Он решительно встал. Мистер Баск сказал, что сам позаботится о Хьюсоне, который в эту минуту стучался в гигантскую манишку толстого багрового джентльмена. Через две минуты Ида и Чарли сидели в приятной прохладе и сумраке такси.
— Знаете, вряд ли меня скоро опять потянет в это кафе, — сказал Чарли. — Дрянь и бесплатно, а если еще платить, то не знаю, на что это будет похоже. Заметили, сколько там платят? Пачками бумажек по фунту. На такие деньги можно прокормить неделю дюжину семей. Там только деньги, деньги, деньги. От такого начинаешь кое о чем думать. Да… думать…
Из угла машины послышались странные звуки. Он прислушался. Вот опять… Она плакала. Не очень громко, без рыданий, но плакала.
— Что с вами? Что случилось? Ведь вы плачете, да?
— Да, — вздохнула она. — Я глупая. Ничего. Честное слово, ничего. Я не знаю, почему я вдруг заплакала. Наверное, от переживаний и от вина и от того, что устала. Вот и расплакалась. Я вообще не плакса, правда, — добавила она храбро.
— Конечно нет, — подтвердил Чарли, как ее старый и верный друг.
— Сегодня на меня нашло что-то.
Потом он слышал, как она шмыгала носом и громко сморкалась. Ему ужасно хотелось крепко пожать ей руку, но он не осмелился. Он хотел ее успокоить, подбодрить, но не знал как.
— Знаете, что я вам скажу, — наконец, осмелился он, — вы легко станете киноактрисой или поступите в театр, или еще что нибудь такое. На мой взгляд, в театре — на сцене и в зале — не было такой девушки, как вы, даже похожей. И в кафе.
— О, там были хорошенькие девушки, — слабо протестовала она.
— Может быть, может быть. Но ни одной такой, как вы. Будьте уверены. Вы — сногсшибательны.
— Если бы вы могли меня видеть сейчас, вы бы так не говорили. — И девушка принялась прихорашиваться. — Я вам тоже сейчас что-то скажу, мистер Хэббл. Мне кажется, что вы очень, очень славный.
После этого наступила сладостная пауза.
— Вы знаете в Пондерслее футбольную команду «Альбион»? Я играл против нее за Бендворс.
— О, вы приехали из Бендворса, правда?
— Да. Знаете такой город?
— Когда-то в нем жил мой дядя. У него был мануфактурный магазин на Мильбури-роуд. Я один раз приезжала к нему.
— Вот как? Мильбури-роуд. Ты смотри-ка. Интересно было бы вас там увидеть. Как фамилия вашего дяди?
Конец был не столь романтичен. Они победоносно прибыли в отель, победоносно, потому что Чарли после отчаянно трудного момента всё-таки решил, сколько же он должен дать шоферу, чтобы тот остался доволен, но когда они вошли в отель, он увидел, что она очень бледна.
— Что с вами?
— Мороженое, — ответила она, тяжело дыша. — И вино, и сигареты, и переживания. Ой, меня, наверно, стошнит. — Кинув на него загнанный взгляд, она убежала.
Ни говорить, ни что-нибудь делать было уже больше не нужно. Он устало побрел к своему номеру. Он устал больше, чем после целого дня тяжелой работы, и настроение у него тоже было хуже, чем после такой работы. Раскалываясь, болела голова, во рту был противный кислый вкус, словно он ел пепел. Он думал, что вряд ли девушка, которая сейчас лежала где-то совсем рядом полубольная, захочет когда-нибудь увидеть его. Он очень славный, сказала она. Тоже думает, что он герой. Если бы он был хоть на четверть тем, кем его считают, он бы прямо пошел к ней и сказал что надо. Но он не такой, и чем раньше он перестанет думать о ней, тем будет лучше для него.
Этот день был его днем — и он прошел. Всё, что осталось от него, это только отвратительный вкус во рту.
5. Так и живут герои
Следующие три дня для Чарли перемешались в сутолоке и суматохе приключений. Потом ему трудно было распутать весь этот клубок. Он хорошо знал только одно — эту путаницу дней он не делил с Идой Чэтвик. За три дня он видел ее только дважды, а говорил один раз, хотя их комнаты были на одном этаже одной гостиницы. Он был занят, занята была и она. Оба они стали парой интересных кукол. Сэр Грегори решил в ближайшее воскресенье в честь «Лиги имперских йоменов» организовать массовый подготовительный митинг. На нем должен был выступить Чарли, и поэтому «Трибюн» продолжала держать его в центре своих новостей. Каждый день газета посвящала ему по крайней мере заметку, рассказывая о его приключениях в Лондоне, в большинстве своем выдуманных Хьюсоном. Сотрудники «Трибюн» старались подыскать для Чарли какое-нибудь занятие, чтобы привлечь к нему внимание. Он получал всё больше и больше писем и в конце концов перестал их читать. Люди приходили в отель, чтобы повидать его, однако это удавалось немногим. Но один из них оказался настойчивее других. Это произошло в пятницу утром, когда Чарли, вернувшись накануне поздно, решил отдохнуть. Посетитель оказался ужасным человеком. Его визит стал событием, и Чарли потом долго вспоминал его.
Обычно посетители называли себя молодому человеку в бюро регистрации, тот звонил Чарли, осведомлялся, может ли он принять гостя, Чарли отвечал ему, что он не намерен никого принимать, и этим дело заканчивалось. Однако с этим посетителем всё обстояло иначе. Он просто взял и пришел. Дверь настежь отворилась, и в комнату вошел очень прямой старый джентльмен с густой копной седых волос, коричневым бритым лицом и маленькими пронзительными глазами.
— Мистер Хэббл? Отлично. Мне сказали внизу, что я найду вас здесь. — И хоть бы слово о телефонном звонке или о своем имени. Видимо, этот старый джентльмен привык распоряжаться. Он уселся в кресло напротив Чарли и, сидя очень прямо и держа на коленях руки, пристально стал разглядывать Чарли. Чарли казалось, что глаза джентльмена буравят его, как два сверла.
— Моя фамилия Колвей-Петерсон. Возможно, она вам знакома.
Чарли покачал головой. Он хотел было спросить, что угодно этому старому джентльмену, но не посмел.
— Я — ученый и политический философ. Я написал несколько книг и много статей. Я внес значительный вклад в дело развития действительно серьезной печати Кстати, действительно серьезная печать не включает «Дейли трибюн». «Дейли трибюн» до отвращения вульгарная и неправдивая газета, но я читаю ее, надеясь понять хоть что-нибудь из всех причуд и непостоянства того, что порой называют — будем надеяться, что это так, — общественным мнением. В данный момент, молодой человек, благодаря идиотскому вниманию «Дейли трибюн», вы представляете определенный интерес для общественного мнения.
Джентльмен умолк. Чарли, не зная, что ответить ему, скромно кашлянув, согласился.
— Это так.
— Заслуживаете ли вы такого внимания — это другой вопрос, — резко сказал мистер Колвей-Петерсон. — Я не намерен оскорблять вас, но, исходя из того, что я бегло читал о вас, к вам, на мой взгляд, проявлено чрезмерное внимание. Другими словами, если уже говорить откровенно, я нашел, что мне трудно установить, что же вы всё-таки сделали.
И он выжидающе посмотрел на Чарли.
— Вот что, — сказал Чарли, принимая оборонительную тактику, — я никогда не говорил, что сделал что-то необыкновенное. Я никогда не обманывал, понятно?
— Очень хорошо. Это уже что-то да значит. Но что вы сделали вообще? Извините за навязчивость, но если «Дейли трибюн» так настойчиво предлагает мне восхищаться вами, но — что довольно странно — обходит молчанием более или менее точные факты ваших действий, я полагаю, мою настойчивость можно извинить.
Это было ужасно. Чарли чувствовал себя школьником. Джентльмен был просто невыносим.
— Это не совсем так, — пробормотал Чарли. — Они кое-что писали на следующее утро.
— Несомненно, писали. Вы не совсем понимаете меня. Мне известно, что вы ликвидировали или помогли ликвидировать пожар, который возник на вашем заводе, и, так как вы были окружены взрывчатым веществом или легковоспламеняющимся материалом, дальнейшее распространение пожара могло поставить город в катастрофическое положение. Я не ошибаюсь?
— Нет, — не очень уверенно ответил Чарли.
— Очень хорошо. Вы погасили пожар и тем самым спасли человеческие жизни и значительные ценности. Но, согласитесь; люди каждый день гасят пожары и тем самым спасают человеческие жизни и ценности. Какие же были особые причины, которые заставили журналистов дать вам имя «героя-чудотворца»? Вчера утром, например, я прочел, что то, что вы сделали, должно вернуть нам — предположим, существует такая необходимость — веру в мужество английской нации. Не поймите меня превратно, мистер Хэббл. На вид вы представляете хороший образец северянина-сангвиника. Для меня не было бы неожиданным, если бы я узнал, что вы только что совершили самые удивительные подвиги. Но я человек науки, я мыслитель, и восхитить меня могут только серьезные, обоснованные факты. Я прочел эти удивительные заявления о вас, мистер Хэббл, и задал себе вопрос; а каковы же факты? Существуют ли какие-нибудь особые причины — и если да, то каковы они?
Чарли всё это не нравилось.
— Я считаю особыми, как вы их называете, причинами только то, что если бы пожар разгорелся, весь город мог бы взлететь на воздух. Как я уже сказал, я не считаю, что сделал что-то особенное. Ругайте газету, а не меня.
— Очень хорошо. Я ее и ругаю. Всё ясно. Если есть необходимость так пространно расписывать разумный и естественный поступок такого вот рода, если здравомыслящий молодой рабочий должен быть вознесен до положения национального героя, значит, пресса намерена морочить нам головы более чем когда-либо. Подумайте только, сколько места в газетах уделяется вам, сколько внимания! — Он наклонился вперед и впился глазами в Чарли, сверля его до позвоночника. — А что вы думаете о своей ответственности? Я подразумеваю ответственность человека, на котором временно сосредоточено внимание значительного числа людей.
— Ответственность?
— Да, ответственность. Подумайте, приятель, подумайте. — Сказав это, мистер Колвей-Петерсон встал во весь рост, который превышал рост Чарли на целых несколько дюймов. — Вы известны широкой публике. Она действительно знает вас. Я — Колвей-Петерсон — неизвестен ей, она меня не знает. Однако в течение тридцати лет я работаю на благо людей. Ради них днем и ночью я тратил свое время на научно-политико-экономические исследования. Вы погасили пожар и спасли несколько человеческих жизней. А я готов погасить миллионы пожаров и спасти миллионы жизней, да, сэр, даже значительно больше. Я способен погасить пожары, которые горят в человеческом теле из-за нехватки жизненно важных витаминов. Жизни, которые я могу спасти, это жизни тех, кто скоро может умереть от голодания, хотя всё, что необходимо им для поддержания здоровья, отличного здоровья, лежит забытым у их ног. Я посвятил тридцать лет решению проблемы диетического питания. Очень скоро мое имя станет в ряд с именами, и даже будет выше, таких бессмертных ученых диетической науки, как Маккалам, Функ, Холст и Фролих, Хесс, Стинбок, Голдбергер, Иване. Великие люди, да, великие люди! А вы, мой друг, великий человек?
— Нет, — с большой готовностью ответил Чарли.
— Хорошо сказано, хорошо сказано. В настоящее время я на пути к открытию чего? Нового витамина, — скажете вы. Ничего подобного! — вдруг к ужасу Чарли закричал он. — Не одного витамина, а трех! Трех! Подумайте, мой друг, что это значит. И это не конец, ни в коем случае. Что сейчас происходит в нашей стране? Мы живем, питаясь ввозимыми продуктами.
В этом вопросе Чарли чувствовал себя значительно увереннее и поэтому незамедлительно согласился.
— Эти ввозимые продукты не только угрожают нашему благосостоянию и безопасности, но ставят под угрозу и нашу жизнь. Мы разрушаем, отравляем себя. Подумайте над этим минутку, мой юный друг.
С этими словами он отшатнулся от Чарли и принялся изучать узор на стене.
Чарли продолжал молча сидеть, чувствуя себя дураком.
Мистер Колвей-Петерсон резко обернулся к нему, посмотрел так, как будто застал Чарли в тот момент, когда он лез к нему в карман, и вынес обвинение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Знаете, вряд ли меня скоро опять потянет в это кафе, — сказал Чарли. — Дрянь и бесплатно, а если еще платить, то не знаю, на что это будет похоже. Заметили, сколько там платят? Пачками бумажек по фунту. На такие деньги можно прокормить неделю дюжину семей. Там только деньги, деньги, деньги. От такого начинаешь кое о чем думать. Да… думать…
Из угла машины послышались странные звуки. Он прислушался. Вот опять… Она плакала. Не очень громко, без рыданий, но плакала.
— Что с вами? Что случилось? Ведь вы плачете, да?
— Да, — вздохнула она. — Я глупая. Ничего. Честное слово, ничего. Я не знаю, почему я вдруг заплакала. Наверное, от переживаний и от вина и от того, что устала. Вот и расплакалась. Я вообще не плакса, правда, — добавила она храбро.
— Конечно нет, — подтвердил Чарли, как ее старый и верный друг.
— Сегодня на меня нашло что-то.
Потом он слышал, как она шмыгала носом и громко сморкалась. Ему ужасно хотелось крепко пожать ей руку, но он не осмелился. Он хотел ее успокоить, подбодрить, но не знал как.
— Знаете, что я вам скажу, — наконец, осмелился он, — вы легко станете киноактрисой или поступите в театр, или еще что нибудь такое. На мой взгляд, в театре — на сцене и в зале — не было такой девушки, как вы, даже похожей. И в кафе.
— О, там были хорошенькие девушки, — слабо протестовала она.
— Может быть, может быть. Но ни одной такой, как вы. Будьте уверены. Вы — сногсшибательны.
— Если бы вы могли меня видеть сейчас, вы бы так не говорили. — И девушка принялась прихорашиваться. — Я вам тоже сейчас что-то скажу, мистер Хэббл. Мне кажется, что вы очень, очень славный.
После этого наступила сладостная пауза.
— Вы знаете в Пондерслее футбольную команду «Альбион»? Я играл против нее за Бендворс.
— О, вы приехали из Бендворса, правда?
— Да. Знаете такой город?
— Когда-то в нем жил мой дядя. У него был мануфактурный магазин на Мильбури-роуд. Я один раз приезжала к нему.
— Вот как? Мильбури-роуд. Ты смотри-ка. Интересно было бы вас там увидеть. Как фамилия вашего дяди?
Конец был не столь романтичен. Они победоносно прибыли в отель, победоносно, потому что Чарли после отчаянно трудного момента всё-таки решил, сколько же он должен дать шоферу, чтобы тот остался доволен, но когда они вошли в отель, он увидел, что она очень бледна.
— Что с вами?
— Мороженое, — ответила она, тяжело дыша. — И вино, и сигареты, и переживания. Ой, меня, наверно, стошнит. — Кинув на него загнанный взгляд, она убежала.
Ни говорить, ни что-нибудь делать было уже больше не нужно. Он устало побрел к своему номеру. Он устал больше, чем после целого дня тяжелой работы, и настроение у него тоже было хуже, чем после такой работы. Раскалываясь, болела голова, во рту был противный кислый вкус, словно он ел пепел. Он думал, что вряд ли девушка, которая сейчас лежала где-то совсем рядом полубольная, захочет когда-нибудь увидеть его. Он очень славный, сказала она. Тоже думает, что он герой. Если бы он был хоть на четверть тем, кем его считают, он бы прямо пошел к ней и сказал что надо. Но он не такой, и чем раньше он перестанет думать о ней, тем будет лучше для него.
Этот день был его днем — и он прошел. Всё, что осталось от него, это только отвратительный вкус во рту.
5. Так и живут герои
Следующие три дня для Чарли перемешались в сутолоке и суматохе приключений. Потом ему трудно было распутать весь этот клубок. Он хорошо знал только одно — эту путаницу дней он не делил с Идой Чэтвик. За три дня он видел ее только дважды, а говорил один раз, хотя их комнаты были на одном этаже одной гостиницы. Он был занят, занята была и она. Оба они стали парой интересных кукол. Сэр Грегори решил в ближайшее воскресенье в честь «Лиги имперских йоменов» организовать массовый подготовительный митинг. На нем должен был выступить Чарли, и поэтому «Трибюн» продолжала держать его в центре своих новостей. Каждый день газета посвящала ему по крайней мере заметку, рассказывая о его приключениях в Лондоне, в большинстве своем выдуманных Хьюсоном. Сотрудники «Трибюн» старались подыскать для Чарли какое-нибудь занятие, чтобы привлечь к нему внимание. Он получал всё больше и больше писем и в конце концов перестал их читать. Люди приходили в отель, чтобы повидать его, однако это удавалось немногим. Но один из них оказался настойчивее других. Это произошло в пятницу утром, когда Чарли, вернувшись накануне поздно, решил отдохнуть. Посетитель оказался ужасным человеком. Его визит стал событием, и Чарли потом долго вспоминал его.
Обычно посетители называли себя молодому человеку в бюро регистрации, тот звонил Чарли, осведомлялся, может ли он принять гостя, Чарли отвечал ему, что он не намерен никого принимать, и этим дело заканчивалось. Однако с этим посетителем всё обстояло иначе. Он просто взял и пришел. Дверь настежь отворилась, и в комнату вошел очень прямой старый джентльмен с густой копной седых волос, коричневым бритым лицом и маленькими пронзительными глазами.
— Мистер Хэббл? Отлично. Мне сказали внизу, что я найду вас здесь. — И хоть бы слово о телефонном звонке или о своем имени. Видимо, этот старый джентльмен привык распоряжаться. Он уселся в кресло напротив Чарли и, сидя очень прямо и держа на коленях руки, пристально стал разглядывать Чарли. Чарли казалось, что глаза джентльмена буравят его, как два сверла.
— Моя фамилия Колвей-Петерсон. Возможно, она вам знакома.
Чарли покачал головой. Он хотел было спросить, что угодно этому старому джентльмену, но не посмел.
— Я — ученый и политический философ. Я написал несколько книг и много статей. Я внес значительный вклад в дело развития действительно серьезной печати Кстати, действительно серьезная печать не включает «Дейли трибюн». «Дейли трибюн» до отвращения вульгарная и неправдивая газета, но я читаю ее, надеясь понять хоть что-нибудь из всех причуд и непостоянства того, что порой называют — будем надеяться, что это так, — общественным мнением. В данный момент, молодой человек, благодаря идиотскому вниманию «Дейли трибюн», вы представляете определенный интерес для общественного мнения.
Джентльмен умолк. Чарли, не зная, что ответить ему, скромно кашлянув, согласился.
— Это так.
— Заслуживаете ли вы такого внимания — это другой вопрос, — резко сказал мистер Колвей-Петерсон. — Я не намерен оскорблять вас, но, исходя из того, что я бегло читал о вас, к вам, на мой взгляд, проявлено чрезмерное внимание. Другими словами, если уже говорить откровенно, я нашел, что мне трудно установить, что же вы всё-таки сделали.
И он выжидающе посмотрел на Чарли.
— Вот что, — сказал Чарли, принимая оборонительную тактику, — я никогда не говорил, что сделал что-то необыкновенное. Я никогда не обманывал, понятно?
— Очень хорошо. Это уже что-то да значит. Но что вы сделали вообще? Извините за навязчивость, но если «Дейли трибюн» так настойчиво предлагает мне восхищаться вами, но — что довольно странно — обходит молчанием более или менее точные факты ваших действий, я полагаю, мою настойчивость можно извинить.
Это было ужасно. Чарли чувствовал себя школьником. Джентльмен был просто невыносим.
— Это не совсем так, — пробормотал Чарли. — Они кое-что писали на следующее утро.
— Несомненно, писали. Вы не совсем понимаете меня. Мне известно, что вы ликвидировали или помогли ликвидировать пожар, который возник на вашем заводе, и, так как вы были окружены взрывчатым веществом или легковоспламеняющимся материалом, дальнейшее распространение пожара могло поставить город в катастрофическое положение. Я не ошибаюсь?
— Нет, — не очень уверенно ответил Чарли.
— Очень хорошо. Вы погасили пожар и тем самым спасли человеческие жизни и значительные ценности. Но, согласитесь; люди каждый день гасят пожары и тем самым спасают человеческие жизни и ценности. Какие же были особые причины, которые заставили журналистов дать вам имя «героя-чудотворца»? Вчера утром, например, я прочел, что то, что вы сделали, должно вернуть нам — предположим, существует такая необходимость — веру в мужество английской нации. Не поймите меня превратно, мистер Хэббл. На вид вы представляете хороший образец северянина-сангвиника. Для меня не было бы неожиданным, если бы я узнал, что вы только что совершили самые удивительные подвиги. Но я человек науки, я мыслитель, и восхитить меня могут только серьезные, обоснованные факты. Я прочел эти удивительные заявления о вас, мистер Хэббл, и задал себе вопрос; а каковы же факты? Существуют ли какие-нибудь особые причины — и если да, то каковы они?
Чарли всё это не нравилось.
— Я считаю особыми, как вы их называете, причинами только то, что если бы пожар разгорелся, весь город мог бы взлететь на воздух. Как я уже сказал, я не считаю, что сделал что-то особенное. Ругайте газету, а не меня.
— Очень хорошо. Я ее и ругаю. Всё ясно. Если есть необходимость так пространно расписывать разумный и естественный поступок такого вот рода, если здравомыслящий молодой рабочий должен быть вознесен до положения национального героя, значит, пресса намерена морочить нам головы более чем когда-либо. Подумайте только, сколько места в газетах уделяется вам, сколько внимания! — Он наклонился вперед и впился глазами в Чарли, сверля его до позвоночника. — А что вы думаете о своей ответственности? Я подразумеваю ответственность человека, на котором временно сосредоточено внимание значительного числа людей.
— Ответственность?
— Да, ответственность. Подумайте, приятель, подумайте. — Сказав это, мистер Колвей-Петерсон встал во весь рост, который превышал рост Чарли на целых несколько дюймов. — Вы известны широкой публике. Она действительно знает вас. Я — Колвей-Петерсон — неизвестен ей, она меня не знает. Однако в течение тридцати лет я работаю на благо людей. Ради них днем и ночью я тратил свое время на научно-политико-экономические исследования. Вы погасили пожар и спасли несколько человеческих жизней. А я готов погасить миллионы пожаров и спасти миллионы жизней, да, сэр, даже значительно больше. Я способен погасить пожары, которые горят в человеческом теле из-за нехватки жизненно важных витаминов. Жизни, которые я могу спасти, это жизни тех, кто скоро может умереть от голодания, хотя всё, что необходимо им для поддержания здоровья, отличного здоровья, лежит забытым у их ног. Я посвятил тридцать лет решению проблемы диетического питания. Очень скоро мое имя станет в ряд с именами, и даже будет выше, таких бессмертных ученых диетической науки, как Маккалам, Функ, Холст и Фролих, Хесс, Стинбок, Голдбергер, Иване. Великие люди, да, великие люди! А вы, мой друг, великий человек?
— Нет, — с большой готовностью ответил Чарли.
— Хорошо сказано, хорошо сказано. В настоящее время я на пути к открытию чего? Нового витамина, — скажете вы. Ничего подобного! — вдруг к ужасу Чарли закричал он. — Не одного витамина, а трех! Трех! Подумайте, мой друг, что это значит. И это не конец, ни в коем случае. Что сейчас происходит в нашей стране? Мы живем, питаясь ввозимыми продуктами.
В этом вопросе Чарли чувствовал себя значительно увереннее и поэтому незамедлительно согласился.
— Эти ввозимые продукты не только угрожают нашему благосостоянию и безопасности, но ставят под угрозу и нашу жизнь. Мы разрушаем, отравляем себя. Подумайте над этим минутку, мой юный друг.
С этими словами он отшатнулся от Чарли и принялся изучать узор на стене.
Чарли продолжал молча сидеть, чувствуя себя дураком.
Мистер Колвей-Петерсон резко обернулся к нему, посмотрел так, как будто застал Чарли в тот момент, когда он лез к нему в карман, и вынес обвинение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40