Невестка, дочь торговца скобяными товарами, скопившего немного денег, унаследовала десяток домов и две фермы. Пока брат был жив, ее принимали везде благодаря ему. Но после его смерти все поняли, что она не на своем месте; так в огромном доме невестка осталась одна.
— Как вы думаете, она видела газету?
— Разумеется. Фотография была на первой странице, а местную газету получают все.
— Вас не удивляет, что она не дала нам о себе знать?
— Нисколько, господин комиссар. И никогда этого не сделает — слишком горда. Держу пари, даже перед телом она поклянется, что это не ее дочь. Вот уже четыре года — я-то знаю — она не имеет о ней никаких известий. Да и никто в Лизьё. Но терзается она не из-за дочери, а из-за того, что думают люди.
— Вам известно, при каких обстоятельствах девушка ушла из дому?
— А кто уживется с этой женщиной? Но есть и еще одна причина. Не представляю, от кого девочка унаследовала это, только не от брата, каждый скажет. В пятнадцать лет ее выставили из монастыря. И потом, выходя вечером на улицу, я не осмеливалась поднять глаз на темные закоулки, боясь увидеть ее там с каким-нибудь мужчиной. Даже с женатыми. Невестка закрывала дочь на замок, думая, что поступает правильно, но метод-то не из лучших-девчонка еще больше бесилась. Рассказывают, однажды она вылезла в окно босиком и в таком виде разгуливала по улицам.
— Нет ли какой приметы, которая помогла бы вам признать ее безошибочно?
— Есть, господин комиссар.
— Какая?
— У меня, к сожалению, не было своих детей. Муж мой не отличался крепким здоровьем и вот уже много лет как болен. Когда племянница была совсем маленькой — мы еще поддерживали отношения с ее матерью, — мне случалось по-родственному заниматься ребенком. И я запомнила на левой пятке девочки родимое пятно, маленькое коричневое пятнышко, которое так и не исчезло.
Мегрэ снял трубку, набрал номер Института судебно-медицинской экспертизы.
— Алло!.. Уголовная полиция. Будьте добры, посмотрите левую ступню девушки, что доставили вчера… Да… Я подожду у аппарата… Проверьте, нет ли там чего особенного.
Сохраняя удивительную выдержку, дама всем своим видом напоминала тех женщин, которые никогда не сомневаются в себе. Она сидела на стуле очень прямо, сложив руки на серебряном замочке сумки. Именно такой, со строгим замкнутым лицом, ее можно было представить себе и в церкви на проповеди.
— Алло?.. Да… Пока все… Спасибо. К вам сейчас приедут для опознания тела.
Он повернулся к даме из Лизьё.
— Надеюсь, вы не испугаетесь?
— Это мой долг, — ответила она.
Мегрэ не мог больше заставлять ждать бедного Лоньона и, уж конечно, сопровождать посетительницу в морг. Он заглянул в соседний кабинет.
— Люкас. Свободен?
— Только что закончил донесение по делу на набережной Жавель.
— Не съездишь с этой госпожой в Институт судебно-медицинской экспертизы?
Сухонькая, она была выше бригадира, и, когда они проходили по коридору — она впереди, — казалось, что дама ведет его на поводке.

Вошел Лоньон, подталкивая перед собой задержанного с длинными, спутавшимися волосами. Парень сгибался под тяжестью помятого, перевязанного веревкой чемодана из коричневой парусины.
Комиссар открыл дверь, пропуская молодого человека в инспекторскую.
— Взгляните, что там у него, — сказал он, указывая на чемодан.
И, уже уходя, добавил:
— Пусть снимет штаны: проверьте, не колется ли он.
Оставшись вдвоем, Мегрэ доброжелательно посмотрел на недовольного инспектора. Он не сердился на Лоньона за его характер, зная, что семейная жизнь у того не удалась. Впрочем, другие тоже старались быть любезными с Лоньоном. Но как это было непросто! Увидев его, всегда мрачного, всегда в постоянном ожидании катастрофы, никто не мог скрыть удивления или сдержать улыбку.
В глубине души Мегрэ подозревал, что Лоньон примирился с невезением, с плохим настроением, с личной неудачливостью, которую он любовно пестовал, как иные старики пестуют свой хронический бронхит, чтобы их жалели.
— Ну как, старина?
— Да так.
Это означало, что Лоньон готов отвечать на вопросы, поскольку он всего лишь подчиненный, но считает возмутительным, что он, кому досталось бы расследование, не будь уголовной полиции, он, кто знает этот квартал как свои пять пальцев, он, кто со вчерашнего дня не позволил себе и минуты передышки, должен теперь отчитываться.
Складка его губ красноречиво говорила:
«Я знаю все наперед — дело обычное. Сейчас я выложу вам все, что разузнал, а завтра или послезавтра газеты сообщат, что комиссар Мегрэ раскрыл преступление. И снова будут трубить о его чутье, методах».
В глубине души Лоньон этому не верил, чем, вероятно, и объяснялось его поведение. Да, Мегрэ — комиссар, да, есть особая бригада, которая не крутится вокруг участкового комиссариата, но только потому, что всем этим людям повезло, что у них связи или они просто умеют выставить себя в выгодном свете.
Но кто мог сравниться сноровкой с ним, Лоньоном?
— Где ты его отловил?
— На Северном вокзале.
— Когда?
— Сегодня утром, в половине седьмого. Еще не рассвело.
— Как его зовут — знаешь?
— Я знаю его целую вечность и задерживаю уже восьмой раз. Это Филипп. Филипп Мортемар. Его отец — профессор университета в Нанси.
Казалось невероятным, что Лоньон выдает столько информации сразу. Башмаки у него были грязные, старые и, должно быть, протекали; брюки мокрые до колен; глаза красные, усталые.
— Ты сразу понял, о ком идет речь, когда привратница говорила о длинноволосом молодом человеке?
— Я же знаю квартал.
Что в принципе означало: вам с вашими людьми здесь нечего делать.
— Ты заходил к нему? Где он живет?
— В бывшей комнате горничной, на бульваре Рошешуар. Но его там не было.
— В котором часу?
— Вчера вечером, около шести.
— Он уже забрал чемодан?
— Еще нет.
Лоньон, старая опытная ищейка, вышел на след без всякой уверенности, что избрал правильный путь, и продвигался, не давая сбить себя с толку.
— Ты искал его всю ночь, со вчерашнего вечера?
— Я знал куда идти. Чтобы уехать, ему нужны были деньги, вот он и бегал, где бы их подзанять. И лишь потом вернулся за чемоданом.
— Как ты догадался, что он на Северном вокзале?
— Подсказала девица, которая видела, как он садился на автобус у Антверпенского сквера. А засек я его в зале ожидания.
— И что ты делал с ним до сих пор?
— Привел в участок и допрашивал.
— Каков результат?
— Либо не хочет говорить, либо ничего не знает. Мегрэ показалось, что инспектор торопится уйти, и, видимо, не затем, чтобы лечь спать.
— Пожалуй, я пойду.
— Донесение не подготовил?
— Представлю вечером в свой участок.
— Филипп снабжал графиню наркотиками?
— Скорее напротив: она его угощала. Во всяком случае, их часто видели вместе.
— С каких пор?
— Несколько месяцев. Если я вам больше не нужен…
Наверняка он что-то задумал. Или Филипп сообщил ему нечто такое, что его сильно встревожило, или же во время ночных поисков он получил информацию, которая навела его на след, и теперь он торопился пойти по этому следу, пока его не опередили другие.
Мегрэ тоже знал квартал и догадывался, какая ночь была у Филиппа и инспектора. Чтобы достать деньги, молодой человек, видимо, обошел всех своих знакомых из числа наркоманов. Он, конечно, обращался и к девицам, прогуливающимся у сомнительных гостиниц, к официантам кафе, к рассыльным из ночных заведений. Потом, когда улицы опустели, стучал в двери притонов, где обитали опустившиеся, жалкие вроде него людишки без гроша в кармане.
Может, хотя бы для себя раздобыл наркотиков? Иначе скоро станет как тряпка.
— Я могу идти?
— Спасибо. Ты хорошо поработал.
— Не думаю, что он убил графиню.
— Я тоже.
— Вы его посадите?
— Посмотрим.
Лоньон ушел, и Мегрэ распахнул дверь инспекторской. Открытый чемодан лежал на полу. Филипп, чье рыхлое лицо напоминало расплавленную свечу, машинально поднимал руки, стоило кому-нибудь сделать малейшее движение, — он боялся, что его ударят.
Ни один из присутствующих не отнесся к нему с сочувствием, на всех лицах было только отвращение.
В чемодане оказалось поношенное белье, смена носков, пузырьки с лекарствами — Мегрэ понюхал: не героин ли? — и несколько тетрадей.
Он полистал их. Стихи, вернее, обрывки фраз — бредни наркомана.
— Пойдем! — приказал комиссар.
Филипп прошел перед ним так, словно ожидал получить коленом под зад. Должно быть, привык к этому. Ведь даже на Монмартре не все переносят подобных субчиков и не упускают случая наподдать им.
Мегрэ сел, не предложив сесть парню, и тот стоял, шмыгая носом и раздражающе подрагивая ноздрями.
— Графиня была твоей любовницей?
— Моей заступницей.
Голос его, интонация выдавали педераста.
— Ты хочешь сказать, что не спал с ней?
— Она интересовалась моей работой.
— Она давала тебе деньги?
— Помогала жить.
— И много давала?
— Она не была богата.
Это подтверждал и его хорошо скроенный, но затасканный синий двубортный костюм. Обувь, видимо, ему кто-то дал: лакированные туфли подходили скорее к смокингу, чем к грязному плащу.
— Почему ты хотел удрать в Бельгию?
Он ответил не сразу, сначала посмотрел на дверь соседнего кабинета, будто опасаясь, что Мегрэ позовет пару крепких ребят и устроит ему хорошую взбучку. Возможно, так оно и было во время предыдущих арестов.
— Я не сделал ничего плохого и не понимаю, почему меня задержали.
— Ты гомик?
В душе, как все педерасты, он этим гордился, и непроизвольная улыбка тронула его чрезмерно красные губы. Кто знает, может, ему, наоборот, нравилось получать трепку от настоящих мужчин.
— Не хочешь отвечать?
— У меня есть друзья.
— А подружки?
— Это не одно и то же.
— Если я правильно понял, друзья — для удовольствия, а дамы преклонного возраста — для материального обеспечения?
— Они ценят мое общество.
— И много у тебя таких?
— Три-четыре.
— Все твои заступницы?
Приходилось сдерживаться, чтобы говорить с ним нормальным голосом и смотреть на него как на равного себе.
— Они мне иногда помогают.
— Все колются?
И тут, когда Филипп, не ответив, отвернулся, Мегрэ разозлился. Он не вскочил, не стал трясти парня за грязный воротник плаща, но голос его стал глухим, а речь отрывистой.
— Послушай! Мое терпение сейчас лопнет, и я — не Лоньон. Или ты будешь говорить, или я надолго упрячу тебя за решетку. Но сначала ты объяснишься с моими ребятами.
— Вы хотите сказать, что они изобьют меня?
— Они сделают с тобой все, что им вздумается.
— Не имеете права.
— А ты не имеешь права портить пейзаж. Теперь же постарайся отвечать. Ты давно знаешь графиню?
— С полгода.
— Где познакомились?
— В маленьком баре на улице Виктор-Массе, почти напротив ее дома.
— Ты сразу сообразил, что она колется?
— Это нетрудно понять.
— И ты к ней прицепился?
— Попросил одолжить немного.
— И она дала?
— Да.
— Много?
— У нее почти всегда были наркотики.
— Как она их доставала — знаешь?
— Она не говорила.
— Отвечай — знаешь?
— Догадываюсь.
— Так как же?
— Через врача.
— Он тоже балуется?
— Да.
— Доктор Блок?
— Я не знаю, как его зовут.
— Врешь. Ты ходил к нему?
— Иногда.
— Зачем?
— Чтобы он и мне дал.
— И он давал?
— Один раз.
— Ты пригрозил заложить его?
— Мне надо было позарез — я три дня без дури сидел. И он сделал мне укол, один-единственный.
— Где ты встречался с графиней?
— В баре или у нее.
— Почему она давала тебе морфий и деньги?
— Потому что интересовалась мной.
— Я предупредил: отвечай на мои вопросы, так будет лучше.
— Она чувствовала себя одинокой.
— А знакомые?
— Графиня всегда была одна.
— Ты спал с ней?
— Пытался доставить ей удовольствие.
— У нее дома?
— Да.
— Пили красное?
— Мне от него плохо.
— Спали на ее кровати? Ты оставался на ночь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18