Нет, сейчас я питаю к ней отнюдь не любовь, а просто дружеские чувства. Я расстался с ней после того, как она зашла ко мне забрать свои вещи. Нет, я не выходил больше в этот вечер. Нет, у меня нет алиби.
– И это как раз доказательство того, что я не лгу. Если бы я придумывал какой-то сценарий, я бы позаботился об алиби.
Прекрасная роль! Я получаю громадное удовольствие, исполняя ее. Смотреть, как раскалываются их чурбаны после нескольких часов. Я выигрываю партию. У них отсутствует даже элементарная психология. Я слишком сильный клиент для них. Несчастные слизняки. Они рассчитывают на мою усталость и на свою грубую стратегию выбить меня из строя. Маленький усатый тип начинает зачитывать мне протоколы допроса некоторых моих коллег по «Репюбликен». Сначала он зачитывает медовым голосом часть допроса моей патронессы:
«Протокол Б124, допрос мадам Фэссель Леритье Фердинанд, рожденной 22.03.27 в Париже. Ваш подозреваемый уже длительное время находится в отпуске по причине нервного заболевания. Это очень впечатлительный человек. Сразу, с момента прихода в газету, он демонстрировал отсутствие всякого благоразумия, постоянно провоцируя своих коллег к мятежу. Ему не хватает умения жить и элементарной вежливости по отношению к персоналу. Больше того, он грубо нарушал иерархию. В 1987 году его шутки стоили нам провала в известном процессе по защите чести и достоинства. Если он до сих пор не был уволен, то только по причине христианского милосердия. Его психиатр и его мать поставили меня в известность о его психических прецедентах. Я не хотела осложнять его положение. Когда он должен был вернуться после отпуска в газету, я, согласно новому плану организации, предусмотрела для него место секретаря в редакции».
Тип мне говорит:
– Смотри, твоя мать заботится о твоем здоровье. Как все это мило!
Кретин! Тупое ничтожество!
Затем он таким же точно тоном зачитывает показания Фиска, заместителя редактора:
«Протокол Б131, допрос Фиска Жан-Мишеля, рожденного 4.06.47 в Алжире. Он был не очень хорошим исполнителем. Ему не хватало аккуратности. Я употребляю прошедшее время, так как за несколько месяцев до своего ареста он выразил намерение уйти. Тем не менее, в начале он был многообещающим молодым человеком, он умел писать. Я не знаю, что произошло. Мне кажется, он боится стареть и страдает комплексом превосходства по отношению к своим коллегам. Он сверхчувствителен. По-моему, он болен и нуждается в уходе. Что касается того, способен ли он посягнуть на жизнь мадмуазель Сирковски, я категорически уверен, что нет».
Ничего неожиданного. В показаниях же Вернера я узнаю то, чего не знал.
«Протокол Б157. Допрос Зонтанга Вернера, рожденного в Гренобле 12.08.52. В последнее время он был не совсем в форме, но это было связано прежде всего с трудностями в написании его книги. В последний вечер, который мы провели вместе, я сыграл с ним шутку на «Минителе». Я направил ему послание, которое подписал именем Матильды. Речь идет о Матильде Виссембург, героине его книги. Он был как безумный. Я не решился сказать ему, что это послание было от меня…»
Потом я имею право выслушать чепуху, которую нес Вик:
«Протокол Б165. Допрос Шошара Виктора, рожденного в Беванж 6.05.60. Он пришел к нам накануне исчезновения Лены. Он был не в своей тарелке, но мы уже к этому привыкли. Я переношу его, потому что это близкий приятель моей жены. Во что бы то ни стало он хотел писать песни для нашей группы. Я должен пояснить, что являюсь руководителем рок-группы, которая называется «Черные демоны». Время от времени он приходил к нам на репетиции. Он не злой, а, скорее, просто прилипчив. Ему все время надо говорить о политике, а нам на это наплевать. Но я не верю, что он способен сделать что-то, чтобы уничтожить Лену, хотя он все еще очень привязан к ней. Однажды вечером мы нашли страшно искореженную машину одного нашего музыканта, он встречался с Леной. Мы думали, это сделал он. Но потом решили, что это было невозможно, потому что у него была загипсована рука».
Толстый рыжий полицейский зачитывает мне любезности, выложенные Мари. Слушать это – истинное удовольствие:
«Протокол Б182. Допрос Люка Мари-Жозефин, рожденной 14.12.59 в Гренобле. Этот тип – настоящее чудовище, сексуальный маньяк. Лена боялась его. Она соглашалась встречаться с ним только потому, что он шантажировал ее самоубийством. Он все время следил за ней, посылал ей бредовые послания на кассетах. Я уверена, что он убил ее. Я также уверена, что он несколько раз ломал наши машины. Мы даже находили человеческие экскременты на коврике у дверей и даже в почтовом ящике. Его следует изолировать. Разумеется, я в курсе, что мадмуазель Сирковски поддерживала связь с женатым мужчиной, значительно старше ее, но, по известным причинам, я не могу назвать его имя».
Эти придурки полицейские тайно опросили всех моих соседей. Мадам Безар сказала им, что видела в тот день, когда исчезла Лена, как ко мне заходила какая-то девушка с короткой стрижкой, но она не узнала свою бывшую соседку. Она добавила, что она не видела, как эта девушка выходила, а что я – человек мечтательный и непосредственный, не злой и очень хорошо занимаюсь с детьми. Они также переговорили с Элианой Дьякетти, женой Этьена, и она сказала, что я ее «изводил» телефонными звонками. Клевета! Эта старая сумасшедшая ревновала к нашей дружбе.
Я не показываю никакого раздражения. Продолжаю очень любезно отвечать на их вопросы. Моя сияющая физиономия, несмотря на бессонные часы, мои остроумные реплики изводят их. Они ничего не добьются. Только один раз я был в затруднительном положении, несмотря на все мои предосторожности. Какой-то железнодорожник, который отирался в паркинге в тот день, узнал меня как водителя Лениной машины. Я решительно это отвергаю и требую очной ставки. Но они даже не почувствовали, до какой степени я взволнован. Конец моего пребывания под стражей протекает без всяких неожиданностей. Я только огорчен, что они дошли до моего парижского издателя с этой историей. Они злорадствуют, зачитывая его показания. Он будто бы заявил, что я дал ему аванс в размере 25 тысяч франков с тем, чтобы он издал мою книгу. Какое-то недоразумение, я думаю.
В конце срока комиссар уже выходит из себя, со взмокшими висками, с изнуренным видом, он умоляет:
– Я прошу вас, мсье, скажите нам, куда вы дели тело? Укажите нам. И больше мы не будем вас утомлять. Вы сможете поспать.
Мне смешно. Они принимают меня за умственно неполноценного.
Мы отправляемся ко мне, где они производят обыск. В словаре они находят мои письма. Предусмотрительно я уничтожил отрывки из досье Матильды. Они заносят в свой протокол, что стены моей квартиры испещрены сексуальными надписями и фотографиями. Я развесил пять фотографий, на одной из которых изображена обнаженная Лена. Четыре остальных – фотографии Матильды. А надписи – это просто плакаты со свободными поэтическими выражениями, которые прикрывают ругательства, оставленные маленьким толстяком. Я отмечаю это. Они находят пришедшую в негодность дамскую бритву и запечатывают ее. Они замечают только непонятный запах в морозильнике. Ничего больше.
Меня ведут к судье. Там полно народу. Неверным шагом я пересекаю зал. Они все там. Свора. Трещат вспышки, крутятся камеры. Я снисходительно улыбаюсь. Кричу:
– Я – жертва сведения счетов. Палачи! Подонки! Фашисты! Эсэсовцы!
Это еще больше раздражает полицейских, они толкают меня и мешают говорить. Прекрасно для телевидения.
Моя встреча с Симпсоном – настоящая потеха. Симпсон – плешивый бородач, он никогда не смотрит прямо в лицо, постоянно сидит, уткнувшись носом в бумаги. Я страшу его. Он боится всех пертурбаций, которые могут возникнуть из-за моего задержания. Эта магистратская задница еще не уверена в том, что я убил Лену. Это чувствуется в каждом его взгляде. У него не хватает мужества прямо обвинить меня в убийстве. Он смотрит на запуганную секретаршу и говорит нерешительным голосом:
– Я вас обвиняю в незаконном сокрытии человека – мадмуазель Елены Сирковски. Вы можете потребовать присутствия адвоката, прежде чем отвечать на мои вопросы.
Я отказываюсь от адвоката. Неловкими движениями он перебирает свои проклятые протоколы. Ни один вопрос не является для меня неожиданным. Особенно первый:
– Можете ли вы нам рассказать, при каких обстоятельствах вы встретили мадмуазель Сирковски?
Он мне осточертел. Только ответ на вопрос занял двенадцать страниц, отпечатанных секретарем суда. Я описываю все: цвет обивки, мощность лампочек, размер лифчика у Лены, точную марку моего компьютера, температуру на улице. Я излагаю ему интимные детали, читай эротические. Симпсон вынужден четко записывать мой ответ. По истечении шести часов и пяти вопросов он отправляет меня в тюрьму.
Все ближе к тебе, Матильда.
Он надеется, что журналисты уже ушли спать. Они хотят одурачить меня, выпроводив через потайную дверь. Я ору:
– Пустите меня, банда фашистов!
Я отбиваюсь. Примчалась свора. Суд еще не видел такого бардака. Жаль только, что весь этот спектакль увидела моя мать, которая, конечно же, плакала, смотря в телевизор. Я кричу в протянутый микрофон:
– Судья Симпсон – настоящий палач, полицейские не выносят меня. Я жертва их махинаций. У них ничего нет против меня. Они просто пытаются кого-то прикрыть. Уверен, что депутата Бертье…
Чем больше я говорю, тем сильнее полицейские хотят заткнуть мне рот. Это роль моей жизни. Я парю в облаках, я – ангел в разорванной белой рубахе, плохо выбритый. Мои дорогие собратья откликнулись на призыв. Свобода слова. Даже Салина, даже Берже. Полицейские оттеснены. Только после хорошей потасовки с моими друзьями-фотографами им удалось втолкнуть меня в фургон.
Первая ночь в тюрьме. Кровать жесткая, матрацы пахнут плесенью, серые жесткие простыни. Вторая ночь. Уже не так тяжело, я даже дремлю. Третья ночь. Привыкаю к простыням. Они меня засунули в камеру-одиночку. Меня забавляют речи многочисленных адвокатов, любезно предлагающих обеспечить мою защиту. Я отклоняю их предложения. Даже Куртеманш нанес мне визит. Называет меня «милым другом». Заманив Куртеманша обещанием выбрать только его, мне удается через его посредничество развязать в прессе сильнейшую кампанию против Бертье. Депутат вынужден был публично признать свою связь с Леной.
Думается, только для того, чтобы меня развлечь, Симпсон направил ко мне своих посланников. В понедельник утром ко мне явился с визитом психоаналитик. Отставной жандарм, к вечеру он ушел с распухшими мозгами. Спустя две недели с наслаждением читаю его рапорт:
– Обвиняемый – молодой брюнет, 34 лет отроду. Вес 79 килограммов, рост 1,84 м. Состояние здоровья удовлетворительное. При первом контакте вел себя скованно, заявив, что не собирается рассказывать о своей жизни неизвестно кому. Я отметил у него нервный тик, постоянную привычку грызть ногти и нервное поглаживание волос. В дальнейшем он изъяснялся легко, используя богатый набор слов, иногда граничащих с грубостью. С самого начала я заметил, что у него проблемы с идентификацией. Обвиняемый не смог ответить на простой вопрос, связанный с его профессией. Хотя он очень гордится своим журналистским удостоверением, тем не менее, не причисляет себя к «масс медиа». Обладает высокой эрудицией. Он несколько раз пытался изложить свое видение мира. Он не страдал никаким серьезным заболеванием в детстве. Был освобожден от службы в армии из-за психических расстройств. В 1987 году был госпитализирован по причине глубокой нервной депрессии. Его лечащий врач-невропатолог доктор Жакемен, соблюдая врачебную тайну, отказался нам назвать, чем страдал подозреваемый. Однако он уточнил, что по непонятным причинам его пациент не показывался ему в течение последних шести месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– И это как раз доказательство того, что я не лгу. Если бы я придумывал какой-то сценарий, я бы позаботился об алиби.
Прекрасная роль! Я получаю громадное удовольствие, исполняя ее. Смотреть, как раскалываются их чурбаны после нескольких часов. Я выигрываю партию. У них отсутствует даже элементарная психология. Я слишком сильный клиент для них. Несчастные слизняки. Они рассчитывают на мою усталость и на свою грубую стратегию выбить меня из строя. Маленький усатый тип начинает зачитывать мне протоколы допроса некоторых моих коллег по «Репюбликен». Сначала он зачитывает медовым голосом часть допроса моей патронессы:
«Протокол Б124, допрос мадам Фэссель Леритье Фердинанд, рожденной 22.03.27 в Париже. Ваш подозреваемый уже длительное время находится в отпуске по причине нервного заболевания. Это очень впечатлительный человек. Сразу, с момента прихода в газету, он демонстрировал отсутствие всякого благоразумия, постоянно провоцируя своих коллег к мятежу. Ему не хватает умения жить и элементарной вежливости по отношению к персоналу. Больше того, он грубо нарушал иерархию. В 1987 году его шутки стоили нам провала в известном процессе по защите чести и достоинства. Если он до сих пор не был уволен, то только по причине христианского милосердия. Его психиатр и его мать поставили меня в известность о его психических прецедентах. Я не хотела осложнять его положение. Когда он должен был вернуться после отпуска в газету, я, согласно новому плану организации, предусмотрела для него место секретаря в редакции».
Тип мне говорит:
– Смотри, твоя мать заботится о твоем здоровье. Как все это мило!
Кретин! Тупое ничтожество!
Затем он таким же точно тоном зачитывает показания Фиска, заместителя редактора:
«Протокол Б131, допрос Фиска Жан-Мишеля, рожденного 4.06.47 в Алжире. Он был не очень хорошим исполнителем. Ему не хватало аккуратности. Я употребляю прошедшее время, так как за несколько месяцев до своего ареста он выразил намерение уйти. Тем не менее, в начале он был многообещающим молодым человеком, он умел писать. Я не знаю, что произошло. Мне кажется, он боится стареть и страдает комплексом превосходства по отношению к своим коллегам. Он сверхчувствителен. По-моему, он болен и нуждается в уходе. Что касается того, способен ли он посягнуть на жизнь мадмуазель Сирковски, я категорически уверен, что нет».
Ничего неожиданного. В показаниях же Вернера я узнаю то, чего не знал.
«Протокол Б157. Допрос Зонтанга Вернера, рожденного в Гренобле 12.08.52. В последнее время он был не совсем в форме, но это было связано прежде всего с трудностями в написании его книги. В последний вечер, который мы провели вместе, я сыграл с ним шутку на «Минителе». Я направил ему послание, которое подписал именем Матильды. Речь идет о Матильде Виссембург, героине его книги. Он был как безумный. Я не решился сказать ему, что это послание было от меня…»
Потом я имею право выслушать чепуху, которую нес Вик:
«Протокол Б165. Допрос Шошара Виктора, рожденного в Беванж 6.05.60. Он пришел к нам накануне исчезновения Лены. Он был не в своей тарелке, но мы уже к этому привыкли. Я переношу его, потому что это близкий приятель моей жены. Во что бы то ни стало он хотел писать песни для нашей группы. Я должен пояснить, что являюсь руководителем рок-группы, которая называется «Черные демоны». Время от времени он приходил к нам на репетиции. Он не злой, а, скорее, просто прилипчив. Ему все время надо говорить о политике, а нам на это наплевать. Но я не верю, что он способен сделать что-то, чтобы уничтожить Лену, хотя он все еще очень привязан к ней. Однажды вечером мы нашли страшно искореженную машину одного нашего музыканта, он встречался с Леной. Мы думали, это сделал он. Но потом решили, что это было невозможно, потому что у него была загипсована рука».
Толстый рыжий полицейский зачитывает мне любезности, выложенные Мари. Слушать это – истинное удовольствие:
«Протокол Б182. Допрос Люка Мари-Жозефин, рожденной 14.12.59 в Гренобле. Этот тип – настоящее чудовище, сексуальный маньяк. Лена боялась его. Она соглашалась встречаться с ним только потому, что он шантажировал ее самоубийством. Он все время следил за ней, посылал ей бредовые послания на кассетах. Я уверена, что он убил ее. Я также уверена, что он несколько раз ломал наши машины. Мы даже находили человеческие экскременты на коврике у дверей и даже в почтовом ящике. Его следует изолировать. Разумеется, я в курсе, что мадмуазель Сирковски поддерживала связь с женатым мужчиной, значительно старше ее, но, по известным причинам, я не могу назвать его имя».
Эти придурки полицейские тайно опросили всех моих соседей. Мадам Безар сказала им, что видела в тот день, когда исчезла Лена, как ко мне заходила какая-то девушка с короткой стрижкой, но она не узнала свою бывшую соседку. Она добавила, что она не видела, как эта девушка выходила, а что я – человек мечтательный и непосредственный, не злой и очень хорошо занимаюсь с детьми. Они также переговорили с Элианой Дьякетти, женой Этьена, и она сказала, что я ее «изводил» телефонными звонками. Клевета! Эта старая сумасшедшая ревновала к нашей дружбе.
Я не показываю никакого раздражения. Продолжаю очень любезно отвечать на их вопросы. Моя сияющая физиономия, несмотря на бессонные часы, мои остроумные реплики изводят их. Они ничего не добьются. Только один раз я был в затруднительном положении, несмотря на все мои предосторожности. Какой-то железнодорожник, который отирался в паркинге в тот день, узнал меня как водителя Лениной машины. Я решительно это отвергаю и требую очной ставки. Но они даже не почувствовали, до какой степени я взволнован. Конец моего пребывания под стражей протекает без всяких неожиданностей. Я только огорчен, что они дошли до моего парижского издателя с этой историей. Они злорадствуют, зачитывая его показания. Он будто бы заявил, что я дал ему аванс в размере 25 тысяч франков с тем, чтобы он издал мою книгу. Какое-то недоразумение, я думаю.
В конце срока комиссар уже выходит из себя, со взмокшими висками, с изнуренным видом, он умоляет:
– Я прошу вас, мсье, скажите нам, куда вы дели тело? Укажите нам. И больше мы не будем вас утомлять. Вы сможете поспать.
Мне смешно. Они принимают меня за умственно неполноценного.
Мы отправляемся ко мне, где они производят обыск. В словаре они находят мои письма. Предусмотрительно я уничтожил отрывки из досье Матильды. Они заносят в свой протокол, что стены моей квартиры испещрены сексуальными надписями и фотографиями. Я развесил пять фотографий, на одной из которых изображена обнаженная Лена. Четыре остальных – фотографии Матильды. А надписи – это просто плакаты со свободными поэтическими выражениями, которые прикрывают ругательства, оставленные маленьким толстяком. Я отмечаю это. Они находят пришедшую в негодность дамскую бритву и запечатывают ее. Они замечают только непонятный запах в морозильнике. Ничего больше.
Меня ведут к судье. Там полно народу. Неверным шагом я пересекаю зал. Они все там. Свора. Трещат вспышки, крутятся камеры. Я снисходительно улыбаюсь. Кричу:
– Я – жертва сведения счетов. Палачи! Подонки! Фашисты! Эсэсовцы!
Это еще больше раздражает полицейских, они толкают меня и мешают говорить. Прекрасно для телевидения.
Моя встреча с Симпсоном – настоящая потеха. Симпсон – плешивый бородач, он никогда не смотрит прямо в лицо, постоянно сидит, уткнувшись носом в бумаги. Я страшу его. Он боится всех пертурбаций, которые могут возникнуть из-за моего задержания. Эта магистратская задница еще не уверена в том, что я убил Лену. Это чувствуется в каждом его взгляде. У него не хватает мужества прямо обвинить меня в убийстве. Он смотрит на запуганную секретаршу и говорит нерешительным голосом:
– Я вас обвиняю в незаконном сокрытии человека – мадмуазель Елены Сирковски. Вы можете потребовать присутствия адвоката, прежде чем отвечать на мои вопросы.
Я отказываюсь от адвоката. Неловкими движениями он перебирает свои проклятые протоколы. Ни один вопрос не является для меня неожиданным. Особенно первый:
– Можете ли вы нам рассказать, при каких обстоятельствах вы встретили мадмуазель Сирковски?
Он мне осточертел. Только ответ на вопрос занял двенадцать страниц, отпечатанных секретарем суда. Я описываю все: цвет обивки, мощность лампочек, размер лифчика у Лены, точную марку моего компьютера, температуру на улице. Я излагаю ему интимные детали, читай эротические. Симпсон вынужден четко записывать мой ответ. По истечении шести часов и пяти вопросов он отправляет меня в тюрьму.
Все ближе к тебе, Матильда.
Он надеется, что журналисты уже ушли спать. Они хотят одурачить меня, выпроводив через потайную дверь. Я ору:
– Пустите меня, банда фашистов!
Я отбиваюсь. Примчалась свора. Суд еще не видел такого бардака. Жаль только, что весь этот спектакль увидела моя мать, которая, конечно же, плакала, смотря в телевизор. Я кричу в протянутый микрофон:
– Судья Симпсон – настоящий палач, полицейские не выносят меня. Я жертва их махинаций. У них ничего нет против меня. Они просто пытаются кого-то прикрыть. Уверен, что депутата Бертье…
Чем больше я говорю, тем сильнее полицейские хотят заткнуть мне рот. Это роль моей жизни. Я парю в облаках, я – ангел в разорванной белой рубахе, плохо выбритый. Мои дорогие собратья откликнулись на призыв. Свобода слова. Даже Салина, даже Берже. Полицейские оттеснены. Только после хорошей потасовки с моими друзьями-фотографами им удалось втолкнуть меня в фургон.
Первая ночь в тюрьме. Кровать жесткая, матрацы пахнут плесенью, серые жесткие простыни. Вторая ночь. Уже не так тяжело, я даже дремлю. Третья ночь. Привыкаю к простыням. Они меня засунули в камеру-одиночку. Меня забавляют речи многочисленных адвокатов, любезно предлагающих обеспечить мою защиту. Я отклоняю их предложения. Даже Куртеманш нанес мне визит. Называет меня «милым другом». Заманив Куртеманша обещанием выбрать только его, мне удается через его посредничество развязать в прессе сильнейшую кампанию против Бертье. Депутат вынужден был публично признать свою связь с Леной.
Думается, только для того, чтобы меня развлечь, Симпсон направил ко мне своих посланников. В понедельник утром ко мне явился с визитом психоаналитик. Отставной жандарм, к вечеру он ушел с распухшими мозгами. Спустя две недели с наслаждением читаю его рапорт:
– Обвиняемый – молодой брюнет, 34 лет отроду. Вес 79 килограммов, рост 1,84 м. Состояние здоровья удовлетворительное. При первом контакте вел себя скованно, заявив, что не собирается рассказывать о своей жизни неизвестно кому. Я отметил у него нервный тик, постоянную привычку грызть ногти и нервное поглаживание волос. В дальнейшем он изъяснялся легко, используя богатый набор слов, иногда граничащих с грубостью. С самого начала я заметил, что у него проблемы с идентификацией. Обвиняемый не смог ответить на простой вопрос, связанный с его профессией. Хотя он очень гордится своим журналистским удостоверением, тем не менее, не причисляет себя к «масс медиа». Обладает высокой эрудицией. Он несколько раз пытался изложить свое видение мира. Он не страдал никаким серьезным заболеванием в детстве. Был освобожден от службы в армии из-за психических расстройств. В 1987 году был госпитализирован по причине глубокой нервной депрессии. Его лечащий врач-невропатолог доктор Жакемен, соблюдая врачебную тайну, отказался нам назвать, чем страдал подозреваемый. Однако он уточнил, что по непонятным причинам его пациент не показывался ему в течение последних шести месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23