, чтобы с Беном хорошо обращались и быстро обслужили.
Известия о мыслях Антонии мгновенно разнеслись по деревне. И каждый хоть мало-мальски здравомыслящий человек в деревне всплескивал руками. Ох уж эти южные страны, их пылкий и беззаботный народ! Ничего другого в голове, кроме непристойностей. Отправиться с Беном в известные дома! Такая идея могла прийти в голову только Антонии. Теперь никто не удивится, если в один прекрасный день ей придет в голову мысль положить ему в постель собственную дочь. Каждый в деревне ждал беду, казавшуюся неизбежной. Но она пришла не в тот год.
29 августа 1995 года
День, ночь и снова утро. Всю ночь Труда просидела за кухонным столом. Якоб лег на диван в гостиной, чтобы быть поблизости, если ей понадобится. Он не позаботился завести будильник и проспал. Было уже девять, когда Якоб встал. Он принес газету и, развернув, положил ее перед Трудой на стол.
Смеющееся лицо Бритты смотрело на Труду. Еще такое юное и невинное. Наконец она отреагировала.
– Могу я, по крайней мере, отнести ему завтрак? – спросила она. – Вчера он вообще ничего не получил из еды.
Ночью через дверь доносилось его жалобное хныканье, иногда он робко стучал по двери, пару раз позвал: «друг», «руки прочь» и «прекрасно делает». Это могло означать, что он хорошо ко всем относится, знает, что ему запрещено, что он только старался все делать правильно. Но также могло означать и нечто совсем другое. Труда слышала сына, но ничего не могла для него сделать.
– Не возражаю, – сказал Якоб. – Только не выпускай его из дома.
Он положил ключ на стол, сложил газету и засунул ее под мышку. По дороге к двери сказал:
– Я буду здесь вскоре после полудня. Тогда покажу ему фотографию. Посмотрим на его реакцию.
Труда осталась сидеть за столом, услышала заработавший дизельный двигатель, затем быстро удалявшийся шум машины. Когда все стихло, из темноты внутри возникло пламя. С неистовой быстротой оно пробежало по артериям Труды, проникнув в мозг, охватив все тело, сразу задохнувшееся от жары. Не осталось даже страха, только жаркое, сухое, пыльное спокойствие.
Труда пошла к сараю, выкатила свой велосипед и заперла за собой ворота, чтобы никто во время ее отсутствия не наткнулся на велосипед Бритты. Затем поехала в деревню. В начале Бахштрассе стоял маленький почтовый киоск. Она приобрела еще один экземпляр сегодняшней газеты, вернулась домой, снова села за кухонный стол и принялась рассматривать смеющееся лицо на первой странице, исполненная спокойствием, остыв за время поездки и как будто превратившись в глыбу льда.
Полчаса она рассматривала лицо Бритты, не ощущая ровно ничего, потом приготовила Бену плотный завтрак. Вместе с тарелкой она отнесла наверх газету.
Он лежал на кровати и спал. Звук поворачиваемого в двери ключа его разбудил. Вошла Труда с улыбкой на лице и едой в руках, и он улыбнулся ей в ответ. Поднялся и торопливо схватил первый кусок хлеба.
Труда села к нему на край кровати, держа газету под мышкой. Тарелка быстро опустела. Она отвела ему волосы со лба и пробормотала:
– Бедный парень. Конечно, тебя мучит жажда.
Затем она взяла его с собой на кухню, хотя Якоб категорически запретил ей выпускать его из комнаты. Но сейчас ей было не до распоряжений Якоба. Речь шла только о нем и о ней – об одной женщине и о том, что ее тело исторгло в этот мир. Может быть, ее создание не было хорошим, но и злым оно не было… Никто не имел права его убить, даже собственный отец.
Он быстро выпил две чашки молока и сразу направился к двери.
– Нет, нет, – быстро сказала Труда.
Он остановился.
– Ты сможешь выйти наружу, – пояснила она, – только сначала подойди ко мне и внимательно посмотри. Очень внимательно посмотри на то, что я тебе покажу.
Он вернулся к столу и внимательно посмотрел на Труду. Она постучала пальцем по фотографии лица девочки в газете.
– Это – Бритта, – медленно выговорила Труда. – Мы все очень любим Бритту. Я всегда думала, что ты ее тоже очень любишь. Если ты сделал ей больно, ты не был хорошим. Ты сделал ей больно?
– Друг, – сказал он.
– Да, – сказала Труда, – ты – ее друг. А еще ты друг Антонии, не так ли? Ты ведь любишь Антонию?
– Прекрасно, – сказал он.
– Да, – согласилась Труда. – Антония прекрасна. Но теперь Антония горюет и плачет, потому что Бритты нет. Если Бритта не вернется, я тоже стану плакать. Ты хочешь, чтобы я плакала?
Он покачал головой, как будто понимая каждое слово. Труда глубоко вздохнула, мобилизовав последние, дремлющие под пыльным спокойствием силы, и продолжила:
– Уже много людей искали Бритту и не нашли. Но ты всегда находишь прекрасные вещи. Ты принес мне уже много всего: сумку, куртку и велосипед Бритты. Ты сделал это прекрасно. Я всегда радуюсь, когда ты приносишь мне что-нибудь прекрасное. И теперь ты приведешь ко мне Бритту?
Ее палец непрерывно стучал по статье с фотографией лица девочки.
– Ведь ты – мой хороший Бен, ты – мой самый лучший. Ты получишь большую порцию мороженого, если приведешь ее ко мне. Но ты должен торопиться, и постарайся, чтобы тебя никто не заметил.
В непосредственной близости не было никого, кто мог бы его увидеть. Добровольные помощники между тем уже прекратили поиски. Мнение, что Бритту Лесслер затащили в машину и увезли, разнеслось по округе и совпало с результатами розыска. Никто больше не считал, что имеет смысл искать девочку в окрестностях деревни.
После того как Бен через подвал покинул дом, Труда побрела наверх в комнату. Собственно говоря, она хотела пойти с ним. Но ноги ее не слушались, голова не работала, и сердце болело. Она остановилась у окна, однако его нигде не было видно.
Около двенадцати раздался звонок во входную дверь. Труда побрела вниз и уже приготовилась открыть рот, собираясь сказать полиции, что муж на работе, а сына дома нет. Однако перед дверью стояла всего лишь Таня с заплаканным лицом. Антония послала ее домой, чтобы она поговорила с Беном.
Труда села с дочерью на кухне.
– Я выпустила его, – сказала она.
И хотя обычно они почти не разговаривали друг с другом, любовь к Бену их немного сблизила.
Таня снова заплакала о Бритте и о брате.
– Если бы я пошла с ними… Я не понимаю, почему он не довел ее до дома.
Затем внизу в подвале хлопнула дверь. Труда слабо вздохнула:
– Он пришел, теперь лучше уйди.
Но Таня непременно хотела поговорить с братом.
– Позволь мне попробовать, мама. Антония тоже думает, что он может что-то знать. А я его очень хорошо понимаю. Я действительно многое понимаю из того, что он говорит. Знаешь, когда он говорит, к примеру, «сволочь». Вы всегда думаете, что он ругается. Но это не так. Когда он произносит это слово, он хочет сообщить, что кто-то умер или считает, что, если не быть осторожным, может что-то случиться.
Когда Бен вошел на кухню, Таня вскочила, сделала шаг навстречу брату и заметила, что в руке он держит какой-то мешок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57