другая — налево — шла к селу; третья — крутая тропинка — взбегала к вершине холма, прямо над домом отдыха.
Мы направились в сторону села. Было темно. Леля просунула руку мне под локоть.
— Если бы не ты, — защебетала она, — я бы пожалела, что приехала в этот дурацкий дом отдыха. Даже представить себе не могла, что будет такая скучища!
— Ну, это как посмотреть, — возразил я осторожно.— Я, например, здесь, чтобы готовиться к госэкзаменам, и чем скучнее, тем для меня лучше. Маринковы приехали, чтобы подлечить расстроенные нервы мужа, суфлерша — чтобы отдохнуть от театра, фармацевт — чтобы восстановить свою латынь, Виолетта Петрова — чтобы глотать свежие сырые яйца, доктор Эйве — потому, что не смог найти чего-нибудь получше, ну а ты — чтобы найти себе мужа, для чего не нужно особых развлечений. Леля укусила меня за ухо. Я взвыл от боли. Она засмеялась:
— За тебя я никогда бы не вышла замуж!
— Это мне известно, - произнес я как можно равнодушнее.
— В самом деле?
Это было сказано с таким ласковым лукавством, что у меня стало радостно на душе. Затем она добавила:
— Ты пропустил Скорпиона.
— Скорпиона?!
— Ну, того, маленького ...
— Ах, Выргова ... Я не знал, что ты его так называешь, Вероятно, он страдает желчнокаменной болезнью и, кроме того, женоненавистник, не предполагавший, что в такое время года в доме отдыха будут дамы.
Два километра остались позади, мы вошли в село. Я не считал, сколько в нем дворов, но, думаю, не больше пятидесяти-шестидесятя. В центре — площадь, на пей единственное общественно-административное здание, а также почта, магазин, корчма. Мы уже здесо бывали. В корчме очень уютно, и, по сравнению с подобными заведениями в городке возле станции, цены здесь ниже, а закуски — вкуснее. Мы вошли внутрь. Корчмарь улыбнулся нам с профессиональной любезностью:
— Добро пожаловать!
Все шесть столиков были заняты, но он тут же притащил два стула и устроил нас возле стойки. Затем вынул бутылку сухого красного вина.
—- Будете это пить?
— Конечно!
Это самое хорошее и дешевое вино, которого не сыщешь в Софии днем с огнем. Спустя минуту появилась и тарелка с мелко нарезанной бастурмой.
— Здорово! — воскликнула Леля. Корчмарь порозовел от удовольствия.
— Для вас, барышня, — все самое лучшее! Мы подняли стаканы. Леля улыбнулась:
— знаешь, за что я выпью? За двенадцатый.
— За двенадцатый ... что? — не понял я.
— За двенадцатый — завтрашний день! С надеждой, что ты, наконец, падешь к моим ногам и я услышу долгожданное признание.
— Леля, — сказал я. — Давай не будем шутить этими вещами! Я отношусь к будущему очень серьезно.
— Я тоже, — выражение ее лица изменилось, она коснулась моей руки. — Ты не заметил, Профессор, что о самых серьезных вещах мы разговариваем в корчме?
Наверное, так оно и было, по я на собственной шкуре уже испытал, что такое женское коварство, и теперь был осторожен. Поэтому бесстрастно произнес:
- Хорошо, пусть будет за двенадцатый. Цифра двенадцать мне правится.
Мы выпили. Леля улыбалась, а я прислушивался к разговорам сельчан. Говорили об эксгумаций. Это необычайное событие взбудоражило село, развязало все языки. За одним из столиков с подробностями рассказывали о каком-то давнишнем наводнении, когда река при половодье залила станционные постройки и железнодорожные пути. Тогда километрах в трех от станции нашли труп какого-то железнодорожника и долго не могли установить, сам он утонул или был убит, так как на го-лозе у него была глубокая рана от удара острым предметом... Следователь расплел клубок. Человеку убили и бросили в реку, вышедшую из берегов. Причем, убили нн за что — из-за какой-то никчемной бабы, подружки отдыхающего... И так далее... И тому подобное...
Корчмарь ловко сновал между столиками, вино лилось рекой, из внутренних помещений корчмы доносился приятный аромат жарящегося на решетке мяса.
Где-то около девяти часов у корчмы остановилась машина, и в зал вошел старшина в форме. Раздалось сразу несколько голосов:
— Здорово, старшой, выкладывай новости!
— Ничего нового, - сдержанно произнес старшина, подсаживаясь к одному из столиков.
— Ладно, ладно, не таись! Мы тоже кое-что знаем.
— И что же вы, интересно, знаете? — Старшина оглядел сельчан. — Я не знаю, а вы знаете!
— Здесь всегда все известно, Марин, — сказал корчмарь. — Говорят, его удушили. Подушкой. Это правда?
Старшина пожал плечами.
— Не знаю. Сегодня я был в Плевене, у дочери. А вам лучше поменьше болтать о вещах, которые вас не касаются.
Последняя фраза подействовала на всех отрезвляюще. Кто-то тут же завел речь о погоде: мол, по всему видать, скоро выпадет снег.
— А я-то надеялась, что его отравили грибами, — тихо произнесла Леля, когда мы уже допивали бутылку.
— А почему именно грибами?
— Не знаю. Может, потому, что звучит как-то таинственно.
— Ты когда-нибудь видела убитого?
— Нет. Наверное, это ужасное зрелище.
— Смерть всегда ужасна, моя радость. Давай сменим тему.
Мне вдруг припомнилась со всеми подробностями история, произошедшая у Боевой запруды, невольным .свидетелем которой я оказался. Перед моими глазами встали трупы надзирателя и парнишки, сожженные в пещере. Вспомнился и капитан Андонов. Когда я поступил в университет, мы изредка переписывались, два раза виделись — один раз в Софии, другой — во время каникул 'у моей бабули, но в последние пару лет потеряли друг друга из виду. Наверное, по моей вине.
Мы молча допили вино. Разговор сельчан опять завертелся вокруг загадочной смерти человека, которого все называли странным прозвищем — „Царский". Леля была права. В корчме с полным знанием дела обсудили работу милиции, районного совета, органов здравоохранения. В какой-то момент заговорили даже о комете Гал-. лея, но затем вновь вернулись к злободневной теме — смерти Царского. Мы узнали, что ему было семьдесят шесть лет, родственников у него не было, а характер был тяжелый, что Царским его прозвали потому, что раньше он был лесником, а, как известно, бытует такая поговорка: Пусть ты царь, но здесь лесник господарь! Это сказал царю Борису некий ретивый лесной сторож, не пустив его охотиться в запретной зоне.
В половине десятого мы вышли. Я хорошо это помню, потому что специально посмотрел на часы, прикинув, что без пяти десять будем в доме отдыха. Директор был неумолим и всегда ровно в десять запирал входную дверь.
Холод заставил нас поежиться. Ветра не было, но моросил мелкий неприятный дсждь. Леля опять взяла меня под руку и, глубоко вздохнув, сказала:
— Уф, наслушалась я всяких ужасов!
На площади горел одинокий фонарь; наш путь лежал через неосвещенные улицы, и Леля предложила спуститься вниз по главной улице, а потом выйти на центральную аллею, ведущую прямиком к дому отдыха. Она явно забыла, что ее сопровождает мужчина; я сказал ей, что не надо бояться, что я вижу в темноте, как кошка, у меня крепкие нервы и вообще наплевать на всякие россказни, плюс ко всему у меня есть электрический фонарик.
— Хорошо, — промолвила она. — С тобой я ничего не боюсь. Хочешь, пойдем на кладбище? Или ты боишься?
— Нет, — возразил я, - я не боюсь, но зачем?
— А ты не боишься, — она прижалась ко мне, — что мы очутимся в таком месте, где звучит Свадебный марш Мендельсона?
Она, конечно, шутила, но я не мог сдержаться, потянул ее под козырек огромных старинных ворот, где было потемнее, и мы, словно гимназисты-старшеклассники, прильнули друг к другу в долгом и — как выразился бы поэт старой школы — упоительном поцелуе. Я уж было подумал, а не пасть ли мне и впрямь к ее ногам и не произнести ли слова, которых она от меня ждет, — и, наверное, так бы и сделал, — как вдруг из двора донесся пронзительный женский крик. Это было настолько неожиданно, что в первый момент у меня буквально замерло сердце, спустя секунду крик повторился — на этот раз он был тише, но протяжнее. Остальное произошло так быстро, что я вообще не вспомнил бы никаких подробностей, если бы не Леля, которая впоследствии, к моему величайшему изумлению (вот уж, действительно, женщина всегда остается женщиной), воспроизвела их с абсолютной точностью. Сначала, по ее словам, я попытался открыть калитку, но она была заперта, тогда я бросился на нее, как танк (интересно, где это она видела, как бросаются вперед танки?!), и калитка с треском распахнулась. В глубине двора светилось окно, оно было приоткрыто, и я одним прыжком, как настоящий спортсмен, преодолел подоконник.
Дальше я уже помню. Я очутился в комнате с кроватью, на которой полулежала, прижимаясь к стене, женщина в ночной рубашке с расширенными от ужаса глазами и растрепанными седеющими волосами. Она стонала сдавленным голосом:
— Пет, нет, нет ...
Больше никого в комнате не было. Телевизор — ясно помню — работал, и в тот самый момент на экране кланялась с улыбкой гимнастка Диляна Георгиева. Судьи поднимали табличку с десяткой. Я заглянул иод кровать, за телевизор — никого. Попробовал открыть дверь, но она была заперта, причем изнутри, по-старомодному — железной задвижкой. Я выключил телевизор, уселся на стул и, пожалуй, немного грубовато, спросил:
— В чем дело? Почему вы кричали?
Она умолкла, глаза ее постепенно приняли осмысленное выражение, по в тот же миг она разразилась безудержными рыданиями. В окошке показалась голова Лели. Оглядевшись вокруг, Леля спросила:
— А где же труп?
Это прозвучало настолько глупо, что женщина перестала всхлипывать, а я истерически захохотал. Успокоившись, я протянул Леле руку и втащил ее в комнату.
— Пожалуйста, успокой ее!
Мы пробыли у женщины целый час, в течение которого она окончательно пришла в себя и рассказала, что сидела в постели, как вдруг окно распахнулось и в нем показался Царский. Ошибки быть не могло: сперва появилась голова, а, как известно, Царский всегда был с бородой, на голове у него красовалась выцветшая форменная фуражка, так что она сразу его узнала, хоть и не могла поверить своим глазам: ведь каких-нибудь двадцать дней назад она была на его похоронах! Оглядев комнату, он подтянулся на руках и спрыгнул на пол. В первое мгновение женщина от страха потеряла голос — горло перехватило, будто она наткнулась на волка или увидела его во сне и хочется крикнуть, но не можешь и просыпаешься весь в холодном поту. Однако сейчас это не было сном. Царский приблизился к кровати, вытащил из-под ее спины подушку, бросил ей на голову и стал душить ...
Потребовались неимоверные усилия, чтобы убедить ее, что это невозможно, что это просто галлюцинация, порождение возбужденного всевозможными слухами мозга. Галлюцинации способствовал, по всей вероятности, и ветер, распахнувший окно, или, как выразилась Леля, телевизионное излучение: чрезмерное увлечение телевиде-
нием иногда вызывает нарушения психики, об этом недавно писали в одном из журналов.
— А Царский уже на том свете, — шутливо под конец. — Всему селу и назад он умер, как и поло потом, ну сами подумайте, ний старик мог забраться
— Он очень проворный, щина.
А Леля спросила:
— Вы случайно не работаете у нас в доме отдыха? Ваше лицо мне знакомо.
— Да, — ответила женщина. — Я помощница Я тоже тебя знаю. Ты самая красивая девушка,
сказал я веетно, что двадцать дней жено любому смертному. И как это семидесятишестилет к вам через окно? - смущенно возразила жена повара. которая
в последнее время отдыхала здесь. Извините, что я создала вам столько неприятностей!
Нам вроде удалось убедить ее в том, что все было плодом воображения, ничего страшного в этом нет, а теперь надо все позабыть, принять что-нибудь успокаивающее и лечь спать. Женщина поблагодарила нас, но остаться у себя дома не захотела и попросила проводить ее к сестре, которая живет на той же улице:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Мы направились в сторону села. Было темно. Леля просунула руку мне под локоть.
— Если бы не ты, — защебетала она, — я бы пожалела, что приехала в этот дурацкий дом отдыха. Даже представить себе не могла, что будет такая скучища!
— Ну, это как посмотреть, — возразил я осторожно.— Я, например, здесь, чтобы готовиться к госэкзаменам, и чем скучнее, тем для меня лучше. Маринковы приехали, чтобы подлечить расстроенные нервы мужа, суфлерша — чтобы отдохнуть от театра, фармацевт — чтобы восстановить свою латынь, Виолетта Петрова — чтобы глотать свежие сырые яйца, доктор Эйве — потому, что не смог найти чего-нибудь получше, ну а ты — чтобы найти себе мужа, для чего не нужно особых развлечений. Леля укусила меня за ухо. Я взвыл от боли. Она засмеялась:
— За тебя я никогда бы не вышла замуж!
— Это мне известно, - произнес я как можно равнодушнее.
— В самом деле?
Это было сказано с таким ласковым лукавством, что у меня стало радостно на душе. Затем она добавила:
— Ты пропустил Скорпиона.
— Скорпиона?!
— Ну, того, маленького ...
— Ах, Выргова ... Я не знал, что ты его так называешь, Вероятно, он страдает желчнокаменной болезнью и, кроме того, женоненавистник, не предполагавший, что в такое время года в доме отдыха будут дамы.
Два километра остались позади, мы вошли в село. Я не считал, сколько в нем дворов, но, думаю, не больше пятидесяти-шестидесятя. В центре — площадь, на пей единственное общественно-административное здание, а также почта, магазин, корчма. Мы уже здесо бывали. В корчме очень уютно, и, по сравнению с подобными заведениями в городке возле станции, цены здесь ниже, а закуски — вкуснее. Мы вошли внутрь. Корчмарь улыбнулся нам с профессиональной любезностью:
— Добро пожаловать!
Все шесть столиков были заняты, но он тут же притащил два стула и устроил нас возле стойки. Затем вынул бутылку сухого красного вина.
—- Будете это пить?
— Конечно!
Это самое хорошее и дешевое вино, которого не сыщешь в Софии днем с огнем. Спустя минуту появилась и тарелка с мелко нарезанной бастурмой.
— Здорово! — воскликнула Леля. Корчмарь порозовел от удовольствия.
— Для вас, барышня, — все самое лучшее! Мы подняли стаканы. Леля улыбнулась:
— знаешь, за что я выпью? За двенадцатый.
— За двенадцатый ... что? — не понял я.
— За двенадцатый — завтрашний день! С надеждой, что ты, наконец, падешь к моим ногам и я услышу долгожданное признание.
— Леля, — сказал я. — Давай не будем шутить этими вещами! Я отношусь к будущему очень серьезно.
— Я тоже, — выражение ее лица изменилось, она коснулась моей руки. — Ты не заметил, Профессор, что о самых серьезных вещах мы разговариваем в корчме?
Наверное, так оно и было, по я на собственной шкуре уже испытал, что такое женское коварство, и теперь был осторожен. Поэтому бесстрастно произнес:
- Хорошо, пусть будет за двенадцатый. Цифра двенадцать мне правится.
Мы выпили. Леля улыбалась, а я прислушивался к разговорам сельчан. Говорили об эксгумаций. Это необычайное событие взбудоражило село, развязало все языки. За одним из столиков с подробностями рассказывали о каком-то давнишнем наводнении, когда река при половодье залила станционные постройки и железнодорожные пути. Тогда километрах в трех от станции нашли труп какого-то железнодорожника и долго не могли установить, сам он утонул или был убит, так как на го-лозе у него была глубокая рана от удара острым предметом... Следователь расплел клубок. Человеку убили и бросили в реку, вышедшую из берегов. Причем, убили нн за что — из-за какой-то никчемной бабы, подружки отдыхающего... И так далее... И тому подобное...
Корчмарь ловко сновал между столиками, вино лилось рекой, из внутренних помещений корчмы доносился приятный аромат жарящегося на решетке мяса.
Где-то около девяти часов у корчмы остановилась машина, и в зал вошел старшина в форме. Раздалось сразу несколько голосов:
— Здорово, старшой, выкладывай новости!
— Ничего нового, - сдержанно произнес старшина, подсаживаясь к одному из столиков.
— Ладно, ладно, не таись! Мы тоже кое-что знаем.
— И что же вы, интересно, знаете? — Старшина оглядел сельчан. — Я не знаю, а вы знаете!
— Здесь всегда все известно, Марин, — сказал корчмарь. — Говорят, его удушили. Подушкой. Это правда?
Старшина пожал плечами.
— Не знаю. Сегодня я был в Плевене, у дочери. А вам лучше поменьше болтать о вещах, которые вас не касаются.
Последняя фраза подействовала на всех отрезвляюще. Кто-то тут же завел речь о погоде: мол, по всему видать, скоро выпадет снег.
— А я-то надеялась, что его отравили грибами, — тихо произнесла Леля, когда мы уже допивали бутылку.
— А почему именно грибами?
— Не знаю. Может, потому, что звучит как-то таинственно.
— Ты когда-нибудь видела убитого?
— Нет. Наверное, это ужасное зрелище.
— Смерть всегда ужасна, моя радость. Давай сменим тему.
Мне вдруг припомнилась со всеми подробностями история, произошедшая у Боевой запруды, невольным .свидетелем которой я оказался. Перед моими глазами встали трупы надзирателя и парнишки, сожженные в пещере. Вспомнился и капитан Андонов. Когда я поступил в университет, мы изредка переписывались, два раза виделись — один раз в Софии, другой — во время каникул 'у моей бабули, но в последние пару лет потеряли друг друга из виду. Наверное, по моей вине.
Мы молча допили вино. Разговор сельчан опять завертелся вокруг загадочной смерти человека, которого все называли странным прозвищем — „Царский". Леля была права. В корчме с полным знанием дела обсудили работу милиции, районного совета, органов здравоохранения. В какой-то момент заговорили даже о комете Гал-. лея, но затем вновь вернулись к злободневной теме — смерти Царского. Мы узнали, что ему было семьдесят шесть лет, родственников у него не было, а характер был тяжелый, что Царским его прозвали потому, что раньше он был лесником, а, как известно, бытует такая поговорка: Пусть ты царь, но здесь лесник господарь! Это сказал царю Борису некий ретивый лесной сторож, не пустив его охотиться в запретной зоне.
В половине десятого мы вышли. Я хорошо это помню, потому что специально посмотрел на часы, прикинув, что без пяти десять будем в доме отдыха. Директор был неумолим и всегда ровно в десять запирал входную дверь.
Холод заставил нас поежиться. Ветра не было, но моросил мелкий неприятный дсждь. Леля опять взяла меня под руку и, глубоко вздохнув, сказала:
— Уф, наслушалась я всяких ужасов!
На площади горел одинокий фонарь; наш путь лежал через неосвещенные улицы, и Леля предложила спуститься вниз по главной улице, а потом выйти на центральную аллею, ведущую прямиком к дому отдыха. Она явно забыла, что ее сопровождает мужчина; я сказал ей, что не надо бояться, что я вижу в темноте, как кошка, у меня крепкие нервы и вообще наплевать на всякие россказни, плюс ко всему у меня есть электрический фонарик.
— Хорошо, — промолвила она. — С тобой я ничего не боюсь. Хочешь, пойдем на кладбище? Или ты боишься?
— Нет, — возразил я, - я не боюсь, но зачем?
— А ты не боишься, — она прижалась ко мне, — что мы очутимся в таком месте, где звучит Свадебный марш Мендельсона?
Она, конечно, шутила, но я не мог сдержаться, потянул ее под козырек огромных старинных ворот, где было потемнее, и мы, словно гимназисты-старшеклассники, прильнули друг к другу в долгом и — как выразился бы поэт старой школы — упоительном поцелуе. Я уж было подумал, а не пасть ли мне и впрямь к ее ногам и не произнести ли слова, которых она от меня ждет, — и, наверное, так бы и сделал, — как вдруг из двора донесся пронзительный женский крик. Это было настолько неожиданно, что в первый момент у меня буквально замерло сердце, спустя секунду крик повторился — на этот раз он был тише, но протяжнее. Остальное произошло так быстро, что я вообще не вспомнил бы никаких подробностей, если бы не Леля, которая впоследствии, к моему величайшему изумлению (вот уж, действительно, женщина всегда остается женщиной), воспроизвела их с абсолютной точностью. Сначала, по ее словам, я попытался открыть калитку, но она была заперта, тогда я бросился на нее, как танк (интересно, где это она видела, как бросаются вперед танки?!), и калитка с треском распахнулась. В глубине двора светилось окно, оно было приоткрыто, и я одним прыжком, как настоящий спортсмен, преодолел подоконник.
Дальше я уже помню. Я очутился в комнате с кроватью, на которой полулежала, прижимаясь к стене, женщина в ночной рубашке с расширенными от ужаса глазами и растрепанными седеющими волосами. Она стонала сдавленным голосом:
— Пет, нет, нет ...
Больше никого в комнате не было. Телевизор — ясно помню — работал, и в тот самый момент на экране кланялась с улыбкой гимнастка Диляна Георгиева. Судьи поднимали табличку с десяткой. Я заглянул иод кровать, за телевизор — никого. Попробовал открыть дверь, но она была заперта, причем изнутри, по-старомодному — железной задвижкой. Я выключил телевизор, уселся на стул и, пожалуй, немного грубовато, спросил:
— В чем дело? Почему вы кричали?
Она умолкла, глаза ее постепенно приняли осмысленное выражение, по в тот же миг она разразилась безудержными рыданиями. В окошке показалась голова Лели. Оглядевшись вокруг, Леля спросила:
— А где же труп?
Это прозвучало настолько глупо, что женщина перестала всхлипывать, а я истерически захохотал. Успокоившись, я протянул Леле руку и втащил ее в комнату.
— Пожалуйста, успокой ее!
Мы пробыли у женщины целый час, в течение которого она окончательно пришла в себя и рассказала, что сидела в постели, как вдруг окно распахнулось и в нем показался Царский. Ошибки быть не могло: сперва появилась голова, а, как известно, Царский всегда был с бородой, на голове у него красовалась выцветшая форменная фуражка, так что она сразу его узнала, хоть и не могла поверить своим глазам: ведь каких-нибудь двадцать дней назад она была на его похоронах! Оглядев комнату, он подтянулся на руках и спрыгнул на пол. В первое мгновение женщина от страха потеряла голос — горло перехватило, будто она наткнулась на волка или увидела его во сне и хочется крикнуть, но не можешь и просыпаешься весь в холодном поту. Однако сейчас это не было сном. Царский приблизился к кровати, вытащил из-под ее спины подушку, бросил ей на голову и стал душить ...
Потребовались неимоверные усилия, чтобы убедить ее, что это невозможно, что это просто галлюцинация, порождение возбужденного всевозможными слухами мозга. Галлюцинации способствовал, по всей вероятности, и ветер, распахнувший окно, или, как выразилась Леля, телевизионное излучение: чрезмерное увлечение телевиде-
нием иногда вызывает нарушения психики, об этом недавно писали в одном из журналов.
— А Царский уже на том свете, — шутливо под конец. — Всему селу и назад он умер, как и поло потом, ну сами подумайте, ний старик мог забраться
— Он очень проворный, щина.
А Леля спросила:
— Вы случайно не работаете у нас в доме отдыха? Ваше лицо мне знакомо.
— Да, — ответила женщина. — Я помощница Я тоже тебя знаю. Ты самая красивая девушка,
сказал я веетно, что двадцать дней жено любому смертному. И как это семидесятишестилет к вам через окно? - смущенно возразила жена повара. которая
в последнее время отдыхала здесь. Извините, что я создала вам столько неприятностей!
Нам вроде удалось убедить ее в том, что все было плодом воображения, ничего страшного в этом нет, а теперь надо все позабыть, принять что-нибудь успокаивающее и лечь спать. Женщина поблагодарила нас, но остаться у себя дома не захотела и попросила проводить ее к сестре, которая живет на той же улице:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24