Ночь.
Я был доволен первой ночью в Софии.
Растет, но не стареет.
И правильно.

5. НАЙТИ НЕПОТЕРЯННОЕ
Когда поезд прибыл в Шумен, прозаик П. и поэт К., вселившись в
удобные номера, ненадолго исчезли. Наверное проводили закрытое партийное
собрание. Ненадолго, но я остался один.
Впрочем, именно ненадолго.
Уже через полчаса комнату под завязку забили молодые шуменские поэты,
уже знавшие о нашем прибытии. Самым шумным оказался эссеист Веселин
Соколов, самым молчаливым философ Карадочев.
Банду возглавлял поэт Ганчо Мошков, человек крепкий и темпераментный.
Он совершенно замечательно комментировал собственные стихи. Это не было
попыткой спасти неудачные строки, вовсе нет, это был некий самостоятельный
жанр.
С чем-то подобным я тоже, впрочем, когда-то сталкивался.
Ну да! Томский поэт Михаил Карбышев.
Писать стихи Михаил Карбышев начал в пятьдесят лет, зато это были
настоящие стихи. Карбышев тут же заказал визитку: "Поэт Сибири и всея
Руси". Вот он-то всегда комментировал свои стихи.
"Вот, - говорил он, восторженно повышая и повышая голос, - сейчас
прочту свое замечательное стихотворение о женщине. Ведь как написалось? На
улице! В снежный день подхожу к почтамту, а по ступенькам почтамта вверх
плавно, легко, ну совсем легко поднимается женщина..."
Вот так, объяснял Карбышев, толпа течет, вот так стоят колонны, вот
тут, значит, ступеньки почтамта, ну, помнишь, частые, частые, а по
ступенькам - женщина!.. Плавно!.. А над нею - снег...

Все заметелено, все заметелено от главпочтамьта до площади Ленина...

Впрочем, эти стихи как раз не принадлежат Карбышеву.
Но это неважно.
Ганчо Мошков, задыхаясь, читал:
- "Край Божица, във Тузлука, име дол като подкова. Ах, край златната
Божица, денем куковица куха, нощтем се обажда сове..."
Все блаженно молчали.
- "Светел дол, поляне тъмна. Йове, Кате, как е страшно! Ах, до
златната Божица мълкнали пътеки стремни, като празни патронташи..."
Почти без перехода (можно ли считать переходами небольшие чашки
вина?) Ганчо прочел "Божицу", "Камчийскую элегию", а еще "Прощание с
капитаном". Каждому стихотворению предшествовал поэтический комментарий.
Скажем, перед стихотворением "Хляб", состояшим всего из одиннадцати
строчек, Ганчо сказал:
- Геннадий! Сибиряк буден! Плыл в море однажды. Играл с Черным морем,
плыл легко на спине, бездна над головой, бездна снизу. Плыл и попал в
мертвую зыбь, в мертвое волнение, проклятое, темное. Ноги отказались
работать, руки устали. Знал - тону, но кричать страшно. Волна меня
поднимала, вдруг видел берег, всегда как в последний раз. Очнулся на
песке...
Странно, в стихотворении "Хляб" не было этого мертвого ужаса, так
отчетливо отражавшегося на лице Ганчо Мошкова..
Впрочем, что это я? Ведь Миша Веллер писал: личное потрясение.

Этот вечер стал переломным.
Ганчо и Веселин, философ Карадочев и светлая поэтесса, за весь вечер
не сказавшая ни слова, повлекли всех в корчму. К ужасу прозаика П. и поэта
К., составившим нам компанию, к нам присоединились две шведских студентки,
интересовавшиеся искусством Средиземноморья. До приезда в Болгарию они
интересовались искусством конкретно Кипра и Греции, теперь их интересовало
искусство конкретно Болгарии. Прозаик П. и поэт К. смотрели на шведок с
подозрением, слово искусствовед было им хорошо знакомо. Но больше они
следили за мной, сколько я наливаю? Они явно боялись, что в компанию
давным-давно втерся какой-нибудь Мубарак Мубарак, или того хуже - Хюссен.
Поведение прозаика П. и поэта К. было замечено Ганчо Мошковым. Он
встревожился. Негромко, что стоило ему определенных усилий, он спросил:
"У твоих известных коллег совсем нет слабостей?"
Я негромко ответил:
"У них есть некоторые слабости, но они стесняются."
"Скажи, - попросил Ганчо. - Я хочу помочь твоим коллегам."
Я честно сказал:
"Они любят выпить, они хотят выпить, они мечтают выпить со всеми
вами, но стесняются. Они не могут выпивать просто так, им нужна серьезная
причина, им нужен повод для выпивки. Хотя бы официальные тост. Это их
сразу раскрепощает. Ведь в искусстве они люди официальные."
Ганчо Мошков понимающе кивнул.
Повинуясь незримому приказу, молодые шуменские поэты густо сбились
вокруг прозаика П. и поэта К. "Ваши книги, - услышал я взволнованные
голоса, - учат жить! Мы выросли на ваших книгах! Мы собираемся и дальше на
них расти. Давайте выпьем за книги, которые вы уже написали, за книги,
которые вы пишете, за книги, которые вы еще будете писать."
Эти слова произвели волшебное впечатление.
Прозаик П. и поэт К. охотно подставили свои фужеры под непрерывно
бьющую струю вина. Поэт К., впрочем, заметил:
"Но вы, болгары, должны помнить..."
- Дружба навсегда! Дружба завинаги!
"Но вы, болгары, должны помнить..."

Вечером следующего дня, вернувшись из Мадары, я увидел поэта К. и
прозаика П. на завалинке нашего высотного отеля. Их окружала толпа
молодых, совсем не уставших молодых поэтов. Впрочем, может быть, поэты
менялись, приходя на встречу с П. и К. как на дежурство.
Я услышад:
- Дружба навсегда!
- Но вы, болгары, должны помнить...
- Дружба завинаги!
- Но вы, болгары, должны помнить...

Для меня день закончился в номере беловолосых шведских студенток,
интересующихся искусством Средиземноморья. Я пил коньяк "Метакса" и
печально играл на шотландской волынке. Бесстыжие беловолосые студентки
занимались любовью. Любовь для них была крайне важной деталью, входящей в
общую фигуру искусства Средиземноморья.
Не знаю, слышали ли вы о филодендроне селлоуме?
Этот редкий цветок встречается только в бразильской сельве,
температура в глубине его чашечки в пору опыления поднимается до сорока
шести градусов по Цельсию. Столько тепла не выделяет даже тучный человек,
рискнувший заняться аэробикой. Мои беловолосые подружки заткнули
рододендрон селлоум за пояс, или куда там еще можно заткнуть такое. А я
пил греческий коньяк и печально играл на шотландской волынке...

Почему люди так часто боятся жить?

Шуменская неделя многое определила и в сюжетном течении моей будущей
повести.
Не знаю, что повлияло больше - нежность, растворенная в южном
воздухе, временное отсутствие партийной дисциплины или долгие тосты и
лирические комментарии Ганчо Мошково, - но я, наконец, явственно увидел
сюжет, явственно увидел героев.
Одним из героем будущей повести или романа непременно должен был
оказаться частный сыщик, настолько хорошо знающий людей, что уже не
нуждался в личном оружии. Крутой парнишка с десятью классами за плечами, с
двумя курсами юрфака и, конечно, армией. Он терпеть не мог драчунов, но
сам подраться любил. Естественно, был он при этом человеком тонким и
понимающим. Если его просили разузнать, не встречается ли такая-то дама с
таким-то вот подлецом, а если встречается, то не происходит ли между ними
того-то и того-то, он, понятно, получал всю нужную информацию, не прибегая
ни к насилию, ни к грубому обману.
Собственно, с этого и должна была начинаться повесть.
Некто Шурик, так звали героя, был срочно вызван в контору к шефу.
Обычная комнатушка, снятая под офис. Пустая, а все равно тесная. Впрочем,
из пятерых сотрудников частного детективного бюро четверо, как правило,
всегда находились на заданиях, а что касается сейфов и прочего, шефу
Шурика они были ни к чему - Роальд обладал невероятной памятью, кроме
того, дома у него стоял недурной "Пентиум" с еще более сильной, чем у
хозяина, памятью.
Я явственно видел шефа. Имя его было Роальд. В отличие от Шурика, он
был груб. Даже вокзальные грузчики считали его грубым человеком. Но если
честно, Роальд не был груб, просто он любил дисциплину. А на столе перед
ним всегда лежала крупномасштабная топографическая карта города.
Войдя, Шурик расстегнул джинсовую куртку, но раздеваться не стал. Все
равно куртку не на что было повесить.
- Ну? - спросил он.
- Дерьмовые новости, - грубо ответил Роальд.
Шурик ухмыльнулся:
- После такого вступления все остальное выглядит, наверное, вполне
приемлимым.
И спросил:
- Снова доктор Органзи?
- Нет, - отрезал Роальд. - Скоков достал доктора. Завтра доктор
выложит недостающие семь кусков.
- Тогда что?
- Сам прикинь.
Шурик прикинул:
- Люция Имантовна?
Роальд повеселел. Он любил, когда сотрудники его частного сыскного
бюро думали.
- Ею и займешься.
- А Скоков? - сразу увял Шурик.
- Скоков доводит доктора.
- А Вельш?
- На Вельше висят фраера из видеосалона.
- А Коля Ежов, который не Абакумов? - (Это такая шутка была в
конторе). - Почему не Коля?
- Потому что Коля улетел в Сочи.
- Ничего себе! - обиделся Шурик. - Меня ты дальше Искитима никуда не
посылал.
- Если тебе прострелят руку, пошлю.
- Ладно, - сдался Шурик. - Что там у Люции?
Люция Имантовна являлась постоянной клиенткой частной сыскной конторы
Роальда. Тридцать пять лет, не замужем, все остальное в норме. Ей
постоянно не везло, но деньги у нее водились. Три года назад внезапно
исчез человек, которого Люция Имантовна привыкла называть своим третьим
самым любимым мужем. Вышел из дома и не вернулся. Ни в моргах, ни в
клиниках, ни на квартирах немногочисленных приятелей третий самый любимый
муж Люции Имантовны не появлялся. Всесоюзный розыск тоже не принес успеха.
Как и бывает, история стала забываться.
Но не Люцией.
Двух первых мужей она выгнала сама. Мысль о том, что кто-то ушел от
нее сам, была для Люции Имантовны нестерпима. Придя к Роальду, она не
стала скрывать: похоже, за ее самым любимым мужем тянулся какой-то след.
Может, он кому-то землю продавал погонными метрами, может, чем-то не тем
баловался в юности. Она не знает. Но что-то такое было. Чего-то ее муж
боялся. А, может, был слишком интеллигентным.
- Бросьте, - грубо сказал Роальд. - Любовь это всегда побег. Или от
себя, или от того, кого любишь. А если не побег, - добавил Роальд грубо, -
тогда поимка.
Слова Роальда заинтересовали Люцию Имантовну.
- Ты - придурок, - сказала она Роальду. - Но если ты разыщешь
любимчика, я твою контору поставлю на ноги. У меня три ларька на рынке. И
вообще я умею жить.
- Вас понял, - сказал Роальд.
Время шло, но любимчик не находился...
Роальд сделал эффектную паузу.
- Смотри, - наконец сказал он, выкладывая перед Шуриком местную
газету. - Видишь этот снимок? Вот тут, ниже, под описанием очередной
презентации. Кто-то там издал книгу, обмывали ее в Домжуре. Фотография
сделана именно на презентации. На редкость отчетливая фотография.
- Ну и что? - спросил Шурик.
- А то, что Люция утверждает: один из придурков, изображенных на
фотографии, ее пропавший муж.
- Сильно, - оценил Шурик.
Снимок, действительно был отчетливый.
Шурик увидел за одним из столиков несколько криворотого человечка.
Криворотость вполне можно было отнести к дефектам печати, но на всякий
случай Шурик заметил, что на месте Люции Имантовны разыскивать такого
чудика он бы не стал.
- Не твое дело, - грубо сказал Роальд.
- Но ты сам посуди, - сказал Шурик. - Мужик в бегах несколько лет.
Люция ищет его непрерывно. Одних обьявлений сколько давала. "Мой лютик,
жду!" А лютика нет, как не было. Откуда ж ему сейчас появиться?
- Не твое дело, - грубо повторил Роальд. - Может, на снимке совсем
другой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16