— Хотя я не очень-то верю в репутацию а каком-нибудь городе. Я давно заметил, что того, кого похвалят в газетах, и дома больше замечают. Спорю на что хотите, что если бы я сейчас приехал в Бендворс, — я там родился, — или Аттертон — там я работаю, — там обо мне за две минуты наговорили бы больше, чем раньше за два года.
Сэр Эдуард кивнул.
— Вполне справедливо. Но я подразумеваю нечто иное, когда говорю о репутации в каком-нибудь городе, — не разговоры. Мне не хотелось бы утомлять вас всем этим, но сегодня мне хочется поговорить. Как вы смотрите на это? Я теперь не очень часто испытываю желание поговорить, но, полагаю, что ряд обстоятельств, — он криво усмехнулся, — сделали нас очень близкими знакомыми. Я могу беседовать с человеком, который трудится своими руками, кто действительно работает, но разговаривать с этими модниками, которых мне приходится встречать в моем доме и провожать из него, я не в состоянии.
— Некоторых я сегодня видел на вечере. Странная публика.
— Да. Большинство из них только и делают, что, как осы, летают вокруг горшка с медом. Мед поставляю я. Наше общество кишит паразитами. Думаю, что так и должно быть. Так было, так и будет. Часть из них содержу я. Не то, чтобы они мне нужны, нет, они нужны жене. Понимаете, когда-то я был очень увлечен ею. У каждого свои вкусы. Так вот, мы не всегда были сэр Эдуард и леди Каттерберд и не жили так, как сейчас. Я по профессии инженер-строитель и очень хороший инженер-строитель. У меня в определенных кругах до сих пор сохранилась солидная репутация, о которой мы сейчас говорили. И я этого не забываю. Но, кроме того, я умею делать деньги. Возможно, что и вы тоже умеете делать деньги, кто знает?
— Как вам сказать, я могу вложить во что-нибудь пару фунтов не хуже другого. Вы об этом говорите?
— Не совсем, хотя, пожалуй, и это относится к тому же.
— Другими делами с деньгами я не занимался.
— Не считайте, что вам не повезло, если вы занимались только этим. Когда я говорю, что умею делать деньги, я хочу сказать, что умею пускать их в оборот. Я тот, кого некоторые идиоты называют прирожденным финансистом. В действительности же я не разбираюсь в финансах, очень мало людей разбираются в них — вообще я сомневаюсь, что в них кто-то разбирается, — но мне удаются кое-какие манипуляции с деньгами. Я узнал это совершенно случайно и очень скоро, прежде чем догадался, куда я иду, перестал быть инженером-строителем, хотя у меня всё еще работали инженеры-строители, да и работают и сейчас, и стал дельцом. Вы когда-нибудь задумывались над вопросом: у кого обычно есть деньги?
— Нет, — откровенно ответил Чарли. — Там, где я живу, больше тех, у кого денег нет. Да и здесь таких тоже хватает.
— Чтобы иметь большие деньги, надо быть умным и удачливым карточным игроком или финансовым махинатором. Большие деньги не заработаешь, оперируя чем-то вещественным или занимаясь умственным трудом, их можно заработать только пуская в оборот деньги, игрой или ростовщичеством.
— Что же, и это неплохо!
— Нет, очень плохо.
— Э, нет! Вот что я вам скажу, — заявил Чарли, уже совершенно не боясь маленького человека, — если вы думаете, что я пожалею вас за то, что вы делаете большие деньги, вы ошибаетесь. Если вам не нравится иметь кучу денег, отделайтесь от них. Я знаю многих, кто был бы рад иметь хоть немного их.
— Дайте мне, мой друг, досказать. Над ростовщичеством, игрой, над всем тем, что связано с денежными махинациями, тяготеет проклятье. Не замечали?
— Нет, не замечал.
— А это так. Только имея дело с действительно существующими вещами, человек нормален. Я был нормален, пока работал инженером-строителем. Теперь дело другое. Я даже не уверен, что во всем этом доме осталось хоть что-нибудь нормальное. Когда-то моя жена была женщиной большого ума и широкого сердца, — возможно, она и сейчас такая же, и всё это спрятано у нее в глубине, — но атмосфера финансовых комбинаций отравила ее. Стоит только заняться деланьем денег и ничем больше, а только деньгами, и всё настоящее исчезает из жизни бесследно. — Маленькие глаза блеснули опять. — Мы отстоим всего на одну ступень от бедняг, которые заселяют сумасшедшие дома, которые воображают себя Юлиями Цезарями и Наполеонами и целый день отдают приказания несуществующим армиям. Разница лишь в том, что, когда ты наслаждаешься в Сити своим сумасшествием, в твой обман посвящено большее число людей. Помешательство это продолжается не дольше обычного. Оно было бы еще короче, если бы у людей был здравый смысл. Тогда бы я строил плотины, акведуки и жил бы по-человечески.
— Но вы можете бросить всё это. Разве нет?
— Конечно, могу. Есть три пути. Суд по делам банкротства, тюрьма и смерть. Хотя нет, есть еще и четвертый — сумасшедший дом.
— Это вы зря! — Чарли сейчас был не на шутку потревожен этими дикими и непонятными рассуждениями и блестящими глазами. Может, он сумасшедший? Может, все в этом доме посходили с ума?
— Мне совсем не нужна ваша жалость, молодой человек. Я рассказываю вам всё это для того, чтобы вы поняли, почему вам пришлось провести такой странный вечер. Дело не в нас, людях, люди здесь ни при чем. Дело в другом. Виновата, может быть, во всем наша оскорбленная натура, а может, в наших душах надлом или какая-то двойственность, или, может быть, над нами тяготеет проклятие — может быть, что-то такое вот и побеждает в нас человеческое. Мы стали полусумасшедшими. Мы пытаемся спрятаться от себя. Одно убежище — вы видели сами — там, наверху, у меня — другое, свое. Такой вот разговор с вами ни с того ни с сего — тоже убежище. — Он замолчал и пристально посмотрел на Чарли. — Полагаю, вы в скором времени вернетесь к своей работе?
— Вряд ли у меня теперь есть работа, — ответил Чарли. — Управляющему не понравилась вся эта история, вряд ли он примет меня обратно. Кроме того, им пришлось нанять кого-нибудь, пока меня там нет. Но я думаю, что чем-то скоро надо будет заняться. Работать я умею. Я — слесарь-механик, но мне приходилось заниматься и многим другим. Может, вы сможете на каком-нибудь вашем заводе найти для меня работу?
— Конечно, могу. Даже очень просто, если, конечно, вы ничего не имеете против того, чтобы уволили какого-нибудь рабочего, может, человека старше вас, с семьей, и дали его работу вам.
— Нет, так не пойдет, — решительно запротестовал Чарли. — Теперь я понимаю. Я не подумал, когда спрашивал. Забудем об этом.
— Зачем же забывать, приходите ко мне, когда вам надоест быть одним из героев, изобретенных «Дейли трибюн». Может быть, я найду для вас работу. Вы знакомы с мистером Хэчландом, владельцем вашей газеты?
— Вчера познакомился. Что-то он не очень понравился мне.
— Он уже полусумасшедший, — спокойно сказал сэр Эдуард. — Один из нас. Вот так-то, а вы говорите… Между прочим, если надумаете прийти ко мне, смотрите, что бы вас не видела леди Каттерберд. Лучше всего приходите в контору. По некоторым соображениям я не буду провожать вас до дверей, но, думаю, вы не заблудитесь. Желаю успехов.
Чарли, не задерживаясь ни на минуту, торопливо вышел из кабинета. У дверей его уже ждал высокий слуга с его шляпой. Чарли схватил шляпу, пробормотал что-то в благодарность и не перевел дыхания, пока не очутился в темном сквере.
И тогда, остановившись, чтобы получше насладиться, он глубоко и свободно вздохнул.
В субботу утром он встретился в отеле с Идой Чэтвик. Поговорить им не удалось, не было времени. Иду эскортировал тщательно одетый молодой человек. Ида прямо сияла, и Чарли сказал себе, что она парит высоко-высоко, в тех высотах, куда ему никогда не подняться, и с горечью решил, что ему надо перестать думать о ней. Но, к сожалению, он не мог не думать о ней. Когда-нибудь он не без гордости скажет, что был знаком с ней, и ему, конечно, не поверят. Но пока что даже просто думать о ней было горько. Чарли встречался с девушками, особенно долго с Дейзи Холстед, но ни о ком из них он так много не думал. И чувства его к Дейзи Холстед были совсем не такими, как к этой девушке. Да и сами они, Ида и Дейзи, были так непохожи. От Иды ты раз, два — и в нокауте. Дело не в том, как она выглядит, отметил он сам себе, нет, в ней есть что-то такое, отчего тебя так и тянет к ней. Сейчас, наверное, подумал он, к ней уже липнут дюжины. Такие, до которых ему далеко. Он решил поговорить с ней еще раз, пока она не унеслась в высшие сферы, в которых вращаются кинозвезды, элегантные дамы и подобные им красавицы. Он не знал, где и как ему удастся поговорить с ней, но надеялся, что ему удастся сделать это. Устроить такую встречу он не сумел. Как и многие его дела, как всё это приключение, встречу с ней ему устроили другие. Тут уж действительно была рука судьбы, она для него никогда не была простой метафорой, а существовала, как действующая сила. На этот раз судьба воплотилась в специальную вечернюю радиопередачу для Англии под названием «Сюрпризы». Би-Би-Си транслировала «Сюрпризы» в 21:20. Чарли и мистер Кинни были частью «сюрпризов». В самом начале десятого лифт поднял их на тот этаж радиоцентра, где их ждал микрофон. При одной только мысли, где ты находишься и что тебя ожидает, пересыхало во рту, колотилось сердце и сладко захватывало дух. Даже мистер Кинни казался слегка взволнованным. Их повели по коридору. Он напоминал коридор тех необыкновенных домов, какие можно, видеть в кино и нигде больше. Где-то играл джаз, и это вдруг заставило Чарли с ужасом осознать, что он — часть радиопрограммы и что очень скоро миллионы радиослушателей будут слушать хриплый и обрывающийся голос, который издаст его пересохший, как пустыня, рот. Затем их пригласили в комнату, которая так же, как и коридор, могла существовать только в кино, но не в действительной жизни. Удивительно светлая ультрасовременная комната, казалось, ожидала, когда в нее придут наслаждаться покоем и комфортом представители новой расы людей. Над ее дверью была целая система зловещих световых сигналов, на стене — недружелюбные электрочасы, на столе — микрофон. Словом, это была радиостудия.
На несколько минут их оставили вдвоем.
— Вот и добрались, — сказал мистер Кинни не обычным своим густым и приятным басом, а каким-то слабым надтреснутым голосом. — Здорово они это организовали, а? — Он засуетился, шурша листками с отпечатанным на машинке текстом.
— Вообще да, но у меня душа в пятки уходит, — пробормотал Чарли.
— Вот ваше выступление, — мистер Кинни передал Чарли листок. — Ничего нового. «Рад, что выполнил свой долг» и так далее. Просмотрите.
— Да, придется, — с горечью ответил Чарли.
За дверью послышался шорох. Чарли показалось, что через крохотный глазок в двери кто-то заглянул в комнату. В следующую секунду в студии оказалась мисс Ида Чэтвик, некогда проживавшая в Пондерслее. Ее сопровождали исключительно вежливый молодой человек во фраке и мистер Грегори из «Морнинг пикчерал». Чарли уставился на нее, а она улыбнулась ему, как старому другу.
— Вы тоже выступаете? — спросил он.
— Да. Просто ужасно. Я знаю, я, наверное, умру. Вы волнуетесь?
— Кто, я? Кажется, волнуюсь.
— Нисколько не заметно. Честное слово, не заметно.
— И о вас этого не скажешь, — твердо заявил Чарли. — Как будто вы всю жизнь выступали по радио. Такой у вас вид.
— Я этого не чувствую. Я просто дрожу. Вот посмотрите. — И она вытянула перед собой руки.
Чарли неожиданно для себя, видимо, потому, что оба они были в таком отчаянном положении, крепко пожал ей руку. Рука, казалось, была рада этому пожатию. Во всяком случае, владелец ее не был против.
— Я чувствую себя немного увереннее, потому что вы здесь, — шепнула она. Чарли обрадовался этому. — Что вы должны делать? Что-нибудь читать?
— И больше ничего, — храбро ответил он. — Пустяки. Я уже один раз читал, когда снимался в кино. Вам дали ваше выступление?
Да, ей дали ее выступление, и она принялась так пристально изучать напечатанные на машинке строчки, как будто они были написаны на незнакомом ей языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40