Вы полагаете, я боюсь ударить кого-нибудь ножом? Я ударил бы ножом любого, кто посмел бы меня обидеть.
– И слепого?
– О, оставьте эту песенку о слепом парне. Он напал на нас.
– Как он мог напасть на вас, если он даже не мог вас видеть?
– Спросите его. Может быть, он слышал нас. Может быть, он и не был на самом деле слепым. Может быть, он только притворялся слепым.
– Дэнни, Дэнни…
– Откуда я знаю, черт возьми, почему он напал на нас? Но это он сделал! И мы проучили его!
– Хорошо, Дэнни. Вы придумали историю и, может быть, она и хорошая, однако в свете имеющихся фактов звучит неубедительно, и я рассчитываю, что ты придумаешь что-нибудь другое. Иначе тебе остается только молиться.
– Я рассказываю, как было. Вы хотите, чтобы я врал?
– Чего ты боишься, Дэнни? Кого ты боишься?
– Я ничего и никого на свете не боюсь, и не забывайте этого, мистер. И вот что я вам еще скажу: если вы думаете, что я отправлюсь на электрический стул, то вы ошибаетесь, я не отправлюсь на электрический стул. И если бы я был на вашем месте, мистер, я был бы осторожнее. Я просто не стал бы вечером ходить по темным улицам.
– Ты угрожаешь мне, Дэнни?
– Я просто вам советую.
– Ты думаешь, что я испугаюсь горстки несовершеннолетних хулиганов?
– Я не знаю, чего вы испугаетесь и чего вы не испугаетесь. Я знаю только одно, что лично я не хотел бы иметь дело с пятьюдесятью парнями, настроенными воинственно.
– Спасибо за предупреждение, – сухо сказал Хэнк.
– Между нами говоря, – продолжал Дэнни, – мне кажется, вы не смогли бы справиться и с женщиной, а не то что с пятьюдесятью парнями.
– Ты – просто талант, Дэнни, – сказал Хэнк.
– Да-а? А именно?
– Я пришел сюда потому, что твоя мать сказала мне…
– Моя мать? Зачем вы впутываете ее? Зачем вы вызывали ее?
– Я не вызывал ее. Она пришла сама. Она сказала мне: ты не принадлежишь к клубу «Орлы-громовержцы» и не имеешь никакого отношения к убийству. Когда я объяснил это твоим защитникам, они дали согласие на то, что я могу тебя повидать. Поэтому я и пришел. А сейчас, более чем когда-либо я убежден, что ты на самом деле принадлежал к банде и что ты убил этого парня хладнокровно и преднамеренно. В этом и заключается твой талант, Дэнни. Он окажет свое воздействие на присяжных.
– Я не убивал его. Я ударил его ножом в порядке самообороны. Пытался остановить его, чтобы он не ударил меня.
– Он был слепым! – гневно сказал Хэнк.
– Я не знаю, каким он был, и меня это не интересует. Он вскочил со ступенек, как сумасшедший и у него в руках был нож, и когда он двинулся на нас…
– Ты врешь!
– Я не вру. У него был нож. Бог свидетель, я видел нож! Вы полагаете, я хотел, чтобы меня зарезали? Башня и Бэтман пошли на него, я тоже. Я не трус, мистер. Когда начинаются неприятности, я смелый.
– Действительно, требуется много смелости, чтобы напасть на парня, который не видит.
– Не обязательно видеть, чтобы суметь всадить в кого-либо нож. Были случаи, когда ребят резали ножами в сплошной темноте. Что вы об этом знаете, черт возьми? Вы, слюнтявая баба, вы, который, по-видимому, родились в богатом имении и…
– Замолчи, Дэнни!
– Не затыкайте мне рот. Вам повезло, что мои защитники разрешают вам хотя бы разговаривать со мной. Никто вас сюда не звал. Вы пришли по собственному желанию. Хорошо, раз вы уже здесь, то я вот что вам скажу: мы шли по улице, и вонючий пуэрториканец вскочил с крыльца, как сумасшедший, и бросился на нас с ножом, и мы порезали его. Было ясно: либо он нас, либо мы его. Если он умер, тем хуже для него. Не надо было бросаться на нас.
Хэнк поднялся.
– Хорошо, Дэнни. Это твоя версия. Желаю тебе удачи.
– И держитесь подальше от моей матери, мистер, – сказал Дэнни. – Да, держитесь, от нее подальше. Вы меня слышите?
– Я тебя слышу.
– Тогда вам лучше делать, как я вам говорю.
– Я собираюсь делать только одно, Дэнни. Я собираюсь за убийство невинного парня отправить тебя и твоих дружков на электрический стул.
Когда он вернулся в свой кабинет, на его столе лежала записка. Она была адресована мистеру Генри Беллу, окружному прокурору:
Слова небрежно написаны чернилами поперек конверта. Хэнк открыл конверт и вытащил листок почтовой бумаги. Тем же самым почерком были написаны следующие слова:
«Если «Орлы-громовержцы» умрут, вслед за ними умрете вы».
ГЛАВА IV
На следующее утро Хэнк пришел в Гарлем и сразу понял, что его прежнее представление не соответствует действительности.
Он стоял на углу 120 улицы и Первый авеню, глядя на запад и пытаясь представить себя мальчиком, обнаружил, что с тех пор этот район изменился до неузнаваемости. Это всколыхнуло в нем воспоминания.
На северной стороне улицы, где раньше находилась бакалейная лавка и где в жаркие летние дни Хэнк играл в карты, – простирался пустой участок. Он был выровнен бульдозерами под строительство нового жилого дома. Дом, в котором он родился, все еще стоял в середине квартала на южной стороне улицы. Кондитерский магазин, стоявший рядом с ним, был уже заколочен досками, а дома напротив него уже начали сносить.
– Ребята живут не здесь, – сказал Майкл Ларсен. – Они живут двумя кварталами выше, сэр.
– Я знаю, – ответил Хэнк.
Он снова окинул взглядом улицу, ощущая перемену как что-то живое и думая, действительно ли изменения являются синонимом прогресса и если изменился внешний вид Гарлема, если город навязал ему новые постройки из чистенького красного кирпича и эти образцовые «пещеры» типа жилого массива «Милтоун Мен», то люди Гарлема тоже изменились.
Его прежнее представление о трех Гарлемах основывалось на чисто территориальном делении Гарлема на итальянский, испанский и негритянский районы. Мысленно он почти воздвигнул пограничные посты между ними. Сейчас он понял, что на самом деле не было никакой границы, разделявшей эти три района. Был только один Гарлем. Улицы итальянского Гарлема пестрели смуглыми и белыми лицами пуэрториканцев и темно-коричневыми лицами негров. В Гарлеме можно было изучить всю историю иммиграции в город Нью-Йорк. Ирландские и итальянские иммигранты первые подверглись медленной и неизбежной интеграции. Негры, прибывшие позже, весьма незначительно вкрапливались в респектабельную среду белых протестантов. Пуэрториканцы прибыли последними и, несмотря на культурный и лингвистический барьер, отчаянно стремились найти гостеприимно протянутую руку, но они нашли руку, в которой оказался нож с открытым лезвием.
Ему хотелось знать, чему научился за это время город, если вообще чему-нибудь научился. Он знал, что проводились бесконечные изучения жилищных условий, транспортных проблем, состояния школ, оздоровительных центров и проблем занятости. Специалисты, все знавшие об иммиграции, подготовили десятки исследований. И все же, заглядывая не слишком далеко вперед – на двадцать, двадцать пять лет, – он представлял себе город наподобие гигантского колеса. Втулка этого колеса была центром города, где работали бы люди идей, рассылая по всей стране советы: ешьте хрустящие крекеры, умывайтесь мылом «уадли», курите сигареты «сахарас», тем самым определяя вкусы и мысли людей. А вокруг этого лагеря людей идей бродили бы кочевые племена, борясь друг с другом за бесплодную почву городских улиц, странствуя и скитаясь, все еще надеясь найти гостеприимно протянутую руку. На самом высоком небоскребе «Эмпайр Стейт Билдинг», расположенном в самом центре «втулки» и принадлежащем «людям идей», был бы установлен огромный громкоговоритель, который все время точно через час рявкал бы одно и то же слово. Оно разносилось бы над городом громко и четко, проникая на территорию варварских племен, странствующих по внешнему периметру «втулки».
И этим словом было бы: «терпимость!»
– Вы вообще знакомы с Гарлемом, сэр? – спросил Ларсен.
– Я родился здесь, – ответил Хэнк. – На этой самой улице.
– Вот как! – Ларсен посмотрел на него с любопытством, – Я полагаю, он очень изменился в тех пор.
– Да, очень.
– Знаете, – сказал Ларсен, – мы могли бы привести эту девушку к вам в кабинет. Вам не обязательно было приходить в Гарлем.
– Я сам хотел прийти сюда.
Идя с детективом, который догадался о его подлинных чувствах, сейчас он терялся в догадках, почему ему захотелось сюда прийти. «Может быть, причиной явилась та записка, – подумал он. – Может быть, это она бросила вызов его мужскому самолюбию. Или, может быть, просто захотелось понять, что было такого особенно в Гарлеме, который мог произвести и окружного прокурора, и трех убийц».
– Это и есть тот самый квартал, – сказал Ларсен. – Все трое жили именно здесь, а пуэрториканский парень жил на этой же улице, только немного западнее. Великолепно, а?
Хэнк взглянул на улицу. От жары асфальт стал мягким, как резина. Посреди квартала ребята отвернули вентиль пожарного гидранта и прямо в одежде, с прилипшими к телу мокрыми теннисками, бегали под его струей. Вода била вверх и, отразившись от консервной банки, прикрученной проволокой к крану, ниспадала вниз в виде водопада, который обходился городу в копеечку. Дальше на этой же улице квартала шла игра в бейсбол. У обочины тротуара стояли мусорные баки, ожидая, когда их заберут машины из санитарного управления муниципалитета. На ступеньках сидели женщины в домашних платьях, обмахиваясь от жары. Перед кондитерским магазином, о чем-то болтая, стояла группа подростков.
– Если вас интересует, как выглядят «Орлы-громовержцы» во время досуга, то они сейчас перед вами, – заметил Ларсен.
Ребята выглядели совершенно безобидно. Они спокойно болтали между собой и смеялись.
– Девушка живет в доме рядом с кондитерским магазином, – сказал Ларсен. – Прежде, чем выйти из полицейского участка, я позвонил ей, она знает, что мы придем. Не обращайте внимания на косые взгляды этих зеленых юнцов. Они знают, что я полицейский. Я им не раз давал пинка в зад за тем углом.
Разговор между ребятами начал замирать, а когда Хэнк и Ларсен подошли к ним ближе, совсем прекратился. Плотно сжав губы, с непроницаемыми лицами, они наблюдали, как Хэнк и Ларсен входили в дом. Подъезд был темным и узким. В нос сразу же ударило зловоние: запахи человеческих тел и их испражнений, запахи приготовляемой пищи, запахи сна и движения – зловоние ограниченной и убогой жизни.
– Черт возьми, не знаю, как люди умудряются здесь жить, – возмутился Ларсен. – Некоторые из них даже неплохо зарабатывают, могли бы вы этому поверить? Казалось бы, они должны отсюда уехать, это неподходящее место для людей. Но когда живешь как свинья, то начинаешь и чувствовать как свинья. Ее квартира на третьем этаже.
Они поднялись по узкой лестнице. Он вспомнил, как взбирался по точно такой же лестнице, когда был ребенком. Внешний вид Гарлема, возможно, и изменился, но его нутро осталось тем же самым. Даже зловоние было хорошо знакомым. В детстве он сам не раз мочился под лестничной клеткой на первом этаже.
Когда живешь как свинья, то начинаешь и чувствовать как свинья.
– Это здесь, – Ларсен остановился перед квартирой под номером 3 «Б». – Ее родители на работе. Девчонка одна. Ей шестнадцать, но выглядит она гораздо старше.
Он постучал в дверь. Дверь тут же открылась, как будто девушка стояла позади нее, ожидая, когда постучат. Она была черноволосой с широко открытыми карими глазами и правильными чертами лица. На ней не было никакой косметики за исключением губной помады. Одета она была в красную крестьянскую юбку и белую блузку, а волосы были завязаны сзади около шеи красной лентой.
– Здравствуйте, – сказала она. – Входите.
Они вошли в квартиру. Линолеум был старым, штукатурка потрескалась и отставала от стен, электрическая штепсельная розетка свободно свисала со стены, выставляя напоказ оголившиеся медные провода. Но сама квартира была скрупулезно чистой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– И слепого?
– О, оставьте эту песенку о слепом парне. Он напал на нас.
– Как он мог напасть на вас, если он даже не мог вас видеть?
– Спросите его. Может быть, он слышал нас. Может быть, он и не был на самом деле слепым. Может быть, он только притворялся слепым.
– Дэнни, Дэнни…
– Откуда я знаю, черт возьми, почему он напал на нас? Но это он сделал! И мы проучили его!
– Хорошо, Дэнни. Вы придумали историю и, может быть, она и хорошая, однако в свете имеющихся фактов звучит неубедительно, и я рассчитываю, что ты придумаешь что-нибудь другое. Иначе тебе остается только молиться.
– Я рассказываю, как было. Вы хотите, чтобы я врал?
– Чего ты боишься, Дэнни? Кого ты боишься?
– Я ничего и никого на свете не боюсь, и не забывайте этого, мистер. И вот что я вам еще скажу: если вы думаете, что я отправлюсь на электрический стул, то вы ошибаетесь, я не отправлюсь на электрический стул. И если бы я был на вашем месте, мистер, я был бы осторожнее. Я просто не стал бы вечером ходить по темным улицам.
– Ты угрожаешь мне, Дэнни?
– Я просто вам советую.
– Ты думаешь, что я испугаюсь горстки несовершеннолетних хулиганов?
– Я не знаю, чего вы испугаетесь и чего вы не испугаетесь. Я знаю только одно, что лично я не хотел бы иметь дело с пятьюдесятью парнями, настроенными воинственно.
– Спасибо за предупреждение, – сухо сказал Хэнк.
– Между нами говоря, – продолжал Дэнни, – мне кажется, вы не смогли бы справиться и с женщиной, а не то что с пятьюдесятью парнями.
– Ты – просто талант, Дэнни, – сказал Хэнк.
– Да-а? А именно?
– Я пришел сюда потому, что твоя мать сказала мне…
– Моя мать? Зачем вы впутываете ее? Зачем вы вызывали ее?
– Я не вызывал ее. Она пришла сама. Она сказала мне: ты не принадлежишь к клубу «Орлы-громовержцы» и не имеешь никакого отношения к убийству. Когда я объяснил это твоим защитникам, они дали согласие на то, что я могу тебя повидать. Поэтому я и пришел. А сейчас, более чем когда-либо я убежден, что ты на самом деле принадлежал к банде и что ты убил этого парня хладнокровно и преднамеренно. В этом и заключается твой талант, Дэнни. Он окажет свое воздействие на присяжных.
– Я не убивал его. Я ударил его ножом в порядке самообороны. Пытался остановить его, чтобы он не ударил меня.
– Он был слепым! – гневно сказал Хэнк.
– Я не знаю, каким он был, и меня это не интересует. Он вскочил со ступенек, как сумасшедший и у него в руках был нож, и когда он двинулся на нас…
– Ты врешь!
– Я не вру. У него был нож. Бог свидетель, я видел нож! Вы полагаете, я хотел, чтобы меня зарезали? Башня и Бэтман пошли на него, я тоже. Я не трус, мистер. Когда начинаются неприятности, я смелый.
– Действительно, требуется много смелости, чтобы напасть на парня, который не видит.
– Не обязательно видеть, чтобы суметь всадить в кого-либо нож. Были случаи, когда ребят резали ножами в сплошной темноте. Что вы об этом знаете, черт возьми? Вы, слюнтявая баба, вы, который, по-видимому, родились в богатом имении и…
– Замолчи, Дэнни!
– Не затыкайте мне рот. Вам повезло, что мои защитники разрешают вам хотя бы разговаривать со мной. Никто вас сюда не звал. Вы пришли по собственному желанию. Хорошо, раз вы уже здесь, то я вот что вам скажу: мы шли по улице, и вонючий пуэрториканец вскочил с крыльца, как сумасшедший, и бросился на нас с ножом, и мы порезали его. Было ясно: либо он нас, либо мы его. Если он умер, тем хуже для него. Не надо было бросаться на нас.
Хэнк поднялся.
– Хорошо, Дэнни. Это твоя версия. Желаю тебе удачи.
– И держитесь подальше от моей матери, мистер, – сказал Дэнни. – Да, держитесь, от нее подальше. Вы меня слышите?
– Я тебя слышу.
– Тогда вам лучше делать, как я вам говорю.
– Я собираюсь делать только одно, Дэнни. Я собираюсь за убийство невинного парня отправить тебя и твоих дружков на электрический стул.
Когда он вернулся в свой кабинет, на его столе лежала записка. Она была адресована мистеру Генри Беллу, окружному прокурору:
Слова небрежно написаны чернилами поперек конверта. Хэнк открыл конверт и вытащил листок почтовой бумаги. Тем же самым почерком были написаны следующие слова:
«Если «Орлы-громовержцы» умрут, вслед за ними умрете вы».
ГЛАВА IV
На следующее утро Хэнк пришел в Гарлем и сразу понял, что его прежнее представление не соответствует действительности.
Он стоял на углу 120 улицы и Первый авеню, глядя на запад и пытаясь представить себя мальчиком, обнаружил, что с тех пор этот район изменился до неузнаваемости. Это всколыхнуло в нем воспоминания.
На северной стороне улицы, где раньше находилась бакалейная лавка и где в жаркие летние дни Хэнк играл в карты, – простирался пустой участок. Он был выровнен бульдозерами под строительство нового жилого дома. Дом, в котором он родился, все еще стоял в середине квартала на южной стороне улицы. Кондитерский магазин, стоявший рядом с ним, был уже заколочен досками, а дома напротив него уже начали сносить.
– Ребята живут не здесь, – сказал Майкл Ларсен. – Они живут двумя кварталами выше, сэр.
– Я знаю, – ответил Хэнк.
Он снова окинул взглядом улицу, ощущая перемену как что-то живое и думая, действительно ли изменения являются синонимом прогресса и если изменился внешний вид Гарлема, если город навязал ему новые постройки из чистенького красного кирпича и эти образцовые «пещеры» типа жилого массива «Милтоун Мен», то люди Гарлема тоже изменились.
Его прежнее представление о трех Гарлемах основывалось на чисто территориальном делении Гарлема на итальянский, испанский и негритянский районы. Мысленно он почти воздвигнул пограничные посты между ними. Сейчас он понял, что на самом деле не было никакой границы, разделявшей эти три района. Был только один Гарлем. Улицы итальянского Гарлема пестрели смуглыми и белыми лицами пуэрториканцев и темно-коричневыми лицами негров. В Гарлеме можно было изучить всю историю иммиграции в город Нью-Йорк. Ирландские и итальянские иммигранты первые подверглись медленной и неизбежной интеграции. Негры, прибывшие позже, весьма незначительно вкрапливались в респектабельную среду белых протестантов. Пуэрториканцы прибыли последними и, несмотря на культурный и лингвистический барьер, отчаянно стремились найти гостеприимно протянутую руку, но они нашли руку, в которой оказался нож с открытым лезвием.
Ему хотелось знать, чему научился за это время город, если вообще чему-нибудь научился. Он знал, что проводились бесконечные изучения жилищных условий, транспортных проблем, состояния школ, оздоровительных центров и проблем занятости. Специалисты, все знавшие об иммиграции, подготовили десятки исследований. И все же, заглядывая не слишком далеко вперед – на двадцать, двадцать пять лет, – он представлял себе город наподобие гигантского колеса. Втулка этого колеса была центром города, где работали бы люди идей, рассылая по всей стране советы: ешьте хрустящие крекеры, умывайтесь мылом «уадли», курите сигареты «сахарас», тем самым определяя вкусы и мысли людей. А вокруг этого лагеря людей идей бродили бы кочевые племена, борясь друг с другом за бесплодную почву городских улиц, странствуя и скитаясь, все еще надеясь найти гостеприимно протянутую руку. На самом высоком небоскребе «Эмпайр Стейт Билдинг», расположенном в самом центре «втулки» и принадлежащем «людям идей», был бы установлен огромный громкоговоритель, который все время точно через час рявкал бы одно и то же слово. Оно разносилось бы над городом громко и четко, проникая на территорию варварских племен, странствующих по внешнему периметру «втулки».
И этим словом было бы: «терпимость!»
– Вы вообще знакомы с Гарлемом, сэр? – спросил Ларсен.
– Я родился здесь, – ответил Хэнк. – На этой самой улице.
– Вот как! – Ларсен посмотрел на него с любопытством, – Я полагаю, он очень изменился в тех пор.
– Да, очень.
– Знаете, – сказал Ларсен, – мы могли бы привести эту девушку к вам в кабинет. Вам не обязательно было приходить в Гарлем.
– Я сам хотел прийти сюда.
Идя с детективом, который догадался о его подлинных чувствах, сейчас он терялся в догадках, почему ему захотелось сюда прийти. «Может быть, причиной явилась та записка, – подумал он. – Может быть, это она бросила вызов его мужскому самолюбию. Или, может быть, просто захотелось понять, что было такого особенно в Гарлеме, который мог произвести и окружного прокурора, и трех убийц».
– Это и есть тот самый квартал, – сказал Ларсен. – Все трое жили именно здесь, а пуэрториканский парень жил на этой же улице, только немного западнее. Великолепно, а?
Хэнк взглянул на улицу. От жары асфальт стал мягким, как резина. Посреди квартала ребята отвернули вентиль пожарного гидранта и прямо в одежде, с прилипшими к телу мокрыми теннисками, бегали под его струей. Вода била вверх и, отразившись от консервной банки, прикрученной проволокой к крану, ниспадала вниз в виде водопада, который обходился городу в копеечку. Дальше на этой же улице квартала шла игра в бейсбол. У обочины тротуара стояли мусорные баки, ожидая, когда их заберут машины из санитарного управления муниципалитета. На ступеньках сидели женщины в домашних платьях, обмахиваясь от жары. Перед кондитерским магазином, о чем-то болтая, стояла группа подростков.
– Если вас интересует, как выглядят «Орлы-громовержцы» во время досуга, то они сейчас перед вами, – заметил Ларсен.
Ребята выглядели совершенно безобидно. Они спокойно болтали между собой и смеялись.
– Девушка живет в доме рядом с кондитерским магазином, – сказал Ларсен. – Прежде, чем выйти из полицейского участка, я позвонил ей, она знает, что мы придем. Не обращайте внимания на косые взгляды этих зеленых юнцов. Они знают, что я полицейский. Я им не раз давал пинка в зад за тем углом.
Разговор между ребятами начал замирать, а когда Хэнк и Ларсен подошли к ним ближе, совсем прекратился. Плотно сжав губы, с непроницаемыми лицами, они наблюдали, как Хэнк и Ларсен входили в дом. Подъезд был темным и узким. В нос сразу же ударило зловоние: запахи человеческих тел и их испражнений, запахи приготовляемой пищи, запахи сна и движения – зловоние ограниченной и убогой жизни.
– Черт возьми, не знаю, как люди умудряются здесь жить, – возмутился Ларсен. – Некоторые из них даже неплохо зарабатывают, могли бы вы этому поверить? Казалось бы, они должны отсюда уехать, это неподходящее место для людей. Но когда живешь как свинья, то начинаешь и чувствовать как свинья. Ее квартира на третьем этаже.
Они поднялись по узкой лестнице. Он вспомнил, как взбирался по точно такой же лестнице, когда был ребенком. Внешний вид Гарлема, возможно, и изменился, но его нутро осталось тем же самым. Даже зловоние было хорошо знакомым. В детстве он сам не раз мочился под лестничной клеткой на первом этаже.
Когда живешь как свинья, то начинаешь и чувствовать как свинья.
– Это здесь, – Ларсен остановился перед квартирой под номером 3 «Б». – Ее родители на работе. Девчонка одна. Ей шестнадцать, но выглядит она гораздо старше.
Он постучал в дверь. Дверь тут же открылась, как будто девушка стояла позади нее, ожидая, когда постучат. Она была черноволосой с широко открытыми карими глазами и правильными чертами лица. На ней не было никакой косметики за исключением губной помады. Одета она была в красную крестьянскую юбку и белую блузку, а волосы были завязаны сзади около шеи красной лентой.
– Здравствуйте, – сказала она. – Входите.
Они вошли в квартиру. Линолеум был старым, штукатурка потрескалась и отставала от стен, электрическая штепсельная розетка свободно свисала со стены, выставляя напоказ оголившиеся медные провода. Но сама квартира была скрупулезно чистой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30