— Первое? — просит он.
— Первое: Турок и Греноблец замочили неизвестного нам типа, от которого мы нашли только голову, по неизвестному нам мотиву.
— Записываю, — говорит Берю.
— Второе? — спрашивает Пино.
— Этот тип не здешний, поскольку никто его не опознал, — Это мы знаем!
— Помолчи. Я продолжаю:
— Надо связать факт, что этот человек не местный, с тем, что мы находимся на вокзале…
— Не понимаю, — уверенно объявляет Берюрье.
— Для тебя это обычное явление. Я хочу сказать, что, если это приезжий, он мог приехать на поезде…
Пино кивает своей головой страдающей запорами крысы:
— Логично.
Я прочищаю горло. Сон и усталость гудят в моем котелке, как вентилятор в пустой комнате.
— Можно себе представить такой сценарий: двое блатных должны были ликвидировать типа, приезжающего на поезде… Они засекли его при выходе из вагона и свели с ним счеты на вокзале.
— На вокзале? — подскакивает Берюрье, не верящий в неправдоподобные вещи.
— Предположим!
— Давай предположим, — соглашается мой пузатый товарищ. И добавляет с ехидцей:
— И что с того?
— А то, тупарь, что труп они спрятали где-то здесь…
— Где?
Я пожимаю плечами:
— That is the question!
— Бывают моменты, когда я совершенно не понимаю твой жаргон, ворчит Толстяк.
Я интенсивно размышляю. Мои мозги работают на скорости пять тысяч оборотов в минуту! Я подскакиваю:
— Они запрятали его в таком месте, откуда его можно вытаскивать только по частям! Ну да, все понятно, все ясно!.. Вот настоящая божья правда, как выражаются знаменитые американские романисты, когда хотят ублажить критику.
Пино выходит из своей серой летаргии.
— Значит, они его кокнули сразу, после того как он сошел с поезда?
— Или почти.
— Но, черт подери! — кричит Берюрье. — Нельзя же так просто взять и замочить мужика на глазах у сотен свидетелей! Об этом бы давно было известно, а?
— Пошли! — отрезаю я.
Мы проходим на платформы. Они почти пусты, если не считать пригородные линии, по которым серебряного цвета поезда привозят сонных пассажиров, направляющихся на работу.
Я иду к линиям дальнего следования… Там дует холодноватый ветерок… Рабочие, укутав голову в кашне, маневрируют бесконечными составами… Открываются первые журнальные киоски…
— Ну что? — ворчит Берюрье.
Я, не отвечая, направляюсь к платформе “Л”, предпоследней в ряду… Именно к ней подходят скорые поезда… С этого места я осматриваю большой зал, в котором электрические лампочки начинают бледнеть от утреннего света.
— Смотрите, — говорю я коллегам, — труп там…
— У тебя крыша поехала! — насмехается Пино.
— Нет! Я догадался.., учуял…
Этот мерзавец издевается надо мной:
— Ну у тебя и нюх!
В некотором смысле — да.
Я возвращаюсь под маркизу. Слева находится огромная мобильная таблица, показывающая время прибытия поездов… Под ней закрытый газетный киоск. Рядом с ним — конура для продавщицы лотерейных билетов.
Словно автомат, с обострившимися от усталости чувствами, я иду к будке. Она заброшена. Окошко крест-накрест забито досками… Сбоку, между стеной и газетным киоском, находится дверь в вышеупомянутую будку. На ней висит замок, но он такой ржавый, что сдается от одного только прикосновения.
Я открываю узкую дверь. Нет нужды гадать, прав ли я, нужно поскорее вызывать “труповозку”!
Я отступаю от волны зловония! Берюрье отодвигает меня и включает карманный фонарик. У него хватает мужества сардонически присвистнуть, что гораздо лучше, чем подписывать необеспеченные чеки.
— Звони в морг, — приказываю я Пино. — И скажи им, чтобы не жались насчет упаковки для клиента!
Мы закрываем дверь и, не добавив ни слова, закуриваем первую на сегодня сигарету.
Глава 13
Не стану от вас скрывать, что морг — это не то место, где я стану проводить свой отпуск. Но морг ранним утром — это больше, чем мрачно.
Это невыносимо…
Мы находимся в маленьком зале амфитеатром. Пино и Берюрье сидят на скамейках и клюют носом. Обнаруженные останки лежат на каменном столе, ярко освещенном висящей над ним лампой. С клиентом занимается профессор Буржуа — лысый толстяк в очках. Стоя в метре от секционного стола, я внимательно слежу за его работой, заставляя себя оставаться на ногах.
— Мы могли бы подождать снаружи, — замечает Пинюш голосом чревовещателя.
— Думаешь, коридоры выглядят веселее? — спрашиваю я его.
Берюрье прерывает начавшееся всхрапывание. Чтобы взбодриться, он достает из кармана сосиску, сдувает прилипшие к ней крошки табака и начинает есть без дальнейших церемоний.
Интенсивно жуя голыми деснами, он заявляет:
— Крутые они ребята: кокают мужика прям на вокзале, отрезают у него чайник, и все это на глазах у всех…
Он высказывает то, о чем я думаю. Так что мы гармонично дополняем друг друга.
— Они его убили потому, что он не должен был выйти из вокзала, рассуждаю я вслух. — А из вокзала он не должен был выйти потому, что снаружи его кто-то ждал… Тогда его взяли в оборот в толпе. Когда люди сходят с поезда, никто ни на кого не обращает внимания…
— Это верно, — соглашается Пинюш.
— Они увели его в глубь зала… Заброшенный киоск они заметили еще до приезда своей жертвы и заранее приоткрыли дверь… Зажав в этом закутке, они его убили.
— Как? — спрашивает Берюрье и издает пронзительный крик, эхом отдающийся в амфитеатре.
— Что с тобой? — Я проглотил веревку от сосиски!
— Очень вовремя! На чем мы остановились? По-прежнему спокойный, Пинюш напоминает:
— Они его убили. Вмешивается профессор Буржуа:
— Этот человек был убит ударом ножа для колки льда в сердце…
— Чистая, быстрая и бесшумная смерть, — говорю я. Присутствующие соглашаются со мной. Берюрье заканчивает проглатывание веревки.
— Значит, так. Они кокнули этого малого и засунули его в будку…
Нельзя было допустить, чтобы он вышел из здания вокзала…
На секунду замолчав, он спрашивает, стараясь не шокировать эскулапа:
— Он француз?
— Нет, — отвечаю я, — берюрьянец. Но это не имеет значения.
Продолжай свои рассуждения.
Толстяк сбивает шляпу на затылок. На его гениальном лбу мыслителя отпечатался желтый круг.
— До сих пор я все понимаю, — доблестно продолжает этот субпродукт рода человеческого. — Но я никак не могу просечь, на кой они отрубили ему котелок? Ты сам-то это понимаешь?
— Может быть…
— Ну так скажи, мне не терпится узнать…
— Те двое должны были сделать так, чтобы этот тип исчез. Сечешь?
Не просто убить, а сделать так, чтобы он бесследно исчез. В данных обстоятельствах они не могли вытащить его целиком… Ты следишь за моей мыслью?
— Да. Тогда они пошли кратчайшим путем: сделали его неузнаваемым, отрезав голову!
— Верно!
Берюрье делает успехи.
Я наклоняюсь над тележкой, в которой сложены малоприятно пахнущие шмотки. Там хорошего покроя костюм из английской ткани. С левого наружного кармана спорота метка известной фирмы. Рубашка американского производства, но это ничего не значит, потому что их можно найти по всему миру (естественно, исключая русские магазины, потому что они за “железным занавесом”).
Ботинок на убитом не было. Наверняка Турок унес их вместе с головой, потому что у него не было времени сдирать с подошвы марку фирмы-изготовителя.
Пинюш заснул… Берюрье же, наоборот раздухарившийся после своей сосиски, как будто обрел второе дыхание.
— Видишь ли, Сан-Антонио, — бормочет эта толстая куча различных химических комбинаций, — я очень хорошо понимаю это дело. Мужик не должен выйти из вокзала, и его мочат прямо после схода с поезда.
Ладно. Кроме того, никто не должен знать, что он умер. Поэтому его тело прячут и забирают его ксиву, метки с одежды.., и голову. Опятьтаки ладно. Но зачем тогда Турок поперся прятать отрезанную башку на рынке? Ее ж там обязательно должны были найти, так?
Очень дельное замечание… Я размышляю… Размышляю напряженно…
И естественно, поскольку мой котелок в некоторых случаях ничем не уступает электронной машине, нахожу ответ.
— Чтобы понять, — говорю я ему, — надо влезть в шкуру типа, разгуливающего по Парижу с отрезанной головой… Убитый приехал ночным поездом, поскольку двум бандитам было бы трудно провернуть это дело средь бела дня, когда работает газетный киоск… Итак, ночь, Турок должен (как решил жребий) избавиться от трупа… Греноблец убил, а его напарник за ним убирает. Что он делает? Куда запрятать голову? Он живет в гостинице и не может ее сжечь или сунуть в негашеную известь… Бросить в Сену? Он прекрасно знает, что она всегда возвращает то, что в нее кидают… Так куда же? Кровь тянет к крови, и тогда он направляется к Центральному рынку. Во-первых, потому, что в этом уголке Парижа и ночью идет жизнь; во-вторых, потому, что у него в голове появилась идея по поводу головы!
— Очень забавно, — оценивает мой каламбур профессор, моющий руки.
Он слушает нас, и в его очках пляшут искорки.
— Что за идея? — спрашивает Берюрье.
— Он говорит себе, что рынок — это средоточие съестных припасов должен кишеть отходами. Они действительно исчисляются тоннами ежедневно. А что там делают с отходами? Их отправляют на переработку в удобрения… Разве это не отличный способ избавиться от головы?
Итак, Турок приходит на рынок, забредает в зал с кишками и прочей требухой и натыкается на кучу коровьих голов. Ты видел эти головы, Берю: с шерстью, с рогами, с ушами. Они совершенно несъедобны.
Падовани вообразил, что эти корзины просто созданы для его цели, и как ни в чем не бывало сунул голову своей жертвы в кучу…
Берюрье хлопает меня по плечу.
— Ты гений в нашем деле, Сан-А. Теперь все яснее ясного… — Он смеется. — Представляю себе, какая рожа была у Падовани, когда он прочитал об этой истории в газете!.. Мы выиграли, верно?
Берю так рад, что щелкает подтяжками и трясет пузом. Я оставляю его веселиться, а сам атакую Буржуа:
— Ну что, док, ваше мнение? Эскулап вытирает стеклышки.
— Мужчина, возможный возраст от сорока пяти до пятидесяти, профессионально выкладывает он. — Несомненно, вел жизнь авантюриста, поскольку имеет несколько пулевых ранений, уже давнишних.
— Ни одно не было смертельным? — деловито осведомляется Берюрье.
Профессор испепеляет его ледяным взглядом.
— Толстяк, — говорю я ему, — в дурости ты поднялся до недосягаемых высот. Второго такого идиота не найти днем с огнем!
Буржуа соглашается со мной кивком головы. Смущенный этой молчаливой ратификацией, Берю замолкает.
— Продолжайте, док!
— Ну что вам еще сказать? Смерть наступила дней шесть-семь назад.
Я размышляю.
— Скажите, док, в вашем заключении по голове, кажется, отмечено, что у убитого было много мелких шрамов на висках и на носу?
— Совершенно верно!
— Это могло быть следствием пластической операции?
Теперь очередь врача погрузиться в глубокие раздумья.
— Вполне. В таком случае операция была проведена специалистом высокого класса Мэтром в пластической хирургии!
— Как вы думаете, док, можно полностью изменить человеку лицо?
Он пожимает плечами.
— Полностью — нет, но можно заменить доминанты лица и тем самым изменить его общий вид…
— Ладно, спасибо… Благодарю, что вы так рано поднялись ради этого грязного дела… Он кипятится:
— Это, как вы его называете, “грязное дело” — моя работа. Я ее люблю и не хочу заниматься никакой другой… Я его успокаиваю:
— Я не хотел вас обидеть, доктор, даже наоборот. Согласен, ваша профессия самая приятная из всех, что есть на свете… Даже работа парфюмера, создающего утонченные духи, не может соперничать с ней по силе аромата!
Он смеется…
Тусклый, серый день не дает отделаться от похоронного настроения, которое на нас навеял морг.
Холодный ветер гонит капли дождя…
У нас такое чувство, что мы направляемся на собственную казнь.
Стоя на тротуаре, мы напоминаем трех аистов, по ошибке попавших на Северный полюс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16