— спросил Чарли. — Мне непонятно.
— И мне тоже. И никто не собирается рассказывать нам об этом. Похоже на то, что богачи просто существуют с начала человеческого рода.
— Почему, — робко спросила мисс Чэтвик, — почему кафе так назвали?
— Отчасти — стиль. И потом, всё это вопрос идеалов, — продолжал Хьюсон с видом человека, который говорит ради своего удовольствия, а не для слушателей. — Когда хозяева вспоминают мадам де Помпадур, они испытывают воодушевление и добавляют к счету десять шиллингов, подделывают этикетки для бутылок о шампанским, а в разбавленное виски доливают еще водички.
— Я слышала по радио джаз этого кафе, — мечтательно проговорила девушка. — Он чудесен.
— Хороший джаз. Знатоки говорят, что лучший в городе. Однако по радио его слушать куда приятнее, чем в кафе. Там вы его только видите . А видеть его — удовольствие небольшое.
— Если ты так говоришь, то какого лешего туда ездят? — резко спросил Чарли. — Зачем ты едешь с нами? Мы могли бы подождать того парня. Не подумай только, что я не хочу, чтобы ты ехал с нами. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Понимаю с предельной ясностью. Ответ прост — я еду отчасти потому, что хочу посмотреть, как оно подействует на вас, отчасти потому, что мне нравится есть и пить даром там, где другие за это платят кучу денег, и отчасти потому, что не хочу слишком рано возвращаться домой и ложиться спать. Последняя причина относится ко многим, кто бывает в этом кафе.
— О, я понимаю вас, — с живостью отозвалась девушка. — Я часто чувствовала то же самое. Там, где я живу, все всегда хотят идти домой и ложиться спать.
— Согласен. А здесь многие не хотят. Мы боимся идти домой и ложиться спать. Мы стараемся провести вечер по-другому, надеясь найти то, что в жизни бессмертно — любовь, дружбу, радость, красоту, ум. Если ничего этого мы не находим, мы продолжаем ждать, надеясь всё-таки, что рано или поздно, но мы найдем их. Пойти домой и лечь спать, значит, признать поражение. Ночные клубы, модные танцзалы, кабаре — последние места наших поисков. Вот так-то.
— Не могу сказать, что я всё понял, что ты говорил, — медленно сказал Чарли. — Ты думаешь, что по этим причинам такие вот заведения и получают хороший доход?
— Нет, просто потому, что какая-нибудь кучка богатых модных дураков хочет поехать туда, где они уверены, что встретят другую кучку богатых модных дураков. Ну вот, мы приехали.
Кафе оказалось значительно меньшим, чем Чарли предполагал, но недостаток места с лихвой покрывался теснотой, с которой были расставлены столики, духотой, табачным дымом и шумом. Куда уж тут «Колокольчику» в субботу перед закрытием! Никакого сравнения. Им пришлось почти силой пробиваться, пока они добрались до крохотного столика, забронированного для них. Здесь не было места, чтобы пошевелиться, не было воздуха, чтобы дышать. Из всех запахов выделялся один. Чарли с минуту-две затруднялся определить его, но наконец решил, что это запах дамской пудры, которая лежала на представившейся перед ним сиене таким же толстым слоем, как мучная пыль на мельнице: белые лица, белые плечи, белые руки. Шум стоял ужасный. Играл джаз, но его почти не было слышно. Больше всего шумели женщины, они совсем не стеснялись. В центре зала, неподалеку от их столика, считалось, что люди танцуют, но Чарли, отдав в свое время должное подобным развлечениям, ничего похожего на эти танцы не видел. Танцующие были так стиснуты друг другом, что могли только топтаться на месте и подпрыгивать, что они и делали: пожилые мужчины, прижимая к желудкам девушек, и толстые женщины, намертво притиснув к груди бледных молодых людей. Танцы эти напоминали нелепое сборище незнакомых людей, которые торопливо и бесстыдно занимались ухаживанием. В Бендворсе и Аттертоне, чтобы ухаживать, люди уходят в темные аллеи, и даже там девушки не теряют стыда: там их обдувает свежий ветерок, и им не надо всё время наливать себя вином.
На столе появилось немного еды, принесенной одним из липучих официантов, которые, казалось, не выдержат и умрут все до единого через два часа от такой жизни. Для Иды и Чарли принесли бутылку вина в ведерке. Хьюсон опять занялся виски. Танец окончился, танцующие отлепились друг от друга и возвращались к своим столикам, столики стояли так тесно, что Чарли казалось, что он окружен, стиснут голыми спинами женщин. Одна из них — ее стул стоял как раз позади него — с короткими седыми волосами и громадным длинным носом, почти оглушала его своими выкриками. Он посмотрел на Иду через стол, ожидая увидеть на ее лице отвращение, но ничего подобного не увидел. Она смотрела по сторонам, гордая и счастливая, и глаза ее сияли ярче, чем обычно. Чарли пришел к мрачному заключению, что во всем этом есть своя прелость, и что он, будучи простым парнем, не способен оценить ее. И он попытался развеселиться.
— Я хотя и не очень силен в этом деле, но немного танцую, — предупредил он Иду. — Может, станцуем? Рискнем?
— Конечно, что за вопрос, — ответила она с энтузиазмом. — Скорее бы начали играть.
— Правильно, — сказал Хьюсон отеческим тоном. — Потанцуйте, дети мои. Папа Хьюсон будет ждать вас за столиком за рюмочкой виски. Только прежде чем нырнете в эти массовые объятия, глотните сначала шампанского. Вот идет Джимми Баск, он составит мне компанию.
Обнимая такую девушку, как Ида, за талию — ее было так удобно и приятно обнимать, — Чарли заключил, что танцевать было куда приятнее, чем смотреть, как танцуют. Он немного волновался, чтобы наслаждаться сполна, опасаясь, что может выкинуть какую-нибудь штучку — какую, он и сам не знал, — и тогда они с Идой будут выглядеть дураками. Что касается Иды, так она наслаждалась от души и выглядела настоящей красавицей. О них даже перешептывались. Когда его опасения немного улеглись, возросла гордость. Здесь не было такой девушки, как она, несмотря на всю их помаду, пудру, прекрасные наряды и драгоценности. И она была с ним. Что же, таким случаем надо пользоваться. Он привлек ее ближе, и она глянула на него затуманенными громадными синими глазами. Здесь было хорошо, но было бы куда лучше идти с ней, держа ее под руку, из кино в Аттертоне или Пондерслее. Здесь было слишком много обнимающихся и трясущихся друг около друга людей, слишком много пудры, слишком накуренный и душный воздух, слишком много болтовни, криков, пристальных и бесстыдных взглядов. Всё это не для такой, как она.
Потанцевав, они вернулись к столу, на котором остывали новые закуски. Перед оркестром на эстраде был выдвинут рояль, на него направили прожектор, и тотчас же три женщины и двое молодых мужчин за соседним столиком, опухшие и похожие на только что спасенных утопленников, начали хлопать и что-то кричать друг другу, как пятеро сумасшедших. На эстраду вышел человек во фраке и сел к роялю, отчего в зале еще громче закричали и захлопали.
У человека были черные вьющиеся, как у негра, волосы, необычно желтое лицо и американский акцент. Вращая на всех сидящих поблизости женщин черными глазами, он спел мягким актерским голосом две песни. В каждой песне было по три шуточки, собственно говоря, повторялась три раза одна и та же шуточка, причем она была прозрачнее и откровеннее чем всё, что когда-либо Чарли слышал в смешанной компании, но женщины, каждый раз, когда дело доходило до этой старой, мерзкой и грязной шутки, притворно вскрикивали, горячо аплодировали и так и жаждали встретиться взглядом с этими вращающимися бесстыдными глазами.
Чарли заметил, что девушка из Пондерслея не смеялась и то ли хмурилась, то ли неопределенно улыбалась, словно не зная, как ей сейчас вести себя, и Чарли был рад этому.
— А он умен, сказал бы я, — заявил мистер Баск.
— Возможно, Джимми, — согласился Хьюсон, но всё-таки он — грязная, наглая, дьявольски бесстыжая полукровка, которой следовало бы убираться туда, откуда она пришла. Меня рвет от одного его вида и от вида этих поклонников.
— Легче, легче, — остановил его Чарли. — Вы вот лучше скажите мне, почему женщины хлопают и смеются громче, чем мужчины?
— Слишком долго объяснять, Хэббл, — ответил Хьюсон. — Слишком длинная история, но ты прав — они смеются и хлопают громче.
— Он мне не очень нравится, — сказала Ида, — хотя я верю, что он умный. А это кто? — спросила она, потому что полукровке, наконец, разрешили покинуть эстраду и вместо него вышла очень худая девушка с коротко подстриженными волосами и громадными запавшими глазами. Она старалась выглядеть как можно трагичнее.
— А, этот ребенок? Она еще умнее, — самодовольно заметил мистер Баск. — Новая звезда.
— Ручаюсь, она запасла новую шуточку, — пробормотал Хьюсон.
Но Хьюсон ошибся. У нее был слабенький и не очень приятный голосок, которым она умудрилась рассказать о том, как она одинока и забыта, потому что ее покинул милый. Эта сентиментальная песенка тронула и Иду и Чарли. Они одними из первых захлопали в ладоши. Конечно, следующие две песни ее были комичны. В них, к восторгу публики, повторялась та же шуточка, и казалось, что для публики она всегда останется новой, свежей, замечательной находкой. Окончив петь, девушка слабо улыбнулась, кашлянула раз-другой и, посмотрев на слушателей громадными запавшими глазами, медленно ушла со сцены.
— У нее туберкулез, — между прочим заметил мистер Баск. — В этом ее беда. Бедняга старается, пока держится, побольше заработать. Переутомляется конечно. Как вы смотрите на то, чтобы познакомиться кое с кем?
Опять вспыхнул свет, на столе появились новые закуски, Чарли и Ида выпили еще шампанского. Мистер Баск, пробившись через окружающих соседей, вернулся с управляющим кафе, исключительно вежливым улыбающимся иностранцем. Управляющий к удивлению, смущению и восторгу Иды поцеловал у нее руку. Руку Чарли тряс толстый багровый джентльмен с моноклем в глазу. К его губам прилипли остатки сигары, и весь он чудовищно пропах спиртным. Джентльмен говорил:
— Очень горжусь, что познакомился с вами. Очень горжусь, молодой человек. А я выпил. Мы всё здесь выпили, правда?
— Правда, — не замедлил согласиться Чарли.
— Отлично, сэр. Какое кому дело! Какому дьяволу есть до этого дело! Что бы там ни было, а я горжусь, что познакомился с вами, с молодым человеком, который… который совершил так много. И с этой прелестной юной леди. Ваша жена, сэр? Жаль! Клянусь богом, молодой человек, вы — герой. Я тоже. Только я выпил.
Время от времени толстый багровый джентльмен то появлялся, чтобы пожать и потрясти Чарли руку, то опять исчезал. Мистер Баск выскакивал из толпы, как выскакивает из коробки сидящий там на пружине толстый чертик. Он приводил с собой новых людей или они приходили без него. Самой неприятной из всех оказалась леди Каттерберд, женщина средних лет, обвешанная драгоценностями, с лицом, похожим на голову чисто вымытого попугая, с глазами, взгляда которых невозможно избежать, и голосом, заглушающим весь этот ад. Оказалось, что она богата и известна, что читала всё о Чарли и была от него в восторге. Из того, что она ему говорила, Чарли понял, что она приглашает его на вечер, на коктейль-вечер, который устраивался на следующий день. Втиснувшись между соседями, она вплотную прижалась к нему, совершенно не обращая внимания на Иду, у которой также оказались свои поклонники. Когда появлялся толстый багровый джентльмен, он умудрялся втискиваться между Чарли и Хьюсоном, с которым он, казалось, вел какой-то фантастический спор, хотя между ними не было достаточно места для такого человека. Становилось еще теснее, жарче, шумнее, словом, была настоящая атмосфера, которая бывает в таком вот заведении высшего разряда в субботний вечер перед закрытием.
Внезапно Чарли почувствовал, что с него достаточно. Он знал, что если сейчас не уйдет, то не выдержит, его взорвет. Он посмотрел на Иду и увидел, что с нее тоже достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— И мне тоже. И никто не собирается рассказывать нам об этом. Похоже на то, что богачи просто существуют с начала человеческого рода.
— Почему, — робко спросила мисс Чэтвик, — почему кафе так назвали?
— Отчасти — стиль. И потом, всё это вопрос идеалов, — продолжал Хьюсон с видом человека, который говорит ради своего удовольствия, а не для слушателей. — Когда хозяева вспоминают мадам де Помпадур, они испытывают воодушевление и добавляют к счету десять шиллингов, подделывают этикетки для бутылок о шампанским, а в разбавленное виски доливают еще водички.
— Я слышала по радио джаз этого кафе, — мечтательно проговорила девушка. — Он чудесен.
— Хороший джаз. Знатоки говорят, что лучший в городе. Однако по радио его слушать куда приятнее, чем в кафе. Там вы его только видите . А видеть его — удовольствие небольшое.
— Если ты так говоришь, то какого лешего туда ездят? — резко спросил Чарли. — Зачем ты едешь с нами? Мы могли бы подождать того парня. Не подумай только, что я не хочу, чтобы ты ехал с нами. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Понимаю с предельной ясностью. Ответ прост — я еду отчасти потому, что хочу посмотреть, как оно подействует на вас, отчасти потому, что мне нравится есть и пить даром там, где другие за это платят кучу денег, и отчасти потому, что не хочу слишком рано возвращаться домой и ложиться спать. Последняя причина относится ко многим, кто бывает в этом кафе.
— О, я понимаю вас, — с живостью отозвалась девушка. — Я часто чувствовала то же самое. Там, где я живу, все всегда хотят идти домой и ложиться спать.
— Согласен. А здесь многие не хотят. Мы боимся идти домой и ложиться спать. Мы стараемся провести вечер по-другому, надеясь найти то, что в жизни бессмертно — любовь, дружбу, радость, красоту, ум. Если ничего этого мы не находим, мы продолжаем ждать, надеясь всё-таки, что рано или поздно, но мы найдем их. Пойти домой и лечь спать, значит, признать поражение. Ночные клубы, модные танцзалы, кабаре — последние места наших поисков. Вот так-то.
— Не могу сказать, что я всё понял, что ты говорил, — медленно сказал Чарли. — Ты думаешь, что по этим причинам такие вот заведения и получают хороший доход?
— Нет, просто потому, что какая-нибудь кучка богатых модных дураков хочет поехать туда, где они уверены, что встретят другую кучку богатых модных дураков. Ну вот, мы приехали.
Кафе оказалось значительно меньшим, чем Чарли предполагал, но недостаток места с лихвой покрывался теснотой, с которой были расставлены столики, духотой, табачным дымом и шумом. Куда уж тут «Колокольчику» в субботу перед закрытием! Никакого сравнения. Им пришлось почти силой пробиваться, пока они добрались до крохотного столика, забронированного для них. Здесь не было места, чтобы пошевелиться, не было воздуха, чтобы дышать. Из всех запахов выделялся один. Чарли с минуту-две затруднялся определить его, но наконец решил, что это запах дамской пудры, которая лежала на представившейся перед ним сиене таким же толстым слоем, как мучная пыль на мельнице: белые лица, белые плечи, белые руки. Шум стоял ужасный. Играл джаз, но его почти не было слышно. Больше всего шумели женщины, они совсем не стеснялись. В центре зала, неподалеку от их столика, считалось, что люди танцуют, но Чарли, отдав в свое время должное подобным развлечениям, ничего похожего на эти танцы не видел. Танцующие были так стиснуты друг другом, что могли только топтаться на месте и подпрыгивать, что они и делали: пожилые мужчины, прижимая к желудкам девушек, и толстые женщины, намертво притиснув к груди бледных молодых людей. Танцы эти напоминали нелепое сборище незнакомых людей, которые торопливо и бесстыдно занимались ухаживанием. В Бендворсе и Аттертоне, чтобы ухаживать, люди уходят в темные аллеи, и даже там девушки не теряют стыда: там их обдувает свежий ветерок, и им не надо всё время наливать себя вином.
На столе появилось немного еды, принесенной одним из липучих официантов, которые, казалось, не выдержат и умрут все до единого через два часа от такой жизни. Для Иды и Чарли принесли бутылку вина в ведерке. Хьюсон опять занялся виски. Танец окончился, танцующие отлепились друг от друга и возвращались к своим столикам, столики стояли так тесно, что Чарли казалось, что он окружен, стиснут голыми спинами женщин. Одна из них — ее стул стоял как раз позади него — с короткими седыми волосами и громадным длинным носом, почти оглушала его своими выкриками. Он посмотрел на Иду через стол, ожидая увидеть на ее лице отвращение, но ничего подобного не увидел. Она смотрела по сторонам, гордая и счастливая, и глаза ее сияли ярче, чем обычно. Чарли пришел к мрачному заключению, что во всем этом есть своя прелость, и что он, будучи простым парнем, не способен оценить ее. И он попытался развеселиться.
— Я хотя и не очень силен в этом деле, но немного танцую, — предупредил он Иду. — Может, станцуем? Рискнем?
— Конечно, что за вопрос, — ответила она с энтузиазмом. — Скорее бы начали играть.
— Правильно, — сказал Хьюсон отеческим тоном. — Потанцуйте, дети мои. Папа Хьюсон будет ждать вас за столиком за рюмочкой виски. Только прежде чем нырнете в эти массовые объятия, глотните сначала шампанского. Вот идет Джимми Баск, он составит мне компанию.
Обнимая такую девушку, как Ида, за талию — ее было так удобно и приятно обнимать, — Чарли заключил, что танцевать было куда приятнее, чем смотреть, как танцуют. Он немного волновался, чтобы наслаждаться сполна, опасаясь, что может выкинуть какую-нибудь штучку — какую, он и сам не знал, — и тогда они с Идой будут выглядеть дураками. Что касается Иды, так она наслаждалась от души и выглядела настоящей красавицей. О них даже перешептывались. Когда его опасения немного улеглись, возросла гордость. Здесь не было такой девушки, как она, несмотря на всю их помаду, пудру, прекрасные наряды и драгоценности. И она была с ним. Что же, таким случаем надо пользоваться. Он привлек ее ближе, и она глянула на него затуманенными громадными синими глазами. Здесь было хорошо, но было бы куда лучше идти с ней, держа ее под руку, из кино в Аттертоне или Пондерслее. Здесь было слишком много обнимающихся и трясущихся друг около друга людей, слишком много пудры, слишком накуренный и душный воздух, слишком много болтовни, криков, пристальных и бесстыдных взглядов. Всё это не для такой, как она.
Потанцевав, они вернулись к столу, на котором остывали новые закуски. Перед оркестром на эстраде был выдвинут рояль, на него направили прожектор, и тотчас же три женщины и двое молодых мужчин за соседним столиком, опухшие и похожие на только что спасенных утопленников, начали хлопать и что-то кричать друг другу, как пятеро сумасшедших. На эстраду вышел человек во фраке и сел к роялю, отчего в зале еще громче закричали и захлопали.
У человека были черные вьющиеся, как у негра, волосы, необычно желтое лицо и американский акцент. Вращая на всех сидящих поблизости женщин черными глазами, он спел мягким актерским голосом две песни. В каждой песне было по три шуточки, собственно говоря, повторялась три раза одна и та же шуточка, причем она была прозрачнее и откровеннее чем всё, что когда-либо Чарли слышал в смешанной компании, но женщины, каждый раз, когда дело доходило до этой старой, мерзкой и грязной шутки, притворно вскрикивали, горячо аплодировали и так и жаждали встретиться взглядом с этими вращающимися бесстыдными глазами.
Чарли заметил, что девушка из Пондерслея не смеялась и то ли хмурилась, то ли неопределенно улыбалась, словно не зная, как ей сейчас вести себя, и Чарли был рад этому.
— А он умен, сказал бы я, — заявил мистер Баск.
— Возможно, Джимми, — согласился Хьюсон, но всё-таки он — грязная, наглая, дьявольски бесстыжая полукровка, которой следовало бы убираться туда, откуда она пришла. Меня рвет от одного его вида и от вида этих поклонников.
— Легче, легче, — остановил его Чарли. — Вы вот лучше скажите мне, почему женщины хлопают и смеются громче, чем мужчины?
— Слишком долго объяснять, Хэббл, — ответил Хьюсон. — Слишком длинная история, но ты прав — они смеются и хлопают громче.
— Он мне не очень нравится, — сказала Ида, — хотя я верю, что он умный. А это кто? — спросила она, потому что полукровке, наконец, разрешили покинуть эстраду и вместо него вышла очень худая девушка с коротко подстриженными волосами и громадными запавшими глазами. Она старалась выглядеть как можно трагичнее.
— А, этот ребенок? Она еще умнее, — самодовольно заметил мистер Баск. — Новая звезда.
— Ручаюсь, она запасла новую шуточку, — пробормотал Хьюсон.
Но Хьюсон ошибся. У нее был слабенький и не очень приятный голосок, которым она умудрилась рассказать о том, как она одинока и забыта, потому что ее покинул милый. Эта сентиментальная песенка тронула и Иду и Чарли. Они одними из первых захлопали в ладоши. Конечно, следующие две песни ее были комичны. В них, к восторгу публики, повторялась та же шуточка, и казалось, что для публики она всегда останется новой, свежей, замечательной находкой. Окончив петь, девушка слабо улыбнулась, кашлянула раз-другой и, посмотрев на слушателей громадными запавшими глазами, медленно ушла со сцены.
— У нее туберкулез, — между прочим заметил мистер Баск. — В этом ее беда. Бедняга старается, пока держится, побольше заработать. Переутомляется конечно. Как вы смотрите на то, чтобы познакомиться кое с кем?
Опять вспыхнул свет, на столе появились новые закуски, Чарли и Ида выпили еще шампанского. Мистер Баск, пробившись через окружающих соседей, вернулся с управляющим кафе, исключительно вежливым улыбающимся иностранцем. Управляющий к удивлению, смущению и восторгу Иды поцеловал у нее руку. Руку Чарли тряс толстый багровый джентльмен с моноклем в глазу. К его губам прилипли остатки сигары, и весь он чудовищно пропах спиртным. Джентльмен говорил:
— Очень горжусь, что познакомился с вами. Очень горжусь, молодой человек. А я выпил. Мы всё здесь выпили, правда?
— Правда, — не замедлил согласиться Чарли.
— Отлично, сэр. Какое кому дело! Какому дьяволу есть до этого дело! Что бы там ни было, а я горжусь, что познакомился с вами, с молодым человеком, который… который совершил так много. И с этой прелестной юной леди. Ваша жена, сэр? Жаль! Клянусь богом, молодой человек, вы — герой. Я тоже. Только я выпил.
Время от времени толстый багровый джентльмен то появлялся, чтобы пожать и потрясти Чарли руку, то опять исчезал. Мистер Баск выскакивал из толпы, как выскакивает из коробки сидящий там на пружине толстый чертик. Он приводил с собой новых людей или они приходили без него. Самой неприятной из всех оказалась леди Каттерберд, женщина средних лет, обвешанная драгоценностями, с лицом, похожим на голову чисто вымытого попугая, с глазами, взгляда которых невозможно избежать, и голосом, заглушающим весь этот ад. Оказалось, что она богата и известна, что читала всё о Чарли и была от него в восторге. Из того, что она ему говорила, Чарли понял, что она приглашает его на вечер, на коктейль-вечер, который устраивался на следующий день. Втиснувшись между соседями, она вплотную прижалась к нему, совершенно не обращая внимания на Иду, у которой также оказались свои поклонники. Когда появлялся толстый багровый джентльмен, он умудрялся втискиваться между Чарли и Хьюсоном, с которым он, казалось, вел какой-то фантастический спор, хотя между ними не было достаточно места для такого человека. Становилось еще теснее, жарче, шумнее, словом, была настоящая атмосфера, которая бывает в таком вот заведении высшего разряда в субботний вечер перед закрытием.
Внезапно Чарли почувствовал, что с него достаточно. Он знал, что если сейчас не уйдет, то не выдержит, его взорвет. Он посмотрел на Иду и увидел, что с нее тоже достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40