Меня это смешило. Она шпионила за нами. Были анонимные телефонные звонки, я уверена, это была она.
– Что она говорила вам?
– Разные гадости. Называла меня пьянчужкой, шлюхой, дрянью. Говорила, что я убила своего мужа. Стерва. Эмиль не смел ничего ей сказать, он был как загипнотизирован. Боялся ее.
– Каким он был?
– Лучшим из людей. Всем оказывал услуги. Не пил. Вел здоровую жизнь. Он постоянно говорил: «Я ем, чтобы жить, а не наоборот». Единственный его недостаток, но это почти достоинство, – он не любил расходовать деньги… Мы должны были уехать в Эльзас, как двое влюбленных. Мы даже приготовили кассеты Колюш и Брассанса, чтобы послушать их по пути в машине. Но когда все это случилось…
Жанин всхлипывает. Протягиваю ей носовой платок. Она что-то ищет в своей сумке.
– Возьмите, я приготовила для вас. Это все письма Матильды ему. Эмиль доверил их мне. Я делаю это, чтобы показать все ее безумие. Судья сказал, я имею право передать их вам.
Не очень пухлая пачка, примерно двадцать конвертов. Перевязаны черной лентой. Я нахожу все это трогательным, я действительно взволнован.
– Спасибо, они мне очень нужны.
Предлагаю проводить ее, но она отказывается.
– Я делаю это в память об Эмиле. Сначала я думала, что она его просто отравила, как уже однажды пыталась. А сейчас я уверена, что она застрелила и расчленила его. Его не найдут никогда. Бедный Эмиль смешан с бетоном.
Лифт уже уехал, а я все еще слышал ее причитания:
– В бетоне, я вам говорю, что он в бетоне!
Читаю первое письмо. Ноябрь восемьдесят второго, шесть месяцев до их разрыва. Вновь зажигаю трубку. Представляю себя на месте Матильды. В ночной рубашке, сидя на кухне. Жду Эмиля. Умираю от холода.
Мой король!
Как мне не хватает тебя. Сейчас ты уделяешь мне только крохи. Приезжаешь поздно ночью, а до рассвета уже исчезаешь. Ты все время падаешь от усталости. Сразу же засыпаешь, а я лежу с открытыми глазами. Мне не хватает тебя, тем более что я знаю – для шлюх ты находишь время. Внешне ты нежен со мной, но что ты скрываешь от меня в своем сердце? Еще совсем недавно мы лежали в объятиях и наслаждались гармонией наших тел, я смотрела в зеркало и видела свое лицо, расцветающее от нашей любви. Ты будешь смеяться, читая это письмо, и подумаешь, что я дура, у которой на уме только любовь. Я все время спрашиваю себя: раз у нас ничего не получается, стоит ли бороться, чтобы сохранить хотя бы это, или лучше все забыть?
Я буду любить тебя всегда.
Твоя королева.
Смотрю на фотографию над «Минителем». Матильда прекрасно понимает, что происходит. Я чувствую это. Не могу сосредоточиться, перехожу в гостиную и читаю второе письмо:
Эмиль, тебе нужна роковая женщина, а я совсем не такая. Я хотела быть твоей Эвридикой. Или любовь – это что-то мимолетное? Или я просто проклята? Нет счастья для меня в этом мире… Я представляю, как ты качаешь головой и называешь меня пессимисткой. Совсем нет, я еще удивляюсь, что могу что-то чувствовать. Наша любовь все перевернула во мне. Я смотрела на мир другими глазами, я была переполнена счастьем, покорена твоей искренностью. Мне не хватает тебя, Эмиль. Как это жестоко! Ты жесток. Я обижена на тебя, Эмиль. Что я, что другая – для тебя просто развлечения. Когда произошел этот перелом?
Матильда.
Из кабинета доносится тихий смех. Матильда реагирует. От стены веет холодом. Наверное, оставил окно открытым. У меня стучат зубы от холода. Не хочу отвлекаться.
Другое письмо. Июль 82-го, месяц спустя после их разрыва. Поднимаюсь, дрожа от холода. В руках исчерканный тетрадный лист. Захожу в кабинет, окно закрыто. Снаружи работают каменщики – в шортах, обнаженные по пояс. В кабинете температура около нуля. Матильда хочет поразить меня. Поправляю рамку. Читаю:
Мой сладкоречивый разбойник!
Я, как Иисус на Голгофе, изнемогаю нести свой крест. Все, что я приняла за нежность и любовь, было просто сексом. Я одна в холодной комнате, как в холодильнике. По радио Серок Лама поет «Нежность». Можно было бы расстаться как в песне, но ты все разбиваешь, ты разрушаешь меня. Вот твоя истинная сущность. Всем своим поведением ты показываешь полное безразличие. Сейчас ты думаешь только о том, как бы запрыгнуть на других. Не отпирайся, я видела тебя как-то вечером с этой шлюхой. Да, я следила за вами и нисколько об этом не жалею. Чем она лучше меня? Красивой задницей? Только это и идет в счет? Если дело только в постели, зачем ты ее провожал до паркинга и целовал в машине? Как мне плохо! Я полюбила, чтобы снова быть обманутой и одураченной. Мое тело проткнуто кинжалом, сердце истекает кровью. Я больше ни во что не верю. Бога нет, а моя душа переживает худшие дни. Мой король, умоляю, не делай так, чтобы мое страдание превратилось в месть.
Лицо Матильды покрывается испариной. Она взволнована, готова выцарапать мне глаза.
– Матильда, скажи правду, ты его убила? – спрашиваю мягким, полным почтения голосом.
Матильда шевелится, опускает свои большие глаза. Опершись руками о стену, смотрю прямо на нее. Я меняю тон, голос становится медовым. Температура поднимается.
– Признайтесь, откройте мне правду. Клянусь, что никому не скажу. Поймите, это поможет мне написать книгу.
Жду какого-нибудь знака, ответа. Мне кажется, что сквозь смешки я слышу:
– Накурился травки!
А может, это я сам сказал? Сажусь оглушенный. Странная тишина вокруг. Осторожно откладываю письма подальше от Матильды. Никогда ничего не знаешь…
Вся моя почта сейчас в мусорном ведре. Распечатываю последний конверт. Внутри книга, завернутая в бумагу. Странная книга, английское название: «In Cold Blood». Внутри письмо.
Ангулем, 16-е. Перед смертью Этьен просил меня передать вам эту книгу. Он вас очень любил. Надеюсь, она вам пригодится.
Трудноразличимая подпись. Жена Этьена Дьякетти посылает мне единственную настоящую книгу, написанную по материалам хроник. Хладнокровие! Какой человек Этьен! Какая прекрасная душа! Я плачу от радости. На первой странице надпись:
Париж, апрель 1965 года. Моему другу, чтобы он никогда не терял хладнокровия.
Трумэн.
Небесное послание. Хороший признак. Ах, Этьен, какое удовольствие ты мне доставил! Какую смелость ты даришь мне! Я тоже напишу книгу, настоящую книгу, как Трумэн. Танцую по квартире, прижав драгоценную книгу к сердцу. Матильда, кажется, смеется, глядя на меня. Я вальсирую из кухни в ванную комнату, в кабинет, в гостиную. И там останавливаюсь в полной растерянности перед аквариумом с рыбками. Деде и Жако – так я их назвал, как в статье о коррумпированном сенаторе и его помощнике.
Деде и Жако, как Жак и Андре.
Деде и Жако, мои последние друзья по несчастью, единственное, что меня еще связывало с Леной. Она их купила как-то в сентябре.
Деде и Жако плавают вверх брюхом. Неподвижные. Мертвые.
– Простите меня, мои хорошие рыбки. Простите, что я забыл о вас.
Стою на коленях посреди гостиной перед аквариумом с книгой Этьена в руках. Несколько секунд я неподвижен. С тяжелыми мыслями. В конце концов мне это кажется смешным. Отправляюсь в туалет. Прощай, Деде. Прощай, Жако. Выливаю содержимое аквариума в унитаз и спускаю воду.
X
Вспоминаю о телефонном звонке Вика:
– Ну что, писатель, все еще в постели? Уже двенадцать, я надеюсь, ты не забыл о встрече? Мы ждем тебя на репетиции.
– Черт, совсем забыл!
Но Вик не дает мне опомниться:
– Приходи быстрее, мы ждем тебя. Мы обсудили и решили просить тебя о помощи. Ты будешь писать стихи к нашим песням. Сара считает, что это было бы круто. Не отказывайся!
Иду туда. Пешком. Три километра под палящим солнцем. Вот уж, действительно, делать мне больше нечего. «Черные демоны» нашли себя пристанище в погребе дома, где живет бабушка вокалиста Жерара, он называет себя Жед. Два типа с разбойничьими физиономиями играют мускулами. Бил и Бул – два бритоголовых саксофониста упражняются в чревовещании. Бил носит на пальце кольцо с черепом, на запястье тяжелый браслет со свастикой. Вик, которого я знаю как ярого антирасиста, замечает мое удивление:
– А, брось, это просто низкосортная провокация.
Вик – самый старший в этой банде. Всем остальным в пределах двадцати – двадцати пяти. Толстяк Мими, студент факультета изящных искусств, прилепился к новой ударной установке. Мик – здоровый негр при галстуке – занимается звукоустановкой.
– Эй, мэн, звучит как надо?
В глубине погреба три девицы в обтягивающих джинсах и черных майках расположились на сиденьях от старой машины.
– Кто это?
– А, это наши хористки: Даниэль, Франсуаз и Мари-Пьер.
Девицы на минуту забывают о своих сигаретах, чтобы приветливо помахать мне. Воняет. Пол уставлен пустыми пивными бутылками и коробками из-под яиц. Десятки картинок украшают стены и потолок: репродукция Дали, концертные афиши, фотография Тины Тернер. Все это напоминает мне репетиционные залы моей юности. Когда мы слушали концерты Майкла Олфилда и Кейта Джаретта. Мы садились вокруг на старых подушках, меняли кассеты, пока кто-нибудь не предлагал потанцевать.
Все кидались на девок, которые согласились прийти к нам в погреб. Обычно была одна или две. Иногда бывало и по шесть, даже по десять. Так или иначе, обычно все заканчивалось траханьем на полу.
Здесь их было три. И все уродины.
– Вот мой приятель, о котором я вам говорил. Писатель. Я попросил его прийти, чтобы он послушал наши песни. Может, он напишет для нас новые.
– Да, старик.
– Фредо опаздывает, – продолжает Вик. – Это басист Рауля. Он тоже хочет работать с нами.
Рауль Мессершмит – модный певец, живет в соседнем городе. Знаменитость. Разносторонний артист, он пишет книги, поэмы, занимается сюрреалистической живописью. Он называет себя истинным, настоящим артистом. А по-моему, он слишком разбрасывается. Но он – единственный из них, кто пробился, и никто не смеет ему перечить. Вик зовет его просто по имени – Рауль. Мне нравятся его песни, но я ничего не понимаю в его книгах. Он стал меньше нравиться мне после того, как Лена начала встречаться с Давидом, его гитаристом. Но все это субъективно.
– Мы сейчас покажем, что мы умеем, а потом обсудим, – говорит Вик. – Будем играть без басиста. Готовы, демоны?
– Готовы! – хором кричат девицы, одновременно поднимаясь.
Жед-Жерар трогает струны. Девицы вторят ему, повторяя:
– Эн, эн, эн!
Мне хочется расхохотаться. Вступают Вик и саксофон. Беспросветная нищета на паперти. Даже не представлял, что это так плохо. А у Вика довольная физиономия. Он гордо улыбается, ожидая моей похвалы. Жед-Жерар прижимается губами к микрофону. Он старается ломать голос. Пронзительные звуки вырываются из его гортани. Он вкладывает в это всю душу. Вот его слова:
Я видел рухнувшую стену Берлина.
Я видел груженые машины в Пекине.
Иах!
Я видел армию в Тонкине…
Девицы бьют в бутылки и повторяют:
– Эн, эн, эн!
И я спрашиваю себя: а что ты сделал?
Ничего, ничего, ничего!..
Нет, ничего, ничего, ничего!
– Стоп! – кричит Вик, нервничая. – Без басов невозможно играть.
Остальные покорно откладывают инструменты – так дорожные рабочие бросают лопаты в часы палящего солнца. Вик ждет моей реакции.
– Неплохо, – говорю я, – но действительно не хватает басов.
– Это хард-рок.
Жед-Жерар пошел за пивом.
– Хотелось бы, чтобы ты написал песню в духе Бодлера, – предлагает одна из девиц под хохот Була и Била. Они думают, что Бодлер – это австралийский гитарист.
Как мне было хорошо дома с Матильдой! Я думаю о ней. Я ничего не понимаю из того, что мне рассказывают друзья Вика. Их язык, их занятия – все это мне чуждо. И жарко. Я теряюсь среди них. Я уже чувствовал такое однажды в суде и в баре «Тамтам». Я весь дрожу, но другим это не видно. Все уставились на меня, замечают мое смущение, но ничего не говорят. Жед предлагает:
– Мы ищем тексты, связанные с повседневной реальностью. Я написал поэму о Саддаме Хусейне, и если бы ты смог обработать ее, было бы здорово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Что она говорила вам?
– Разные гадости. Называла меня пьянчужкой, шлюхой, дрянью. Говорила, что я убила своего мужа. Стерва. Эмиль не смел ничего ей сказать, он был как загипнотизирован. Боялся ее.
– Каким он был?
– Лучшим из людей. Всем оказывал услуги. Не пил. Вел здоровую жизнь. Он постоянно говорил: «Я ем, чтобы жить, а не наоборот». Единственный его недостаток, но это почти достоинство, – он не любил расходовать деньги… Мы должны были уехать в Эльзас, как двое влюбленных. Мы даже приготовили кассеты Колюш и Брассанса, чтобы послушать их по пути в машине. Но когда все это случилось…
Жанин всхлипывает. Протягиваю ей носовой платок. Она что-то ищет в своей сумке.
– Возьмите, я приготовила для вас. Это все письма Матильды ему. Эмиль доверил их мне. Я делаю это, чтобы показать все ее безумие. Судья сказал, я имею право передать их вам.
Не очень пухлая пачка, примерно двадцать конвертов. Перевязаны черной лентой. Я нахожу все это трогательным, я действительно взволнован.
– Спасибо, они мне очень нужны.
Предлагаю проводить ее, но она отказывается.
– Я делаю это в память об Эмиле. Сначала я думала, что она его просто отравила, как уже однажды пыталась. А сейчас я уверена, что она застрелила и расчленила его. Его не найдут никогда. Бедный Эмиль смешан с бетоном.
Лифт уже уехал, а я все еще слышал ее причитания:
– В бетоне, я вам говорю, что он в бетоне!
Читаю первое письмо. Ноябрь восемьдесят второго, шесть месяцев до их разрыва. Вновь зажигаю трубку. Представляю себя на месте Матильды. В ночной рубашке, сидя на кухне. Жду Эмиля. Умираю от холода.
Мой король!
Как мне не хватает тебя. Сейчас ты уделяешь мне только крохи. Приезжаешь поздно ночью, а до рассвета уже исчезаешь. Ты все время падаешь от усталости. Сразу же засыпаешь, а я лежу с открытыми глазами. Мне не хватает тебя, тем более что я знаю – для шлюх ты находишь время. Внешне ты нежен со мной, но что ты скрываешь от меня в своем сердце? Еще совсем недавно мы лежали в объятиях и наслаждались гармонией наших тел, я смотрела в зеркало и видела свое лицо, расцветающее от нашей любви. Ты будешь смеяться, читая это письмо, и подумаешь, что я дура, у которой на уме только любовь. Я все время спрашиваю себя: раз у нас ничего не получается, стоит ли бороться, чтобы сохранить хотя бы это, или лучше все забыть?
Я буду любить тебя всегда.
Твоя королева.
Смотрю на фотографию над «Минителем». Матильда прекрасно понимает, что происходит. Я чувствую это. Не могу сосредоточиться, перехожу в гостиную и читаю второе письмо:
Эмиль, тебе нужна роковая женщина, а я совсем не такая. Я хотела быть твоей Эвридикой. Или любовь – это что-то мимолетное? Или я просто проклята? Нет счастья для меня в этом мире… Я представляю, как ты качаешь головой и называешь меня пессимисткой. Совсем нет, я еще удивляюсь, что могу что-то чувствовать. Наша любовь все перевернула во мне. Я смотрела на мир другими глазами, я была переполнена счастьем, покорена твоей искренностью. Мне не хватает тебя, Эмиль. Как это жестоко! Ты жесток. Я обижена на тебя, Эмиль. Что я, что другая – для тебя просто развлечения. Когда произошел этот перелом?
Матильда.
Из кабинета доносится тихий смех. Матильда реагирует. От стены веет холодом. Наверное, оставил окно открытым. У меня стучат зубы от холода. Не хочу отвлекаться.
Другое письмо. Июль 82-го, месяц спустя после их разрыва. Поднимаюсь, дрожа от холода. В руках исчерканный тетрадный лист. Захожу в кабинет, окно закрыто. Снаружи работают каменщики – в шортах, обнаженные по пояс. В кабинете температура около нуля. Матильда хочет поразить меня. Поправляю рамку. Читаю:
Мой сладкоречивый разбойник!
Я, как Иисус на Голгофе, изнемогаю нести свой крест. Все, что я приняла за нежность и любовь, было просто сексом. Я одна в холодной комнате, как в холодильнике. По радио Серок Лама поет «Нежность». Можно было бы расстаться как в песне, но ты все разбиваешь, ты разрушаешь меня. Вот твоя истинная сущность. Всем своим поведением ты показываешь полное безразличие. Сейчас ты думаешь только о том, как бы запрыгнуть на других. Не отпирайся, я видела тебя как-то вечером с этой шлюхой. Да, я следила за вами и нисколько об этом не жалею. Чем она лучше меня? Красивой задницей? Только это и идет в счет? Если дело только в постели, зачем ты ее провожал до паркинга и целовал в машине? Как мне плохо! Я полюбила, чтобы снова быть обманутой и одураченной. Мое тело проткнуто кинжалом, сердце истекает кровью. Я больше ни во что не верю. Бога нет, а моя душа переживает худшие дни. Мой король, умоляю, не делай так, чтобы мое страдание превратилось в месть.
Лицо Матильды покрывается испариной. Она взволнована, готова выцарапать мне глаза.
– Матильда, скажи правду, ты его убила? – спрашиваю мягким, полным почтения голосом.
Матильда шевелится, опускает свои большие глаза. Опершись руками о стену, смотрю прямо на нее. Я меняю тон, голос становится медовым. Температура поднимается.
– Признайтесь, откройте мне правду. Клянусь, что никому не скажу. Поймите, это поможет мне написать книгу.
Жду какого-нибудь знака, ответа. Мне кажется, что сквозь смешки я слышу:
– Накурился травки!
А может, это я сам сказал? Сажусь оглушенный. Странная тишина вокруг. Осторожно откладываю письма подальше от Матильды. Никогда ничего не знаешь…
Вся моя почта сейчас в мусорном ведре. Распечатываю последний конверт. Внутри книга, завернутая в бумагу. Странная книга, английское название: «In Cold Blood». Внутри письмо.
Ангулем, 16-е. Перед смертью Этьен просил меня передать вам эту книгу. Он вас очень любил. Надеюсь, она вам пригодится.
Трудноразличимая подпись. Жена Этьена Дьякетти посылает мне единственную настоящую книгу, написанную по материалам хроник. Хладнокровие! Какой человек Этьен! Какая прекрасная душа! Я плачу от радости. На первой странице надпись:
Париж, апрель 1965 года. Моему другу, чтобы он никогда не терял хладнокровия.
Трумэн.
Небесное послание. Хороший признак. Ах, Этьен, какое удовольствие ты мне доставил! Какую смелость ты даришь мне! Я тоже напишу книгу, настоящую книгу, как Трумэн. Танцую по квартире, прижав драгоценную книгу к сердцу. Матильда, кажется, смеется, глядя на меня. Я вальсирую из кухни в ванную комнату, в кабинет, в гостиную. И там останавливаюсь в полной растерянности перед аквариумом с рыбками. Деде и Жако – так я их назвал, как в статье о коррумпированном сенаторе и его помощнике.
Деде и Жако, как Жак и Андре.
Деде и Жако, мои последние друзья по несчастью, единственное, что меня еще связывало с Леной. Она их купила как-то в сентябре.
Деде и Жако плавают вверх брюхом. Неподвижные. Мертвые.
– Простите меня, мои хорошие рыбки. Простите, что я забыл о вас.
Стою на коленях посреди гостиной перед аквариумом с книгой Этьена в руках. Несколько секунд я неподвижен. С тяжелыми мыслями. В конце концов мне это кажется смешным. Отправляюсь в туалет. Прощай, Деде. Прощай, Жако. Выливаю содержимое аквариума в унитаз и спускаю воду.
X
Вспоминаю о телефонном звонке Вика:
– Ну что, писатель, все еще в постели? Уже двенадцать, я надеюсь, ты не забыл о встрече? Мы ждем тебя на репетиции.
– Черт, совсем забыл!
Но Вик не дает мне опомниться:
– Приходи быстрее, мы ждем тебя. Мы обсудили и решили просить тебя о помощи. Ты будешь писать стихи к нашим песням. Сара считает, что это было бы круто. Не отказывайся!
Иду туда. Пешком. Три километра под палящим солнцем. Вот уж, действительно, делать мне больше нечего. «Черные демоны» нашли себя пристанище в погребе дома, где живет бабушка вокалиста Жерара, он называет себя Жед. Два типа с разбойничьими физиономиями играют мускулами. Бил и Бул – два бритоголовых саксофониста упражняются в чревовещании. Бил носит на пальце кольцо с черепом, на запястье тяжелый браслет со свастикой. Вик, которого я знаю как ярого антирасиста, замечает мое удивление:
– А, брось, это просто низкосортная провокация.
Вик – самый старший в этой банде. Всем остальным в пределах двадцати – двадцати пяти. Толстяк Мими, студент факультета изящных искусств, прилепился к новой ударной установке. Мик – здоровый негр при галстуке – занимается звукоустановкой.
– Эй, мэн, звучит как надо?
В глубине погреба три девицы в обтягивающих джинсах и черных майках расположились на сиденьях от старой машины.
– Кто это?
– А, это наши хористки: Даниэль, Франсуаз и Мари-Пьер.
Девицы на минуту забывают о своих сигаретах, чтобы приветливо помахать мне. Воняет. Пол уставлен пустыми пивными бутылками и коробками из-под яиц. Десятки картинок украшают стены и потолок: репродукция Дали, концертные афиши, фотография Тины Тернер. Все это напоминает мне репетиционные залы моей юности. Когда мы слушали концерты Майкла Олфилда и Кейта Джаретта. Мы садились вокруг на старых подушках, меняли кассеты, пока кто-нибудь не предлагал потанцевать.
Все кидались на девок, которые согласились прийти к нам в погреб. Обычно была одна или две. Иногда бывало и по шесть, даже по десять. Так или иначе, обычно все заканчивалось траханьем на полу.
Здесь их было три. И все уродины.
– Вот мой приятель, о котором я вам говорил. Писатель. Я попросил его прийти, чтобы он послушал наши песни. Может, он напишет для нас новые.
– Да, старик.
– Фредо опаздывает, – продолжает Вик. – Это басист Рауля. Он тоже хочет работать с нами.
Рауль Мессершмит – модный певец, живет в соседнем городе. Знаменитость. Разносторонний артист, он пишет книги, поэмы, занимается сюрреалистической живописью. Он называет себя истинным, настоящим артистом. А по-моему, он слишком разбрасывается. Но он – единственный из них, кто пробился, и никто не смеет ему перечить. Вик зовет его просто по имени – Рауль. Мне нравятся его песни, но я ничего не понимаю в его книгах. Он стал меньше нравиться мне после того, как Лена начала встречаться с Давидом, его гитаристом. Но все это субъективно.
– Мы сейчас покажем, что мы умеем, а потом обсудим, – говорит Вик. – Будем играть без басиста. Готовы, демоны?
– Готовы! – хором кричат девицы, одновременно поднимаясь.
Жед-Жерар трогает струны. Девицы вторят ему, повторяя:
– Эн, эн, эн!
Мне хочется расхохотаться. Вступают Вик и саксофон. Беспросветная нищета на паперти. Даже не представлял, что это так плохо. А у Вика довольная физиономия. Он гордо улыбается, ожидая моей похвалы. Жед-Жерар прижимается губами к микрофону. Он старается ломать голос. Пронзительные звуки вырываются из его гортани. Он вкладывает в это всю душу. Вот его слова:
Я видел рухнувшую стену Берлина.
Я видел груженые машины в Пекине.
Иах!
Я видел армию в Тонкине…
Девицы бьют в бутылки и повторяют:
– Эн, эн, эн!
И я спрашиваю себя: а что ты сделал?
Ничего, ничего, ничего!..
Нет, ничего, ничего, ничего!
– Стоп! – кричит Вик, нервничая. – Без басов невозможно играть.
Остальные покорно откладывают инструменты – так дорожные рабочие бросают лопаты в часы палящего солнца. Вик ждет моей реакции.
– Неплохо, – говорю я, – но действительно не хватает басов.
– Это хард-рок.
Жед-Жерар пошел за пивом.
– Хотелось бы, чтобы ты написал песню в духе Бодлера, – предлагает одна из девиц под хохот Була и Била. Они думают, что Бодлер – это австралийский гитарист.
Как мне было хорошо дома с Матильдой! Я думаю о ней. Я ничего не понимаю из того, что мне рассказывают друзья Вика. Их язык, их занятия – все это мне чуждо. И жарко. Я теряюсь среди них. Я уже чувствовал такое однажды в суде и в баре «Тамтам». Я весь дрожу, но другим это не видно. Все уставились на меня, замечают мое смущение, но ничего не говорят. Жед предлагает:
– Мы ищем тексты, связанные с повседневной реальностью. Я написал поэму о Саддаме Хусейне, и если бы ты смог обработать ее, было бы здорово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23