Я искал в ней приметы того, что произошло с нами, и не находил их.
Ну и пусть! Какой бы она ни была, я ее не отпущу.
Прием продлится самое малое еще час. Я мог бы попросить Мартину зайти попозже. Но я не хотел, чтобы она уходила. Не хотел даже у себя в доме оставлять ее одну.
— Слушай. Ты позавтракаешь у нас. Да, да, у нас…
Говорить, что мы познакомились вчера, бесполезно:
Арманда подозрительна, мать моя — подавно. Для них — ты явилась ко мне сегодня утром с рекомендацией от доктора Артари из Парижа. Я знаком с ним шапочно, жена совсем не знакома.
Вид у Мартины был неуверенный, но она чувствовала, что сейчас мне лучше не перечить.
— Можешь говорить о Боке. Так даже убедительней.
Но обязательно дай понять, что работала у врача, например у того же Артари.
Я так торопился все устроить, и выдумка моя казалась мне такой удачной, что я уже взялся за ручку двери, ведущей из кабинета в дом.
— Моя фамилия Англебер, — сказала она. — Мартина Англебер, бельгийка из Льежа.
Она улыбнулась. Я ведь даже не поинтересовался, как ее фамилия, и наверняка попал бы впросак, представляя гостью.
— Вот увидишь… Только не мешай мне…
Я совсем обезумел. Если вы находите это смешным — ничего не поделаешь, господин следователь. Я заманивал девушку в дом. Это была почти ловушка. Но моментами мне казалось, что теперь Мартина — моя собственность; еще немного, и я запер бы ее на ключ. Я слышал, как в приемной заходится кашлем одна из больных.
— Пойдем.
Я осторожно коснулся губами ее губ. Вышел первым.
Мы очутились в моей прихожей, слева была гостиная, запах, разлитый в воздухе, был запахом моего дома, и Мартина находилась у меня в доме.
В гостиной я увидел мать и бросился к ней:
— Послушай, ма. Эту девушку рекомендовал мне доктор Артари, мой парижский знакомый. Она приехала в Ла-Рош работать и никого здесь не знает. Я пригласил ее позавтракать с нами.
Мать встала, уронив моток шерсти.
— Займи ее, пока я закончу прием. Вели Бабетте приготовить завтрак получше.
По-моему, я чуть не пел от радости. Я стараюсь теперь вспомнить, не мурлыкал ли я себе под нос, притворяя дверь кабинета. Я чувствовал себя триумфатором и — буду откровенен до конца — гордился своей изобретательностью. Подумать только! Я отдал Мартину под присмотр матери. Пока они вместе, к Мартине не подступится ни один мужчина. И хочет она или нет, жить ей придется в атмосфере моего присутствия. Даже если появится Арманда. Дома она или вышла — неизвестно, но все равно они вот-вот столкнутся лицом к лицу.
Ну и пусть! Арманда тоже будет стеречь ее для меня.
Весело, с облегчением, какого, кажется, никогда еще не испытывал, я распахнул дверь в приемную.
Следующий! Следующий! Откройте рот. Покашляйте.
Дышите. Не дышите.
Мартина рядом, меньше чем в десяти метрах от меня.
Приближаясь к маленькой двери, ведущей в дом, я различал голоса. Правда, слишком неясно, чтобы узнать ее голос, но как бы то ни было — она рядом.
Мне кажется, вы были в зале суда, когда товарищ прокурора, воздев руки к небу, вопросил — не меня, конечно, а некую вышнюю силу:
— На что надеялся этот человек?
Я улыбнулся — помните: «отталкивающая улыбка»? — и тихо, но достаточно внятно для слуха обоих конвоиров, бросил:
— На счастье.
На самом-то деле я таким вопросом не задавался.
Несмотря ни на что, голова у меня оставалась ясной, и я предвидел ожидавшие меня трудности и ежеминутные осложнения.
Не будем говорить о «скользкой наклонной плоскости порока», как это сделал один дурак на процессе — не помню уж, кто именно. Не было этой наклонной плоскости, не было и порока.
Был человек, который не мог поступить по-иному, — и точка. Не мог потому, что в сорок лет внезапно поставил на карту свое личное счастье, о котором не заботился никто — ни близкие, ни он сам, которого не искал, которое получил даром и был не вправе потерять.
Если я вас шокировал, извините, господин следователь.
В конце концов я тоже имею право голоса. У меня даже есть преимущество перед другими: я знаю, о чем говорю.
Я заплатил положенную цену. Другие ничего не заплатили, и я не признаю за ними права судить о том, чего они не знают.
Если вы, как все остальные, сочтете это цинизмом — тем хуже. Там, где я очутился, это уже не имеет значения.
Цинизм так цинизм. С того самого утра, может быть даже с какого-то момента предыдущей ночи, я заранее приготовился ко всему, что бы ни случилось.
Слышите, господин следователь: ко всему!
Ко всему, кроме одного: потерять ее, дать ей уйти, жить без нее, вновь ощущать кошмарную боль в груди.
Никакого продуманного плана у меня не сложилось.
Было бы ошибкой предполагать, что, представляя матери Мартину, я уже решил ввести свою сожительницу — боже, как иногда слово обличает тех, кто его произносит! — под семейный кров.
Мне было необходимо немедленно устроить Мартину. Все остальное — после. Важно было не дать ей вступить в контакт с Боке, с любым другим мужчиной.
Прием я закончил со спокойной душой. А когда вошел в гостиную, все три женщины выглядели как дамы, пришедшие с визитом, и Мартина держала на коленях младшую из моих девочек.
— Я имела удовольствие познакомиться с вашей женой, — сказала она без иронии, без всякой задней мысли, лишь для того, чтобы что-то сказать.
На столике, около нашего великолепного графина из резного хрусталя, стояли три рюмки портвейна. В гостиной в то утро было действительно уютно; тюлевые занавеси скрывали от глаз серый туман, окутавший город.
— Мадмуазель Англебер рассказывала нам о своей семье.
Арманда незаметно сделала мне хорошо знакомый знак, означавший, что ей нужно поговорить со мною наедине.
— Спущусь-ка я в подвал да выберу бутылочку получше, — объявил я.
И, отнюдь не ломая комедию — клянусь вам, — я весело, потому что мне в самом деле было весело, прибавил:
— Что вы предпочитаете, мадмуазель, — белое или красное, сухое или сладкое?
— Сухое, если госпожа Алавуан не возражает.
Я вышел, Арманда за мной.
— Как ты думаешь, может, не стоит оставлять ее в гостинице, пока она не подыщет квартиру? Утром она остановилась в «Европе». Коль скоро у нее рекомендация Артари… Что он пишет?
Как же я не сообразил, что она обязательно поинтересуется о письме!
— Просит помочь ей на первых порах в городе. Место, которое ей предложили у Боке, ему не нравится, но об этом подумаем после.
— На несколько дней, не больше, конечно, я могла бы дать ей зеленую комнату.
Вот это да, господин следователь! Зеленую комнату!
Ту, что рядом с маминой и лишь детской отделена от моей спальни.
— Решай сама.
Бедная Мартина! До нее, без сомнения, доносилось наше перешептывание в коридоре, но она не могла даже представить, какой оборот принимает дело. Мама занимала ее разговором. Мартина делала вид, что слушает, а сама, ни жива ни мертва, силилась разобрать слова за дверью.
Она не увидится с Боке, не поступит к нему — теперь это ясно. Как видите, я быстро добился своего. Но это не моя заслуга, господин следователь, это судьба.
Я был так признателен Арманде, что во время завтрака поглядывал на нее с настоящей нежностью — так, как никогда еще не глядел. Завтрак — матери в кои-то веки поручили присмотреть за его приготовлением! — оказался превосходным. Но мы ели, не замечая, что едим.
В глазах у нас сверкал смех. Нам было весело. Всем.
Чудо да и только, господин следователь!
— Сейчас мой муж съездит в гостиницу за вашими вещами. Да, да… Не думаю, что в это время года так уж трудно подыскать квартирку с обстановкой. После завтрака я кое-куда позвоню.
Нам с Мартиной хотелось поехать в гостиницу вместе. Мы уже испытывали потребность остаться наедине, но не решались форсировать события. Предложение должно было исходить не от меня.
И вот тут я понял, насколько хитра Мартина. Я сказал бы даже — насколько глубоко сидит в ней шлюха.
Дамы допивали кофе. Я поднялся.
— Вы не будете против, мадам, если я тоже съезжу в гостиницу?
И, доверительно понизив голос, Мартина добавила:
— У меня там все разбросано, и…
Арманда поняла. Мелкие женские тайны, черт возьми!
Женская стыдливость! Нельзя же такой грубой орясине, как я, врываться в комнату девушки, перетряхивать ее белье, личные вещи!
Я до сих пор слышу, как Арманда шепотом наставляла меня, пока Мартина перед зеркалом в прихожей водружала на голову свою забавную шляпку:
— В номер пусть поднимется одна, иначе ты будешь ее стеснять.
Машина. Моя машина. Нас двое. Я за рулем, она рядом, а вокруг мой город, улицы, по которым я прохожу каждый день.
— Замечательно! — восторгаюсь я.
— А ты не боишься? Хоть чуточку? По-твоему, мне следует согласиться?
Мартина не подсмеивалась больше над Армандой. Ей было стыдно перед ней.
Но заставить меня отступить не властно было уже ничто на свете. Мы поднялись в номер вдвоем. Не успев даже притворить дверь, я так сжал Мартину в объятиях, что чуть не задушил, и буквально впился в ее губы. Кровать была еще не застелена, однако я этим не воспользовался.
Не скрою, мне этого очень хотелось. Я это понял, когда, как дикарь, тискал ее. Но сейчас было не время.
Нам предстояло безотлагательно перейти к новому этапу. Я должен был привезти ее назад, к себе, господин следователь, и я привез ее с таким торжествующим видом, с каким, наверно, еще ни один новобрачный не привозил в дом молодую жену.
Мне пришлось притушить свой горящий взгляд, скрыть ликование, которое источало все мое существо.
— А я уже дозвонилась, и мне дали адрес, — сообщила нам Арманда.
Потом отвела меня в сторону и шепнула:
— Будет приличнее, если с ней поеду я.
Разумеется, я согласился. Коль скоро есть, кому ее сторожить… Мне казалось совершенно естественным, что это будут делать мать и Арманда.
Двуличие? Лицемерие? Нет, господин следователь.
Нет и еще раз нет. Пусть утверждают противное те, кто не знал ничего подобного, потому что вы — может быть, скоро, может быть, когда-нибудь — узнаете это, и, уверен, я не ошибаюсь.
Да, вы узнаете, что такое непреодолимое желание жить, просто жить, которое почувствовал я, так долго бывший всего лишь человеком без тени.
Глава 7
Я помню эти дни во всех подробностях, помню каждое происшествие, слово, жест и все-таки не сумел бы восстановить факты в их хронологической последовательности. Они сплелись в один клубок воспоминаний, любое из которых живет своей особой жизнью и само по себе составляет единое целое, причем самые малозначительные из них зачастую отличаются наибольшей четкостью контуров.
Так, например, я помню, как в тот же день, часов в шесть вечера, распахнул дверь «Покер-бара». Еще утром у меня был хоть какой-то резон заглянуть туда. Но теперь, когда я решил, что Мартина ни при каких обстоятельствах не станет секретаршей Рауля Боке?..
И, может быть, я ошибаюсь, потому что тут же спрашиваю себя: не отправился ли я в бар днем позже?
Я до сих пор чувствую, как ледяной ветер забрался мне под пальто, когда я вылез из машины, вижу вереницу редких фонарей вдоль отлого уходящей вниз улицы и огни магазинов, вряд ли способные в такую непогоду привлечь хоть одного покупателя.
Рядом со мной — кремовые и розовые огни бара, сразу за дверью — тепло и атмосфера сердечности. В облаках трубочного и сигаретного дыма сидит столько народу, что новоприбывшему невольно кажется: это неспроста, за этим что-то кроется. Коль скоро улицы безлюдны и по ним бредут лишь немногие бедняги, значит, все остальные сговорились встретиться в «Покер-баре» и тому подобных заведениях, за дверями которых никто их не увидит.
Что меня туда привело? Я не преследовал никакой цели, кроме как взглянуть на Боке. Даже не для того, чтобы бросить ему вызов: я же не мог ни о чем рассказать. Мне просто хотелось увидеть человека, который как-то вечером — раньше, чем я, — встретил Мартину, разговорился с ней, напоил ее и чуть было не взял к себе на службу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26