их напудренные парики и чёрные мантии
казались жалким и бутафорскими. Десятка два палачей невозмутимо,
скрестив руки на груди, стояли у самых дверей в залу. Вход в Палату
Церемоний охранял усиленный наряд дворцовой стражи.
Голан поднялся и обвёл толпу надменным взглядом.
- С сего дня, - прогремел его голос под сводами зала, - я, Голан
Первый, сам намерен вершить суд в моём государстве. Я -
единственный Верховный Судья!
- Но, сир, есть же закон... - неуверенно возразил было один из
судейских.
- Закон - это я, - возвестил Голан, - и нет закона высшего для
моих подданных. А посему любой суд, помимо моего, отныне незаконен.
- Он сделал знак судейским чиновникам приблизиться; те безропотно
повиновались. - Вы подлежите смерти как вредные для монархии
элементы, и карать вас буду я!
Судейские затряслись, кто-то грохнулся в обморок. Голан приблизился
к первому из них, занёс над ним титановую спицу и глубоко вонзил в
тело несчастного.
- На, получай!
Мрачная улыбка искривила его губы. Судейский обмяк, пронзённый
насквозь, лёгкое облачко аммиака зависло над местом казни. Голан
подошёл ко второму - и та же процедура повторилась вновь. В зале
стояла мёртвая тишина, и лишь изредка роптал кое-кто из
оппозиционеров. Более часа расправлялся монарх с судейским
чиновниками, и вот последний из них пал жертвой монаршей кары. По
сигналу Вислоухого стражники тут же выволокли груду мешкообразных
тел в чёрных мантиях вон.
- Теперь черёд палачей, - объявил Голан, разминая уставшую кисть.
- Подходите по одному.
Палачей было значительно меньше, и держались они куда спокойнее
судейских: видимо, привычка к чужой смерти сделала их
нечувствительными к смерти собственной. Они подчинились безропотно,
молча.
Голан с уважением оглядел шеренгу палачей. Мимолётная тень
сожаления, вызванная чувством профессиональной солидарности - и
Голан, и палачи были убийцами, каждый в своём роде, - на миг
мелькнула в его единственном глазе, но только на миг: уже в
следующую секунду взгляд его окреп, посуровел, губы плотно сжались.
- Вы мне больше не нужны.
Палачи умирали молча, со скрещенными на груди руками. До самого
последнего вздоха ими владела полнейшая апатия.
Но вот и их тела были убраны из Палаты.
- Теперь ты! - Голан ткнул спицей в сторону бывшего монарха. - И
все вы! - Он сделал широкий жест остриём, охватывая всех его
приспешников. - Живее!
- Нет! - завопил бывший монарх. - Я жить хочу! Слышишь, жить!
- Такова моя воля, - тихо, но отчётливо произнёс Голан. - Не
заставляй меня ждать, смерд.
Бывший монарх упал на пол и забился в истерике. Двое стражников
подхватили его под руки и подтащили к ногам грозного Повелителя.
- Не-е-ет! - заорал обречённый, выпучив от ужаса единственный
глаз.
- Да! - словно ударил Голан и воткнул в него спицу.
Бывшие сановники не заставили себя долго ждать и понуро потянулись к
трону.
Вислоухий от души наслаждался этим зрелищем, широкая сладострастная
гримаса не сходила с его ухмыляющейся лоснящейся рожи; тенью
скользил он за своим Повелителем, действием оправдывая свой высокий
чин.
Покончив с бывшим монархом и его приспешниками, Голан обратил свой
божественный взор на многочисленную оппозицию. Их здесь было
большинство, и они-то как раз вызывали наибольшую ненависть
Верховного Правителя, ибо смели быть непокорными ему, Голану
Первому.
- Что ж, перейдём к главному пункту нашей сегодняшней программы, -
усмехнулся он, и единственный его глаз злобно, торжествующе
заблестел. - Есть добровольцы?
- Есть! - крикнул молодой анархист и отважно выступил вперёд.
- Вот как? - Голан удивлённо вскинул бровь. - Что ж, подходи.
- У него бомба! - взвизгнул Вислоухий и опрометью нырнул под трон.

Быстрым движением смельчак-анархист выхватил из-за спины ручную
гранату, замахнулся, но... Ближайший к нему стражник оказался
проворнее его; словно тигр, бросился он на молодого террориста,
выхватил из его рук гранату и швырнул в окно. Спустя секунду-другую
с улицы донёсся взрыв, посыпались цветные оконные витражи.
Скрученный анархист был доставлен к ногам монарха. По Палате
пронеслась волна смятения и запоздалого ужаса...
- Та-ак, - протянул Голан, умело скрывая дрожь в голосе. Лицо его
посерело, глаз налился краснотой. - Ты смел, но глуп, молокосос,
смел, потому что поднял руку на своего государя, глуп, потому что
обрёк на смерть не только себя самого, но и всю свою вонючую родню.
Доставить ко мне родственников этого мерзавца! - рявкнул он,
обращая к стражникам грозный свой лик. Потом с силой всадил в
отважного анархиста свою смертоносную спицу. - На, получай, щенок!
Теперь дело пошло быстрее. Ночь была на исходе, Голан явно устал,
рука плохо повиновалась ему. Чувства притупились, смерть врагов
пресытила его сверх всякой меры, да и шок от неудавшегося покушения
на его царственную особу дал о себе знать: нервы его были на
пределе. Вислоухий ходил за ним, поминутно спотыкаясь и откровенно
зевая. А толпа врагов тем временем редела всё больше и больше. Уже в
преддверии Палаты Церемоний было пусто, все оставшиеся в живых без
труда разместились в центре залы, теснимые от стен стражей.
Обречённые на смерть роптали теперь во весь голос, они тоже устали,
устали ждать своей очереди, и грядущая смерть уже казалась им
избавлением. Они откровенно клеймили Голана бранными словами,
называли его диктатором, тираном, узурпатором, убийцей,
садистом-шизофреником, растлителем малолетних и похотливым котом.
Они смотрели ему прямо в лицо, не скрывая своей ненависти и
презрения - Голан лишь хохотал им в ответ и крикунов приканчивал
первыми. Последним пал старый коммунист, перед кончиной пообещавший
вздернуть всю эту дворцовую мразь на сотнях виселиц.
Впрочем, осталось ещё несколько толстунов - тот самый конный
разъезд, посмевший накануне подвергнуть сомнению божественность
Верховного Правителя и не пасть пред ним ниц по первому же его
повелению. Все они тряслись от страха и жалобно скулили.
- Пощади нас, Повелитель! - возопил глава разъезда, бухнувшись
перед ним на колени; остальные не раздумывая последовали его
примеру. - Туман неведения застлал глаза наши в тот роковой для нас
час, когда ты, о Великий, с триумфом въезжал в столицу нашего
благословенного государства. Пощади!
- Пощадить, что ли? - с полувопросом обернулся Голан к засыпающему
на ходу Вислоухому. Ему надоело карать, но и миловать он не умел.
- Пощадить, - кивнул Вислоухий машинально.
- А, так ты вступаешься за этих псов? - заорал монарх и пнул Тень
так, что тот врезался в гущу полусонных сановников. - Ну нет,
теперь-то им пощады ни за что не будет.
Ослабевшей рукой вонзал он спицу в тугие покорные тела солдат;
стражники следом выволакивали сдувшиеся безжизненные мешки из зала.
- Всё, с крамолой в Империи покончено. Раз и навсегда. - Он в
бессилии плюхнулся на трон. - Уйдите все. Тень, останься.
Когда сановники, шатаясь и похрапывая на ходу, покинули Палату
Церемоний, Голан ухватил Вислоухого за нос и притянул его к себе.
- А теперь, Вислоухий, двинем в Камеру Жизни. В глотке пересохло
так, словно там кирпичи обжигали.
Вислоухий визгливо заржал, сонная одурь мигом слетела с него.
- Дело говоришь, Голан. Вот только... - он замялся.
- Опять?! - загремел монарх сурово.
Слуга кивнул и виновато развёл руками.
- Физиология моего организма настоятельно требует... - начал было
он.
- Заткнись, засранец, - рявкнул Голан и устало махнул рукой. -
Ладно, валяй, только отойди в сторонку. Не выношу вида твоего
жирного зада...
Утром следующего дня Голан снова очухался первым, но будить
Вислоухого не стал. Перешагнув через распростёртое у порога тело
слуги, он покинул Камеру Жизни. Сегодня Тень ему была не нужна.
Сегодня путь его лежал на Кладбище Заброшенных Душ.

ЯВЬ

Наконец-то я нашёл нужное слово!
Фридмон.
Фридмон - размером с ничто, если смотреть на него снаружи, и
становящийся бесконечностью для того, кто оказывается внутри. Целый
мир сокрыт в нём, оставаясь невидимым для поверхностного, незрячего
взгляда слепца - и взрывающийся мириадами звёздных галактик для
нашедшего путь к его сердцу, ключ к его тайнам. Наш мир, гигантский
мир внешних объектов - тот же фридмон для тех, кто находится вне
его. Для Бога, пока он не спит.
Каждый из нас носит в себе такой фридмон, свой фридмон. Имя тому
Фридмону - сон. Погружаясь в мир сновидений, человек врывается в
свой фридмон и становится частью его, плоть от плоти его, но уже не
фридмона, а мира иного - нового, бесконечного, грандиозного,
необъятного, вечного. Прежний же, покинутый мир сжимается в ничто и
сам становится фридмоном - до тех пор, пока обратный процесс не
ввергнет человеческое "я" в состояние бодрствования. Периодичность
подобных "путешествий" обычно равна земным суткам и определяется
психофизиологической природой телесной составляющей человеческого
существа. Покидая внешний мир, человек оставляет в нём своё тело,
которое продолжает функционировать подобно заведённым часам. Когда
же завод иссякает, "я" воссоединяется с телом - человек
пробуждается.
Таким образом, внешний мир постоянно держит нас в тисках
необходимости - необходимости возвращения. Отпуская в "путешествие"
по мирам иным человеческое "я", он берёт в залог его тело - и ждёт
своего часа, чтобы востребовать обратно то, что считает
принадлежащим себе по праву. И лишь смерть приносит освобождение от
этой тягостной, неумолимой зависимости.
Рука смерти подобна руке патриция,
разящей, но и дарующей освобождение. (13)
Освобождение!
Какое верное слово. Когда-то, ещё до обращения, я считал, что смерть
есть освобождение от жизни, теперь же понял: нет, смерть - это
освобождение для жизни, для вечной жизни в мире сновидений, в
мире-фридмоне, в котором становишься истинным Богом.
Тот, иной, мир наполнен иными существами, подобным людям или,
наоборот, на людей совершенно непохожими - постичь ли нам его
отсюда, из-вне? - и каждое такое существо несёт в себе свой
фридмон, в который оно погружается, когда отходит ко сну. Каждое
творит во сне целый мир, творя же - становится его Богом. Есть ли
предел череде таких миров-фридмонов? Скольких Богов творю я во сне?
Полчища... легионы...
Некто, сотворённый мною в процессе сна, погружается в свой фридмон,
в свой сон, - и вдруг оказывается во внешнем для меня мире
объективной реальности - возможно ли это? Вряд ли: твари в мир Бога
путь закрыт. Царствие Божие ожидает её, тварь, не на небесах,
внешних по отношению к её миру-фридмону, а непосредственно в её
мире-фридмоне - но лишь после того, так Бог умрёт. Не она
поднимется ко Мне, а Я спущусь к ней, переступив черту собственной
смерти. Но Я ещё не умер - и потому обречён влачить существование
полу-бога, полу-человека.
Я постиг одну важную истину: система фридмонов подчинена строгой
иерархии. Обладая своим собственным фридмоном, я в то же самое время
есть часть другого фридмона, владельцем и творцом которого является
Господь Бог. Но и Он в свою очередь всего лишь песчинка в безбрежном
море таких же песчинок, над которыми господствует иной, высший Бог.
Эту цепочку можно продлить в обе стороны до бесконечности...
А не смыкается ли та цепочка в кольцо? И не сотворён ли Бог, в
конечном итоге, собственным творением? Творение творца есть творец
своего творца - где же искать первопричину? Извечный вопрос о яйце
и курице...
...удар по плечу. Я мгновенно захлопнул свой фридмон и запрятал его
как можно глубже - внешний мир снова вторгался в моё уединение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14