Когда я там впервые появился, бармен сказал:
– Ты легавый.
Я громко расхохотался и холодно поглядел на него.
– Я – Саттон, – сказал он.
Он походил на Алекса Фергюсона. Не на молодого, а на громогласного шоумена на закате славы.
– Почему ты в полиции? – спросил он.
– Чтобы позлить отца.
– А, ненавидишь старика?
– Нет, я его люблю.
– Ты просто запутался, да?
– Хотел проверить, станет он меня останавливать или нет.
– Стал?
– Нет.
– Ну тогда можешь собирать вещички.
– Да теперь мне вроде понравилось.
Несколько месяцев, пока я служил на границе, я пил в обществе Саттона. Однажды мы поехали на танцы в Южную Арму, и я его спросил:
– Что мне там понадобится?
– Армалитка.
Я ехал на танцы в предмете 8234, и Саттон спросил:
– Слушай, а ты на танцах пальто снимешь?
– Может быть.
– И еще. Молчи.
– Почему?
– Тут бандитов навалом. Из-за твоего произношения мы можем попасть в передрягу.
– Так как я приглашу девушку? Суну записку?
– Господи, Тейлор, это же танцы. Мы будем пить.
– Я могу показать им свою дубинку.
Вечер превратился в сущий кошмар.
Танцплощадка была забита парами. Ни одной одинокой дамы в пределах видимости.
– Они тут все по парам, – сказал я Саттону.
– Естественно, это же север, здесь не перебдишь.
– Лучше бы мы просто пошли в пивнушку.
– И лишились бы общества.
Оркестр сохранился еще с доджазовых времен. Девять мужиков в синих блейзерах и белых штанах. Труб – больше, чем в армии.
Любой армии.
Их репертуар простирался от Хаклбака до крещендо «Бич бойз», захватывая по пути евроазиатские хиты.
Вам не узнать, что такое ад, если вы не стояли во влажном танцевальном зале в Южной Арме в толпе, подпевающей «Серфинг сафари».
На обратном пути, пока Саттон осторожно двигался по опасной дороге, я заметил фары в зеркале заднего обзора и сказал:
– Ну и дела.
Машина несколько раз пыталась нас обогнать, но с Саттоном шутки плохи. Правда, оторваться от них нам удалось только у границы.
Я спросил:
– Как ты думаешь, что это было?
– Ничего хорошего.
– Значит…
– Что хорошего ждать от людей, которые преследуют тебя в четыре утра?
???
То, что остается, не всегда лучше того, что потеряно.
Саттон переехал в Голуэй.
Я спросил:
– Ты меня преследуешь?
– А как же!
Он решил, что станет художником.
– Какой из такого засранца художник, – сказал я.
Но у него был талант. Не знаю, что больше – ревновал я или завидовал. Скорее всего – и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.
О чем ему и сообщил.
Он засмеялся:
– Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.
Так и вышло.
Через несколько месяцев он снова стал таким же, каким был. Дожди Голуэя могут разрушить все ваши мечты.
Саттон в своем худшем варианте был все равно лучше, чем большинство людей в их лучшем.
После встречи с Кленси я позвонил Саттону и попросил:
– Помоги.
– Что случилось, чувак?
– Полиция!
– А, эти гады… И что они?
– Не хотят мне помочь.
– Тогда плюхнись на колени и возблагодари Господа.
Мы договорились встретиться «У Грогана». Когда я пришел, он оживленно беседовал с Шоном.
– Эй, ребята! – крикнул я.
Шон выпрямился. Настоящий подвиг. Его кости даже скрипнули от усилия.
– Тебе нужно принимать теплые ванны, – посочувствовал я.
– Мне не помешало бы чудо, будь оно все проклято.
Затем они оба уставились на меня.
– Что? – спросил я.
Они сказали в унисон:
– Что-нибудь новенькое заметил?
Я огляделся. Та же старая пивнушка, шеренга печальных, потрепанных алкашей у стойки, привязанных к своим кружкам мечтами, которые давно уже не имели значения. Я пожал плечами. Что не так-то легко для сорокапятилетнего человека.
Шон сказал:
– Слепой придурок, смотри туда, где были клюшки.
Картина Саттона. Я подошел поближе. Изображена молодая блондинка на пустынной улице. С тем же успехом это могла быть бухта Голуэя. Кто-то из мужиков сказал:
– Мне клюшки больше нравились.
– Способный, правда? – восхитился Шон.
Он отошел, чтобы сделать нам кофе
с коньяком
и
без коньяка.
– У меня выставка в галерее Кенни. Эту оценили в пятьсот гиней.
– Гиней?!
– Ну да. Классно, да? Тебе нравится?
– Это бухта?
– Это «Блондинка за углом».
– А…
– У Дэвида Гудиса есть такой детектив, он его написал в 1954 году.
Я поднял руки:
– Давай семинар проведем попозже.
Он ухмыльнулся:
– Вечно ты все изгадишь.
Я рассказал ему о своем новом деле.
Он сказал:
– Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.
– Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…
– Еще один больной урод.
– Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек.
Саттон воскликнул:
– Господи, да нельзя их поощрять!
– Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
– Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
– Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
– По чему скучаю?
– По полиции.
Я не знал и так и ответил:
– Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
– Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих – наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
– Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
– Можешь бросить дневную работу.
– Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
– Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
– Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
– Не суй свой нос в чужие дела.
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», – но рот был полон крови.
???
Эти мгновения перед концом…
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя – местные все еще называют ее «районной». Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
– Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
– Лапочка, негде просохнуть. Когда было – где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
– Из Каира?
Он сухо улыбнулся.
– Снова к нам, мистер Тейлор?!
– Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
– Сколько сломано? – спросил я.
– Три пальца.
– А нос?
Она кивнула и сказала:
– К вам пришли. Пустить?
– Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
– Видели бы вы другого парня, – сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе.
– Это из-за меня?
– Что?
– Это из-за Сары?
– Нет… нет, конечно, нет.
Она поставила пакет на тумбочку.
– Я принесла вам виноград.
– А виски случайно не найдется?
– Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
– Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
– Не пейте. – И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне.
– Видать, ты кому-то здорово нагадил.
– Именно.
– Кто-нибудь вызвал полицию?
– Это и были полицейские.
– Брешешь.
– Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
– Господи! – Он сел – выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, – потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: – Здесь то, что тебе может понадобиться.
– А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
– Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
– Да благословит тебя Господь! – сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
– Крепко.
Шон кивнул и вроде задремал.
– Эй! – закричал я.
Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:
– Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?
Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:
– Где Саттон?
Шон отвернулся, и я насторожился.
– В чем дело? Давай выкладывай.
Он повесил голову и что-то пробормотал.
– Говори внятно… Ненавижу, когда ты бормочешь.
– Был пожар.
– Боже!
– С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.
– Когда?
– Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили. Я покачал головой. Это я плохо придумал.
Виски плескалось у меня за веками.
– Что, черт возьми, происходит? – воскликнул я.
Снова появился врач и сказал:
– Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.
Шон встал, положил руку мне на плечо.
– Я еще приду сегодня.
– Меня здесь не будет. – Я спустил ноги с кровати.
Врач забеспокоился.
– Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.
– Я ухожу… ВСВ, так это у вас называется?
– ВСВ?
– Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?
У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения – так хотелось выпить пива. Много-много.
На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:
– Джек, будь разумным.
– Разумным? Это не по моей части.
Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:
– Ты настоящий придурок.
Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:
– Я предпочитаю Кэти Райх.
Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Ты легавый.
Я громко расхохотался и холодно поглядел на него.
– Я – Саттон, – сказал он.
Он походил на Алекса Фергюсона. Не на молодого, а на громогласного шоумена на закате славы.
– Почему ты в полиции? – спросил он.
– Чтобы позлить отца.
– А, ненавидишь старика?
– Нет, я его люблю.
– Ты просто запутался, да?
– Хотел проверить, станет он меня останавливать или нет.
– Стал?
– Нет.
– Ну тогда можешь собирать вещички.
– Да теперь мне вроде понравилось.
Несколько месяцев, пока я служил на границе, я пил в обществе Саттона. Однажды мы поехали на танцы в Южную Арму, и я его спросил:
– Что мне там понадобится?
– Армалитка.
Я ехал на танцы в предмете 8234, и Саттон спросил:
– Слушай, а ты на танцах пальто снимешь?
– Может быть.
– И еще. Молчи.
– Почему?
– Тут бандитов навалом. Из-за твоего произношения мы можем попасть в передрягу.
– Так как я приглашу девушку? Суну записку?
– Господи, Тейлор, это же танцы. Мы будем пить.
– Я могу показать им свою дубинку.
Вечер превратился в сущий кошмар.
Танцплощадка была забита парами. Ни одной одинокой дамы в пределах видимости.
– Они тут все по парам, – сказал я Саттону.
– Естественно, это же север, здесь не перебдишь.
– Лучше бы мы просто пошли в пивнушку.
– И лишились бы общества.
Оркестр сохранился еще с доджазовых времен. Девять мужиков в синих блейзерах и белых штанах. Труб – больше, чем в армии.
Любой армии.
Их репертуар простирался от Хаклбака до крещендо «Бич бойз», захватывая по пути евроазиатские хиты.
Вам не узнать, что такое ад, если вы не стояли во влажном танцевальном зале в Южной Арме в толпе, подпевающей «Серфинг сафари».
На обратном пути, пока Саттон осторожно двигался по опасной дороге, я заметил фары в зеркале заднего обзора и сказал:
– Ну и дела.
Машина несколько раз пыталась нас обогнать, но с Саттоном шутки плохи. Правда, оторваться от них нам удалось только у границы.
Я спросил:
– Как ты думаешь, что это было?
– Ничего хорошего.
– Значит…
– Что хорошего ждать от людей, которые преследуют тебя в четыре утра?
???
То, что остается, не всегда лучше того, что потеряно.
Саттон переехал в Голуэй.
Я спросил:
– Ты меня преследуешь?
– А как же!
Он решил, что станет художником.
– Какой из такого засранца художник, – сказал я.
Но у него был талант. Не знаю, что больше – ревновал я или завидовал. Скорее всего – и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.
О чем ему и сообщил.
Он засмеялся:
– Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.
Так и вышло.
Через несколько месяцев он снова стал таким же, каким был. Дожди Голуэя могут разрушить все ваши мечты.
Саттон в своем худшем варианте был все равно лучше, чем большинство людей в их лучшем.
После встречи с Кленси я позвонил Саттону и попросил:
– Помоги.
– Что случилось, чувак?
– Полиция!
– А, эти гады… И что они?
– Не хотят мне помочь.
– Тогда плюхнись на колени и возблагодари Господа.
Мы договорились встретиться «У Грогана». Когда я пришел, он оживленно беседовал с Шоном.
– Эй, ребята! – крикнул я.
Шон выпрямился. Настоящий подвиг. Его кости даже скрипнули от усилия.
– Тебе нужно принимать теплые ванны, – посочувствовал я.
– Мне не помешало бы чудо, будь оно все проклято.
Затем они оба уставились на меня.
– Что? – спросил я.
Они сказали в унисон:
– Что-нибудь новенькое заметил?
Я огляделся. Та же старая пивнушка, шеренга печальных, потрепанных алкашей у стойки, привязанных к своим кружкам мечтами, которые давно уже не имели значения. Я пожал плечами. Что не так-то легко для сорокапятилетнего человека.
Шон сказал:
– Слепой придурок, смотри туда, где были клюшки.
Картина Саттона. Я подошел поближе. Изображена молодая блондинка на пустынной улице. С тем же успехом это могла быть бухта Голуэя. Кто-то из мужиков сказал:
– Мне клюшки больше нравились.
– Способный, правда? – восхитился Шон.
Он отошел, чтобы сделать нам кофе
с коньяком
и
без коньяка.
– У меня выставка в галерее Кенни. Эту оценили в пятьсот гиней.
– Гиней?!
– Ну да. Классно, да? Тебе нравится?
– Это бухта?
– Это «Блондинка за углом».
– А…
– У Дэвида Гудиса есть такой детектив, он его написал в 1954 году.
Я поднял руки:
– Давай семинар проведем попозже.
Он ухмыльнулся:
– Вечно ты все изгадишь.
Я рассказал ему о своем новом деле.
Он сказал:
– Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.
– Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…
– Еще один больной урод.
– Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек.
Саттон воскликнул:
– Господи, да нельзя их поощрять!
– Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
– Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
– Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
– По чему скучаю?
– По полиции.
Я не знал и так и ответил:
– Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
– Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих – наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
– Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
– Можешь бросить дневную работу.
– Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
– Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
– Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
– Не суй свой нос в чужие дела.
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», – но рот был полон крови.
???
Эти мгновения перед концом…
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя – местные все еще называют ее «районной». Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
– Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
– Лапочка, негде просохнуть. Когда было – где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
– Из Каира?
Он сухо улыбнулся.
– Снова к нам, мистер Тейлор?!
– Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
– Сколько сломано? – спросил я.
– Три пальца.
– А нос?
Она кивнула и сказала:
– К вам пришли. Пустить?
– Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
– Видели бы вы другого парня, – сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе.
– Это из-за меня?
– Что?
– Это из-за Сары?
– Нет… нет, конечно, нет.
Она поставила пакет на тумбочку.
– Я принесла вам виноград.
– А виски случайно не найдется?
– Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
– Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
– Не пейте. – И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне.
– Видать, ты кому-то здорово нагадил.
– Именно.
– Кто-нибудь вызвал полицию?
– Это и были полицейские.
– Брешешь.
– Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
– Господи! – Он сел – выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, – потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: – Здесь то, что тебе может понадобиться.
– А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
– Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
– Да благословит тебя Господь! – сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
– Крепко.
Шон кивнул и вроде задремал.
– Эй! – закричал я.
Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:
– Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?
Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:
– Где Саттон?
Шон отвернулся, и я насторожился.
– В чем дело? Давай выкладывай.
Он повесил голову и что-то пробормотал.
– Говори внятно… Ненавижу, когда ты бормочешь.
– Был пожар.
– Боже!
– С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.
– Когда?
– Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили. Я покачал головой. Это я плохо придумал.
Виски плескалось у меня за веками.
– Что, черт возьми, происходит? – воскликнул я.
Снова появился врач и сказал:
– Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.
Шон встал, положил руку мне на плечо.
– Я еще приду сегодня.
– Меня здесь не будет. – Я спустил ноги с кровати.
Врач забеспокоился.
– Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.
– Я ухожу… ВСВ, так это у вас называется?
– ВСВ?
– Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?
У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения – так хотелось выпить пива. Много-много.
На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:
– Джек, будь разумным.
– Разумным? Это не по моей части.
Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:
– Ты настоящий придурок.
Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:
– Я предпочитаю Кэти Райх.
Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21