Намыливает под мышками, трет плечи волосяной рукавицей. Музыка обволакивает нас. От пара запотевает зеркало. Я спрашиваю себя, неужели все произойдет так же, как с рыбиной. Лена напевает под Прокофьева. Мне понадобится примерно семь секунд на то, чтобы вернуться в гостиную, и две секунды, чтобы выключить аппарат. Он включен уже около тридцати секунд. У меня еще есть время остановить эту игру. Продлить пение Лены. Такая идея мне приходит на ум. Но другая прерывает ее ход. Если я остановлю машину, Лена будет петь еще несколько минут. Затем она выйдет из воды. Я удалюсь из ванной, чтобы не смущать ее. Она набросит мой халат. Мы пообедаем. Разговор быстро наскучит. Лена чмокнет меня в щеку или, еще хуже, в лоб. И, конечно, скажет:
– Уже поздно, мне пора возвращаться…
И уйдет. Она будет встречаться с другими типами, с депутатом, с гитаристом… И больше не вспомнит обо мне. Ну разве что как о старой собаке.
Нет, пусть все будет не так.
Волосок в лампочке начал краснеть. Сейчас батарейка начнет действовать. Лена не покинет меня больше. Я буду счастлив. Ни один мужчина никогда не осквернит ее. Я буду принадлежать только ей. А она – только мне.
– Ты уже придумал, чем кончится твоя книга? – спрашивает Лена.
– Не волнуйся за меня.
Тебе не следует так явно чувствовать себя в шкуре этой бедной женщины…
Лена замолкает. Застывший рот. Мыло на полу. Дрожь в руках. Рука ее тянется ко мне. Если я дотронусь до нее, я тоже умру. Почему нет? Голова запрокинута назад. Она старается приподняться, опираясь на локти. Это смерть, Лена, ты понимаешь? Сейчас ты станешь твердой и холодной. Движения. Судороги. Агония. Одна ступня с тщательно накрашенными карминовыми ногтями высовывается из ванны. Престо. Вздох. Последний вздох. Начало четвертого действия. Анданте. Неподвижное лицо под водой. Мертвые глаза, открытые и черные.
Конец.
Плавают несколько волосков. Губы как будто улыбаются. Она не успела ни испугаться, ни почувствовать боль. Мыльная вода в ванне была великолепным проводником. За тысячную долю секунды десять тысяч вольт проникли в Лену, направленно вонзили в сердце сотни тысяч нейронов, денервировали мускулы. Великолепная вентрикулярная дефибрилляция. Сердце не выдержало больше секунды.
Такое прекрасное белое тело, такие красные ногти. Без крови. Музыка.
Я не задерживаюсь. Я запрограммирован. Выключаю конденсатор, вставляю его снова в телевизор, складываю аппарат и провода в ящик для инструментов. Возвращаюсь в ванную.
– Лена, любовь моя. Нам сейчас будет хорошо вдвоем, я буду заниматься только тобой, и ты увидишь, это будет чудесно. Пообещай мне больше не делать глупостей. Ты прекрасна, Лена. Я люблю тебя. Я так рад, что ты вернулась. Поверь мне, дорогая, начиная с этого дня, мы больше не расстанемся.
Беру Лену на руки и укладываю в нашу постель, шепчу ей на ухо:
– Никогда больше…
Возвращаюсь в гостиную. Начало седьмого акта. Танец рыцарей. Аллегро пезанте. Накрыт стол. Шампанское. Орошаю ее тело. Лижу его. Целую ей руки, ноги, глаза. Открытые.
– Не бойся, Лена, я защищу тебя. Никто больше не причинит тебе зла. Я буду твоим телохранителем.
Кладу руку на ее широко раскрытые глаза, как будто купающиеся в ослепительном свете. Тело у нее теплое. Мыло еще не уничтожило запах пота. Укладываюсь рядом.
– Не говори ничего, Лена, пусти меня. Смотри, как это легко.
Проникаю в нее. Я хочу умереть в ней. Ласкаю короткие волосы. Ее руки и вытянутые вдоль моих ноги вибрируют в такт моих толчков. Ничто физическое нас сейчас не задевает. Наши тела как два пузырька воздуха. Наши души сообщаются и смешиваются. Я вижу настоящий свет. Тот, который проходит сквозь нас. Все остальное лишь ничтожная, бренная плоть.
Я засыпаю. Когда просыпаюсь, Лена уже заледенела, закоченела. Стала твердой под действием воздушных потоков. Прикрываю ее белым покрывалом. Роюсь в ее сумке. Голубая карточка, ключи от машины. Ночью я увожу ее машину на привокзальную стоянку. В автомате покупаю на ее карточку простой билет до Марселя. Это позволяет мне избежать подделки подписи. Иногда мне удается скопировать ее почерк, но в подписи у нее слишком много закруглений. Я беру у нее со счета девятьсот франков, я знаю наизусть ее банковский счет. Звоню Шанталь и прошу, чтобы она позвонила Мари и представилась марсельской подругой Лены. Я объясняю Шанталь, что хочу уехать с Леной на уик-энд и не иметь проблем. Шанталь великолепно это проделала. Затем она позвонила в офис Бертье и оставила такое же послание. Я поехал к свалке и избавился от Лениных тряпок. Сжег все ее бумаги в пепельнице в машине и развеял пепел по дороге.
И я вернулся.
Фантастическое ощущение. Ты возвращаешься к себе, твоя жена ждет тебя, но это труп. Труп женщины. Ты смеешься над собой. Для тебя она, впрочем, более жива, чем когда бы то ни было. Ты принуждаешь себя разговаривать:
– Дорогая, смотри, что я принес тебе.
– О, цветы. Спасибо, любимый.
Она все так же лежит, закрытая покрывалом до носа.
Мы прекрасно провели наш уик-энд. Телефон отключен. Никто нам не мешал. Я купил сухого розового вина. Мы смотрели телевизор. В основном она. Я терпеть не могу эти многосерийные американские фильмы. Я читал ей стихи. Те, которые написал для нее и которые никто не слышал. Мне кажется, ей понравилось.
В понедельник я поехал на работу с легким сердцем. Свидание с бывшим любовником Матильды. Гюстав Тавернье. Старый алкоголик с желтой раковой кожей. Восемьдесят километров за день. Когда я вернулся, в воздухе стоял запах дохлой кошки. Я вышел на балкон. Этот запах въелся мне в ноздри. Одуревший, я улегся рядом с Леной. Сжимаю ее мертвую руку.
Просыпаюсь. Конец лета. От Лены исходит тошнотворный запах.
– Я не могу больше оставлять тебя здесь. Надо приниматься…
Морозильник почти пуст. Кладу ее туда, проветриваю. Еду в город и покупаю электрическую пилу и топор. Жду ночи. Плотно закрываю ставни.
Снимаю одежду, чтобы не запачкать. Достаю Лену из морозильника. Она лежит сейчас на столе посреди кухни. Дьявольски красива. Ноги свисают до пола. Голубоватый неоновый свет придает ее телу цвета слоновой кости особый отблеск. Мы обнажены. От нее идет пар. От меня нет. Это было прекрасно. Ты понимаешь? Как произведение искусства, создаваемое изо дня в день в течение тридцати лет. Скульптура совершенной женщины. Нечто, вылепленное не из человеческого материала. Из звездной плоти. Ты, евнух, ты познал когда-нибудь женщину из звездной плоти? А? В любом случае, понимаешь ты или нет, мне плевать на это. Я один с ней. Я плачу от счастья.
– Я люблю тебя, моя прекрасная, я любил только тебя. А сейчас дай мне все сделать.
Я приподнимаю ее и переворачиваю. Выпиваю добрых пол-литра крепкого белого. Водка, настоянная на травах. Не знаю. Ничто уже для меня не имеет вкуса. Я плачу.
– Лена, а сейчас мы поиграем в куклы, как давным-давно, когда ты была маленькой.
Целую ее в затылок. Страстно, долго водя языком по волосам. Я прекрасно знаю, что она мертва. Не принимайте меня за дебила. Свора кретинов! Вы никогда ничего не поймете в этой любви. И перестаньте судить меня. Вы думаете, я не знаю вас? Там, за светом. С вас спросят.
– Иди, Лена, моя любимая куколка, моя жизнь. Ты ничего не почувствуешь. Одна ножка для папы…
Я пилю, потею. Отдыхаю. Снова пью. Укладываю Лену в морозильник. Она слишком быстро обмякла… Когда осталось совсем немного, я рублю топором. Сухой короткий удар. Чертов папаша. Подавись.
Делаю маленькие пакетики для Лены. Пять для одной ноги. Четыре для другой. Вторая для мамы. Стервы. Противная мама, дай мне еще поиграть с Леной. Это из-за тебя она сердится на меня.
– Лена, не сердись на меня. Поиграй еще со мной.
И я режу. Отрезаю маленькие пальчики. Я напеваю. Как будто я режу цыпленка. Снаружи идет дождь. Сыро. Груди Лены милому папе.
– Лена, мне холодно. Что я наделал с тобой?
Голова, туловище. И маленькие пакетики. Дождь. Плюх! Плюх! Голова Лены. Черт! Ты помнишь наш первый день в газетном кафе? Все твои обманы, а я любил тебя всегда. Я верил тебе. Несчастная лгунья! Ты просто мокрая задница, обтянутая кожей! Все типы разглядывали тебя. А первый раз, когда ты пришла в мой дом? Ты говорила, что мы никогда не расстанемся. Ты требовала, чтобы я пообещал.
– Ты помнишь. Ничего не говоришь, потому что тебе стыдно. Трусиха. А я не боюсь ничего. Я убиваю индейца наповал с двухсот метров.
Все застопорилось. Этот затылок как будто из камня. Лезвие гнется. Снова начинаю. Я не твой пес, Лена. Вперед, назад. Вверх, вниз. Я пилю. Устал. Идет дождь. Слякоть.
Кость сломалась.
Лена без головы. Обезглавленная Лена.
Туловище я закончу завтра, топором. Я и так уже наделал много шума. За окном дождь. Мои руки покрыты красной пылью. Идет дождь, сыро.
На следующий день мне удалось разбить камнем с балкона лампочку в фонаре. Я выбрасываю мои сумки темной, безлунной ночью.
Прошло три дня. Звонят. Мари и Бертье. Ищут Лену. Разыгрываю удивленного друга. Я говорю, что она заходила ко мне после нашего бега, чтобы забрать свои вещи, и сказала, что собирается в путешествие, не сообщив куда.
– Для нее путешествие – это несколько сотен километров. У нее был вид влюбленной, – говорю я, уставившись на Бертье. – Конечно, ее ждет там какой-нибудь тип. Не стоит беспокоиться.
Пока я занимаюсь Бертье в кабинете, Мари рыскает по квартире. Уверен, эта мерзавка может подумать, что угодно, даже слышу, как она открывает дверь холодильника.
Примерно через десять дней меня вызывает полицейский, чтобы задать мне несколько безобидных вопросов о Лене. Они нашли ее машину около вокзала. По их мнению, я последний, кто видел ее в живых. В моем телефоне какие-то странные шумы. Я совершил только короткое путешествие в Париж, чтобы попрощаться с Шанталь и дать ей последние наставления… Случайно автоматические банковские изъятия на счете Лены совпадают с этим перемещением. Полицейские это знают. Я их чувствую повсюду. Плевать.
Через три месяца я получаю заказное письмо со штампом прокуратуры. Все происходит так, как я предвидел.
XXIV
На ступенях Дворца правосудия я встречаю Салину, выясняющую точную дату процесса над Матильдой, чтобы выпустить свою книгу «в упаковке» прямо к этому моменту. Это ее выражение. Секретарь суда Симпсон, только что после окончания учебы при магистратуре, с равнодушным видом отправляет меня к полицейским. Они принимают меня довольно грубо. За три дня я тоже прибавил им седых волос.
Взят под стражу.
Они доставляют себе массу проблем, испытывая на мне все свои старые трюки: кнут и пряник, сигарету и сэндвич. Они будят меня помногу раз и задают свои дурацкие вопросы. Я узнаю, что в течение этих трех месяцев они не бездействовали. Все мои разговоры записывались. Я был под постоянной слежкой. Они засекли, что моя поездка в Париж совпала с меткой о расходе на банковском счету Лены. Это основная улика против меня.
– Вам не кажется странным это отчисление в банке Руайяль именно в тот день, когда вы были в Париже? – спрашивает меня лысый здоровяк, обдавая зловонным дыханием.
Впрочем, я отвечаю ему соответственно:
– Господин полицейский, при всем моем уважении к вам все же должен сказать, что вам бы следовало чистить зубы вместо того, чтобы задавать идиотские вопросы.
Это его взбесило. Он хотел дать мне пощечину. Но один из его дружков, похитрее, удерживает его за руку, шепча что-то на ухо. Я слышу только:
– Неприятности… журналист…
Один за другим, их сменяется шестеро. Они хорошо приготовились к удару. Они ненавидят меня. Убеждены, что Лену убрал я. Несмотря на то, что у них мозги, как у шахматных игроков, им не хватает изобретательности. Я довольствуюсь тем, что постоянно повторяю свою версию. Отвращение, которое я им внушаю и которое я читаю в их глазах, придает мне стойкость. Да, мы с Леной любили друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23