.. Я улыбнулась и гладко перевела разговор на другую тему – о моем возвращении домой, о Мадейре, о Бад-Тёльце, и Эмори с той же легкостью отвлекся. Я гадала, не хочет ли он еще что-нибудь узнать от меня. Выяснить это было нетрудно. Я держалась подальше от сомнительной почвы, выжидая, не ступит ли он сам на нее снова.
И он ступил, но не сразу. Мы поговорили об Андерхиллах. Я надеялась, что он промолчит о своих отношениях с Кэти: я знала о них достаточно, и было кое-что, что беспокоило меня больше. Но волноваться не следовало. Джеймс, несомненно, уже рассказал брату о моей реакции на «кражу» сокровищ, и теперь Эмори предпочитал не касаться этого. Говоря об Андерхиллах, он упомянул Кэти мельком, как «симпатичную девушку, с которой легко», но я не заглотила наживку, и он продолжил разговор о делах Джеффа Андерхилла и отъезде всего семейства, который когда-нибудь должен состояться.
– А ты чем собираешься заняться, Бриони? Кажется, Джеймс думает, что ты останешься здесь – то есть в коттедже.
– С чего это он так решил? – сказала я резче, чем намеревалась. – Насколько помню, я ничего такого ему не говорила.
– А тут не прошло и суток, как я стучусь к тебе с вопросом о твоем будущем, – со своей обезоруживающей, как у Джеймса, улыбкой сказал Эмори. – И ты знаешь почему, правда? Милая, дорогая сестричка Бриони, ты уже нашла время подумать об этом треклятом трасте, чтобы позволить своим бедным, несчастным родственникам получить фунт или два на карманные расходы, пока хоть такие деньги дают?
Мне пришлось изобразить смех.
– Ну, если ты так это воспринимаешь...
– Да, я воспринимаю так. Карты на стол, дорогая сестрица. На Эшли всегда можно было положиться в деле отстаивания их, Эшли, собственных интересов, здесь мы всегда проявляли величайшую преданность, какая только бывает.
– Вот именно, – сказала я. – Что я и делаю.
Едва заметная морщинка пролегла меж его бровей.
– И что ты хочешь этим сказать?
– Я не хочу сказать, а говорю: я не расторгну траст.
Он бросил сигарету в камин.
– Ради бога, Бриони...
– И даже ради Бога. Нет. Пока нет.
– Но ты подумала?.. – начал он.
– Дай мне время.
Не знаю, что выразил мой голос и лицо, но Эмори проглотил то, что хотел сказать, и снова откинулся в кресле. Он бросил на меня долгий, пронзительный взгляд. В данных обстоятельствах этот взгляд не доставил мне удовольствия, и я поспешно сказала:
– Эмори, вы с Джеймсом не могли бы сделать мне одолжение?
– Какое, например? – осмотрительно спросил он.
– Пойми меня правильно, но не могли бы вы оба не преследовать меня день-два? Просто не появляться в Эшли, пока я не приду в себя? Я не говорю категорически, что никогда не расторгну траст. Я не считаю, что вы должны оставить поместье, висящее, как сейчас, камнем на шее, но конечно, в этом и нет необходимости? Боже милосердный, вы даже не дали мне по советоваться с мистером Эмерсоном! А мне бы надо, или вам так не кажется? Еще неделя – дайте мне подумать неделю... – Помолчав, я сухо закончила: – Уж неделю-то вы можете протянуть на то, что выручили за лошадку и печатку?
Он встрепенулся, а потом вдруг рассмеялся:
– Если не вмешается полиция, сестрица Бриони.
– Не вмешается. Но лучше ты это брось, братец Эмори, а то я тебя удивлю. И не впутывай в это Кэти Андерхилл, а то я очень удивлю тебя, обещаю. – Я встала. – Я заварю чаю. Останешься?
В душе я надеялась, что он откажется, но недооценила своего троюродного брата. По-прежнему с улыбкой он откинулся в кресле.
– Спасибо, с удовольствием.
Он явно наслаждался ситуацией. Да, подумала я, идя на кухню, вот таков мой братец Эмори – ни тени сожаления или чувства вины за все, что, возможно, совершил. Таково самодовольство Эшли – и кто точно скажет, где оно переходит в преступные наклонности? Читая семейные записи, было о чем призадуматься: во многих отношениях тогда были дикие и неистовые времена, как, например, в дни грабителей-норманнов с их правом сильного или в дни их «культурных» двойников – элегантных бретеров и хулиганов из лондонской золотой молодежи восемнадцатого века. Это навело меня на мысли о Джеймсе и его резком переходе от виноватого раскаяния к облегчению. Я была права, подумала я, да, я была права. Все то ужасное, что было совершено с Кэти, и еще более ужасное с моим отцом – это дело рук Эмори. Эмори, а не Джеймса – это не мог быть он. Конечно, Джеймс был поставлен перед фактом и вынужден во всем следовать за своим братом.
А серебряная ручка с инициалами Дж. Э.? Можно найти ответ и на это. Эмори мог позаимствовать ее у брата и потерять на Ваккерсбергской дороге. Даже, может быть, Джеймс не терял ее, а искренне думал, что обронил в церковном дворе.
Когда я с подносом вошла в комнату, Эмори стоял у окна, держа в руках одну из книг Уильяма Эшли.
– Что это?
– Я осматривала запертые секции, – сказала я. – Нет, это не порно, так что можешь положить. Всего лишь Шекспир. Мне подумалось, что интересно перечитать «Ромео и Джульетту» после попыток Уильяма Эшли сыграть Ромео.
– Господи, зачем?
– Просто возникла такая мысль. Ты сахару по-прежнему кладешь три кусочка?
– Да, пожалуйста.
Он перевернул книгу и посмотрел на обложку.
– «Трагическая история Ромео и Джульетты». Хм. Это поэма, а не пьеса. Ты, кажется, сказала, Шекспир? Только послушай:
Бродячий францисканец, нищий и босой,
Чья ряса подпоясана веревкою простой, –
Но он не неуч был, как многие вокруг,
Имел он степень доктора божественных наук,
И в тайны естества проник своим умом,
Но большинство людей его считали колдуном.
– Во дает! – воскликнул Эмори. – Легко же они делали деньги в те времена, а? Да я напишу лучше!
– Что это? Дай-ка взглянуть!
Но он не слушал:
– Это же не может быть прологом или чем-то вроде, как думаешь? Вряд ли. Да это вовсе и не пьеса... Минутку, это даже не «Ромео»: тут написано «Ромеус». «Ромеус и Джульетта», и вовсе не Шекспир. Написано парнем по фамилии Брук.
– Брук?! – взвизгнула я.
Эмори удивленно взглянул на меня.
– Да. А что? Ты его знаешь?
Но я уже взяла себя в руки.
– Нет. Извини, просто я ошпарилась кипятком. Ничего. Возьми печенье. Ты что-то говорил?
– Это вовсе не пьеса Шекспира. Это поэма «Ромеус и Джульетта» Артура Брука, и написана – ого! В тысяча пятьсот шестьдесят втором году! – Он взволновался. – Да, интересно. Это могло быть источником для Шекспира. Не помню дат, но, черт возьми, это же задолго до Шекспира, а? Когда на трон взошла Елизавета?
Такие вещи мы в Эшли знали.
– В тысяча пятьсот пятьдесят восьмом, – неохотно ответила я. – Наверное, могло, но не знаю... Слушай, Эмори, положи книгу. Я еще не просмотрела ее и думаю, в таких делах надо быть осторожнее и позвать кого-нибудь, кто в этом понимает. Книга может оказаться ценной. Погоди, пока я все разузнаю. Не надо трепать страницы.
– «Может оказаться ценной»! Еще бы! Надо думать, издания тысяча пятьсот шестьдесят второго года стоят немало.
– Ну, не стоит считать цыплят раньше времени. Я сообщу тебе, Эмори. Прямо утром я напишу в Хартчарс или даже в Британский музей. Думаю, там...
– А почему бы не позвонить прямо сейчас, сию минуту? Разве тут нет никого, кто хоть что-нибудь в этом смыслит? А этот, как его, Лесли Оукер в Эшбери? Он, конечно, имеет представление.
– Не думаю... – неохотно начала я, но он не слушал. – Хоть взглянуть-то он может? Знаешь его номер?
Эмори уже взял телефонный справочник, так что дальше артачиться не имело смысла. Я назвала номер, Эмори придвинул к себе телефон и стал набирать. Его движения были торопливы от возбуждения. По крайней мере, подумала я, прихлебывая чай, я успею прочитать ее, пока не отошлю. Эмори вряд ли будет настаивать, чтобы я ее отдала. Судя по длине поэмы и очевидной занудности, чтение будет не слишком увлекательным, но я сделаю это, даже ценой бессонной ночи. Я не сомневалась, что это и есть «Ручей Уильяма».
Эмори быстро говорил по телефону:
– Да, Артур Брук, «Трагическая история Ромеуса и Джульетты, изначально написанная по-итальянски Банделлом, а ныне по-английски Артуром Бруком». Датировано тысяча пятьсот шестьдесят вторым годом. Тут написано внизу титульного листа по-итальянски: «In aedibus Richardi Tottelli Cum Privilegio». Да, да, совсем небольшая... Примерно четыре на восемь. В дубленой коже с коричневым обрезом. Нет, никаких надписей, кроме экслибриса владельца, и он тоже знаменателен. Поставлен Уильямом Эшли, его собственный экслибрис. Уильям умер... Дайте взглянуть... Он поднял бровь, глядя на меня, и я подсказала:
– В тысяча восемьсот тридцать пятом году.
– В тысяча восемьсот тридцать пятом году, – повторил Эмори в трубку. – Да, в хорошем состоянии, не очень в этом разбираюсь, но я бы сказал, довольно хорошем. Нет, на обложке никакого герба, ничего такого. Титульный лист немного пожелтел, даже местами стал коричневым.
– Побурел, – сзади вставила я.
– Моя сестра говорит, что это вы называете «побурел». Не очень, нет, но я только взглянул... Что?
Эмори замолчал, слушая. Телефон говорил громко, и, хотя трубка была крепко прижата к уху, я разобрала некоторые слова Лесли. Но и без этого суть была ясна по выражению лица Эмори. Растущее возбуждение боролось в нем с легкой настороженностью. В конце концов, задав еще несколько вопросов и поблагодарив, он повесил трубку и обернулся ко мне.
– Он знает эту книгу. – Эмори говорил совершенно спокойно, но блеск в глазах противоречил его тону. – То есть знает о ней. Ни одного экземпляра он за всю жизнь не видел. Один, неполный, есть в Кембридже, два других в Оксфорде: один в Бодли, другой в Дюк-Хэмфри. А если это четвертый... – Смешок выдал его возбуждение. – Он говорит, что о цене не имеет представления, но одно несомненно: вещь потянет на огромную сумму. Конечно, есть закавыка, но без этого не бывает. Книга может оказаться заново переплетена. По описанию он не мог определить. Если так, цена, конечно, будет меньше – но все равно принесет кучу денег... Во всяком случае, достаточно, чтобы нам выкарабкаться. В чем дело, Бриони? Ты так смотришь, будто тебе все равно.
Я не могла сказать ему, что у меня одно всепоглощающее желание – чтобы он ушел и оставил меня наедине с книгой, и я могла бы прочесть ее. Я взяла том и стала листать.
– Да нет, конечно, я рада! Это чудесно, Эмори! И не вижу причин, почему бы тебе ее не продать. Единственно, не надо торопиться, ведь если продать ее на аукционе Кристи, то, сам знаешь, можно получить самую высокую цену. Хороших торгов для книг обычно дожидаются, и бывает, месяцами.
– Да, это понятно. Но хоть приблизительно-то можно узнать, на сколько она потянет? И с такой перспективой кто-нибудь может ссудить денег.
– Вполне, – согласилась я. – Думаю, лучше всего отослать книгу эксперту, пусть посмотрит. Нет, Эмори, пожалуйста... – сказала я, увидев, что он снова тянется за книгой, – оставь ее мне. Обещаю, что до завтра присмотрю за ней, но хотелось бы сначала спросить о ней мистера Брайанстона.
– Мистера Брайанстона? А что он может сказать?
– Ты, может быть, удивишься, но немножко может. И кроме того, я хочу позвонить мистеру Эмерсону и узнать, в каком состоянии находятся наши дела.
Брови Эмори тут же сдвинулись.
– Но он, конечно, не сможет воспрепятствовать продаже?
– Я не об этом. Я имела в виду траст.
Это был своего рода шантаж, и он подействовал. Эмори поколебался, потом улыбнулся, кивнул и, к моему облегчению, встал и двинулся к выходу. Он сказал, что вечером возвращается в Бристоль – и да, он сдержит обещание и больше не будет изводить меня насчет траста.
– Но ради всего святого, постарайся разузнать об этой книге поскорее, ладно? А если окажешься в поместье, взгляни, что еще там можно...
– Хорошо, как только смогу.
– И сообщишь мне?
– Конечно, – сказала я.
– Или Джеймсу?
– Разумеется.
Эхо отразило удивление: согласие Джеймса подразумевалось само собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42