Волей-неволей придется иметь дело с новой средой, добиваться доверительных бесед, узнавать имена, составлять список уже известных «подопечных». Вероятно, Мегрэ поручат проверять по часам их времяпрепровождение.
– Жоссе утверждает, – возражал один журналист, – что он заснул в первом этаже, в кресле, вернувшись домой в десять часов пять минут. А достойный доверия свидетель, живущий в доме напротив, заявляет, что он вернулся только в десять часов сорок пять минут.
– Даже и добросовестный свидетель может ошибаться, – отпарировал адвокат. – Мсье Лалэнд, поскольку речь идет о нем, наверно, видел, как в десять сорок пять в дом входил какой-то другой человек, а мой подзащитный в это время спал…
– Значит, это вошел убийца?
– Вероятно.
– И он прошел мимо Жоссе, не заметив его?
– В первом этаже было темно. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что в момент преступления перед домом было не две, а три машины. Я пошел туда, чтобы представить себе все это яснее. Я не стал заходить к мсье Лалэнду, служанка которого встретила меня неприветливо. И все-таки я могу утверждать, что из окна этого достойного старца можно видеть кадиллак и другую машину, стоящую перед ним, но нельзя видеть машины, стоящей за кадиллаком. Я просил, чтобы мою гипотезу проверили. Если я прав, то я готов утверждать, что там было три машины.
В тот вечер мадам Мегрэ была взволнована. Она страстно заинтересовалась делом, о котором говорили в лавках, где она закупала провизию.
– Ты думаешь, это правильно, что Ленэн пошел в наступление?
– Нет.
– Жоссе невиновен?
Комиссар посмотрел на нее неопределенным взглядом.
– Пятьдесят шансов на сто, что нет.
– Он будет осужден?
– Вероятно, особенно теперь.
– Ты ничего не можешь сделать?
На этот раз он только пожал плечами.
Глава 7
Мсье Жюль и председательница
Мегрэ ничего не мог поделать с явлением, которое он наблюдал уже много раз и которое всегда его поражало, – ничего не мог сделать. Старый приятель комиссара, начальник городской полиции Ламбра, ответственный за транспорт, за демонстрации, за скопления народа, утверждал, что Париж, как и любое частное лицо, порой просыпается в агрессивном настроении и «встает с левой ноги», готовый придраться к любому случаю, чтобы излить свою досаду.
Нечто подобное бывает и с уголовными делами. Убийство, совершенное хладнокровно, при отвратительных обстоятельствах, может пройти почти не замеченным; следствие, а потом суд могут протекать при всеобщем равнодушии, даже в атмосфере необыкновенной терпимости.
А потом, неизвестно почему, какое-нибудь обычное дело вдруг вызывает взрыв возмущения, причину которого определить невозможно.
Специально организованной кампании по делу Жоссе не было. По словам тех, кто считает себя хорошо информированным, никто из влиятельных лиц и не стремился поднимать кампанию против фармацевта. Конечно, в газетах много кричали и продолжали кричать об этом деле, но газеты только отражают общественное мнение и преподносят своим читателям то, что от них требуется.
Почему с первого же дня Жоссе всех восстановил против себя?
Двадцать ножевых ран сыграли здесь известную роль. Если убийца теряет голову и продолжает наносить удары по уже мертвому телу, – это расценивают как дикость и там, где психиатры сочли бы, что он не отвечает за свои поступки, широкая публика, напротив, видит отягчающие обстоятельства.
Среди тех, кто был замешан в этом деле, Жоссе сразу стал личностью антипатичной, негодяем, и этому, вероятно, можно было найти объяснение. На основании частной информации даже у тех, кто никогда его не видел, могло сложиться мнение, что это слабый человек, а люди неохотно прощают другим бесхарактерность.
Не прощают и человеку, который отрицает то, что кажется очевидным, а преступление Жоссе было очевидно для всех.
Если бы он признался, если бы он согласился, что убил из страсти, сам не зная, что делает, если бы он просил прощения, раскаялся, большинство было бы склонно к снисходительности.
Он избрал другое: отрицал здравый смысл, и это расценивалось как пренебрежительное отношение к разуму публики.
Начиная со вторника, с первого допроса, Мегрэ предвидел, что будет так. Поведение Комелио было для него знаменательно. Знаменательны были и заголовки и подзаголовки, появившиеся в вечерних газетах.
С тех пор антипатия к Жоссе только усилилась. Редко кто сомневался в виновности фармацевта и искал для него если не извинений, то по крайней мере смягчающих обстоятельств.
Самоубийство Мартена Дюше завершило катастрофу. Теперь на бывшего аптекаря стали взваливать ответственность уже не за одну смерть, а за две.
Наконец, его адвокат, мэтр Ленэн, своими несвоевременными заявлениями и обвинениями только подлил масла в огонь.
В таких условиях становилось трудно добиться толка от допроса свидетелей. Даже самые честные люди совершенно чистосердечно старались вспомнить только то, что свидетельствовало против обвиняемого.
Наконец, Жоссе не везло. Например, в вопросе с кинжалом. Он заявил, что бросил нож в Сену, стоя на середине моста Мирабо. Уже начиная с пятницы водолаз целыми часами копался в тине под наблюдением сотни зевак, облокотившихся на перила моста, в то время как фотографы и даже телевидение работали вовсю каждый раз, как из воды появлялась его голова в медном шлеме.
После каждого погружения водолаз возвращался с пустыми руками и на следующий день продолжал поиски с такими же отрицательными результатами.
Для тех, кто знает, что такое дно Сены, это неудивительно. Возле опор моста, где течение очень быстрое, образуются водовороты, которые могут унести, иногда на значительное расстояние, даже довольно тяжелые предметы.
В других местах дно покрыто толстым слоем тины, и отбросы всякого рода глубоко погружаются в нее.
Жоссе не мог с точностью указать то место, где он облокотился на перила, и, если учесть состояние смятения, в котором он, по его словам, тогда находился, это было естественно.
Публика же видела в этом доказательство лжи. Жоссе обвиняли в том, что он по каким-то тайным причинам спрятал оружие в другом месте. Речь шла уже не только о кинжале. Мсье Лалэнд, бывший колониальный чиновник, в показаниях которого никто не сомневался и которого опасно было называть выжившим из ума или, по меньшей мере чудаковатым стариком, показал, что Жоссе нес объемистый пакет, размером значительно больший, чем нож немецких парашютистов.
Что могло быть завернуто в этот пакет, который он унес после того, как совершил преступление?
Даже одно открытие, которое, как сначала показалось, говорило в пользу арестованного, в конце концов обратилось против фармацевта. По поводу этого открытия адвокат обвиняемого имел неосторожность торжествовать слишком рано.
Отдел установления личности обнаружил значительное число отпечатков пальцев в доме на улице Лопер, который из-за его футуристической архитектуры называли теперь стеклянным домом. Эти отпечатки, разложенные по категориям, сравнивались с отпечатками пальцев Жоссе, его жены, кухарки, горничной и контролера газовой компании, который приходил снять показания счетчика в понедельник после полудня, за несколько часов до убийства.
Среди этих отпечатков остались такие, принадлежность которых не могли определить. Их обнаружили на перилах лестницы и еще в большом количестве в спальнях жертвы и ее мужа.
Эти отпечатки принадлежали мужчине, широкий большой палец которого был отмечен маленьким, круглым, очень характерным шрамом.
На допросе мадам Сиран утверждала, что ни у мадам Жоссе, ни у ее мужа за последние дни не было посетителей и что, насколько ей известно, никто из посторонних не поднимался в спальни.
Карлотта, которая оставалась в доме вечером после ухода кухарки, подтвердила ее слова. В газетах об этом сообщалось так: Таинственный посетитель!
Разумеется, мсье Ленэн поднял много шума по поводу этого открытия и считал его отправным пунктом нового направления, которое должно было принять следствие. По его мнению, доктор Поль мог ошибиться в своих суждениях. Весьма возможно, говорил адвокат, что преступление было совершено незадолго до десяти часов, то есть до прихода Жоссе на улицу Лопер. Даже если судебный медик и дал правильное заключение, нельзя было отбросить ту гипотезу, что какой-то незнакомец проник в дом в то время, как Жоссе, в тот день много выпивший, спал глубоким сном в кресле, в первом этаже, где он не зажег света.
Ленэн добился того, чтобы на месте, в те же часы, был произведен опыт. Он сел в кресло, в котором сидел муж Кристины, и шесть человек один за другим пересекли неосвещенную комнату, чтобы пройти на лестницу. Из этих людей, ни о чем не предупрежденных, только двое заметили присутствие Лензна.
На это возражали, что в ночь, когда было совершено преступление, луна светила ярче и было меньше облаков.
Кроме того, оставались в силе показания Лалэнда, который не соглашался изменить ни одного слова в своем первом заявлении.
Тем временем в кабинет Мегрэ явился обойщик. Этот человек только сейчас прочел газеты и в тревоге пришел на набережную Орфевр, чтобы заявить о том, что было ему известно. Ему не раз случалось работать у Жоссе: он вешал у них портьеры и обивал стены. Месяца три тому назад он менял обивку в некоторых комнатах, в том числе и в спальне мадам Жоссе, где недавно обновили всю мебель.
– Кухарка и горничная, кажется, забыли о том, что я приходил туда. Они упомянули о контролере газовой компании и ничего не сказали обо мне. А я уже три дня собирался зайти на улицу Лопер, потому что мадам Жоссе передавала мне, что шнурки от занавесей в ее комнате ослабли. Это часто случается. В понедельник около трех часов я как раз был поблизости и воспользовался этим.
– Кого вы там видели?
– Дверь мне отворила мадам Сиран. Она не поднялась вместе со мной, потому что терпеть не может ходить по лестницам и знает, что я не заблужусь в этом доме.
– Вы были одни?
– Да. Я оставил своего помощника в другом месте, на Версальской авеню. Работа заняла у меня лишь несколько минут.
– Вы не видели горничную?
– Она на минутку вошла в комнату, где я работал, и я поздоровался с ней.
Ни кухарка, ни горничная не могли вспомнить об обойщике, когда их спросили о нем.
Мегрэ отвел этого человека в Отдел установления личности. Там сняли отпечатки его пальцев и оказалось, что они точно соответствуют отпечаткам пальцев таинственного посетителя.
На следующий день было получено анонимное письмо, опять-таки на имя Мегрэ, которое должно было еще больше подогреть возмущение публики. Письмо было написано на листке, вырванном из ученической тетради, свернутом вчетверо и засунутом в дешевый конверт с жирными пятнами, как будто оно писалось на кухонном столе.
На марке был штамп XVIII округа, где жила Аннет Дюше.
«Комиссару Мегрэ, считающему себя таким ловким, следовало бы допросить некую Ортанз Маллетъе с улицы Лепт, подлую бабу, которая занимается абортами и которую малютка Дюше посетила три месяца назад в сопровождении своего любовника.»
Учитывая создавшуюся ситуацию, комиссар предпочел лично отнести записку судебному следователю Комелио.
– Прочтите.
Следователь два раза перечитал письмо.
– Вы проверили?
– Я не хотел действовать без ваших указаний.
– Лучше вам самому повидать эту Ортанз Маллетье. Она значится в вашей картотеке?
Мегрэ уже посмотрел списки, аккуратно составляемые полицией нравов.
– Один раз, десять лет тому назад, она была арестована, но доказать ничего не могли.
Эта Маллетье жила на шестом этаже старого дома, недалеко от Мулен-де-ла-Галетт. Ей шел уже седьмой десяток, она страдала водянкой и обутая в войлочные туфли, передвигалась только с помощью палки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18