– Будет, если я попрошу. Во всяком случае, – нетерпеливо сказала я, – какая разница, кто об этом знает, если мы ничего не требуем? Мистер Эмерсон будет действовать так, как попросит Роб, – и, боже мой, вы можете представить себе подобный иск сегодня, в семидесятых годах двадцатого века? Романтическая сказка, правда ведь? Представьте себе адвокатов в суде, спорящих о приходской книге тысяча восемьсот тридцать седьмого года и о том, могла ли Бесс Эшли передать потомству телепатический дар.
– Хорошо, – сказал Эмори. – Допустим. Хочешь ты этого или нет, Оукер уже рассказал о бумаге, и продать землю будет не так просто. У нас нет времени, чтобы дать юристам поживиться на этом и провести десяток счастливых лет, споря о всех «за» и «против» относительно дара Эшли, а тем временем Перейра моментально возбудит против нас дело о двадцати тысячах фунтов.
– Мы можем уничтожить бумагу и заплатить Лесли Оукеру за молчание, – сказал Джеймс. Они снова говорили друг с другом, не обращая внимания на меня. Кажется, я еще что-то сказала, но они уже не слушали.
– Даже если он согласится, все равно, вероятно, он уже кому-нибудь рассказал.
– Да, но без доказательств...
– Любые сомнения будут означать задержку, которой мы не можем себе позволить.
– Это верно, – согласился Джеймс.
– Погано, да? – сказал Эмори. – Ну и что же делать?
– Это не слишком трудно. Привести все в надлежащее состояние.
И тут, несмотря на усталость и волнение, я увидела, сама не желая верить в это, что Роб был прав: братья они мне или нет, но оба опасны, даже для меня. Сообразительные дикари, знающие, как извлечь выгоду из несчастья...
Я не двинулась, но Джеймс, все еще настроенный на телепатическую волну, быстро встал между мной и телефоном. Я и не пыталась до него дотянуться, а закрыла глаза и попыталась связаться с Робом.
Но при первом же пробном сигнале я услышала встревоженный голос Джеймса:
– Ты знаешь, близнец, это правда: она может общаться с ним. Посмотри на нее.
– Затем внезапно изменившимся голосом, как бы не веря, воскликнул:
– Эмори! Нет!
Что-то сильно ударило меня по голове, и я упала, как разбитая лампа.
Э ШЛИ , 1835 ГОД
Его члены одеревенели и отяжелели, словно скованные железом. Боль взорвалась в груди и отозвалась во всем теле, потом чуть стихла и продолжалась ровно и безжалостно. Он застонал, но не услышал ни звука.
Под ним была холодная мокрая трава. Смутно подумалось, что он, наверное, потерял сознание. Он помнил – точно помнил? – как вышел из лабиринта. Мокрая трава и мерцающие тисы – все сияет иод тающими утренними звездами. У выхода из лабиринта шевельнулись тени. Хриплый шепот. Чья-то рука схватила его, потом раздался выстрел из охотничьего ружья...
Память померкла, и с ней затихла боль, медленно ускользнув в теплую дрему. Голова была легкой и пустой, и возникла странная фантазия, что он выплывает из своего собственного тела, влекомый вверх из холодеющей тяжести, словно воздух высасывает его, легкого, как лист...
Потом померкло и это.
ГЛАВА 20
Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь
Тебя здесь встретит из моих родных.
У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сцена 2
Было темно и болела голова. Сначала мне показалось, что и шумит у меня в голове, но постепенно, всплывая на поверхность сознания к головной боли и холодному воздуху, я поняла, что скрипы, плеск и порывы пронизывающего ветра реальны, как и стук дерева по дереву, который и пробудил меня.
Вскоре я совсем пришла в себя и поняла, где нахожусь. Сначала, сконцентрировав мысли в болезненно возвращающемся сознании, я подумала, что лежу где-то на улице, подо мной вроде бы была твердая почва с сухими листьями, сучками и какими-то осколками.
Сильный ветер нес запахи мокрой земли, каких-то растений и гниющего дерева. Но потом в окружающей темноте потихоньку, словно сами собой, появились стены и что-то вроде крыши. Я увидела, что лежу в закрытом помещении площадью, пожалуй, с гостиную в коттедже, но с таким низким потолком – около метра в высоту, – что не могла бы сесть, не ударившись головой. Я поняла это, поскольку в стенах, хотя и несомненно крепких, местами были трещины и дырки, через которые пробивался серый колеблющийся свет.
Кое-как поднявшись на четвереньки, я подползла к одному из этих просветов.
Я увидела густую неровную изгородь, закрывающую собой ненастное небо, увидела колышущуюся на ветру траву. Рядом, только протянуть руку, виднелась путаница каких-то ползучих растений, раскачивающихся и бьющихся, как волны, о балюстраду деревянной лестницы, которая по диагонали пересекала всю картину. Все заполняли шум деревьев и воды и летучий серый свет луны из-за мчащихся туч.
Я поняла. Это был павильон в центре лабиринта. Стучал сломанный ставень, который болтался на ветру на одной петле, а лестница рядом вела на веранду у входа в павильон.
Ступени шли наверх у меня перед глазами. Я была под павильоном, под полом, а дверь под веранду была закрыта и – прищурившись, я увидела – надежно заперта снаружи.
Порыв ветра, принесший горсть мелкого мусора, ударил по павильону и, хлестнув по щели, у которой я скорчилась, сбросил мне волосы на глаза. Теперь я окончательно пришла в себя и живо восстановила в памяти то, что произошло. Все встало на свои места, как в компьютерном отчете. Я словно увидела то, что должно было случиться после зверского удара Эмори.
Остались смутные воспоминания: быстрые пронзительные команды Эмори, слабые протесты Джеймса. Наверное, время от времени я всплывала на поверхность сознания и улавливала обрывки спора. Теперь я поняла, почему Джеймс выглядел таким напряженным и подавленным – он достаточно хорошо ко мне относился и не желал мне зла, а может быть, боялся.
– Говорю тебе, близнец, ей ничего не угрожает. – Это, еле сдерживаясь, шипел Эмори. – Я положу ее в павильон и запру там. Она будет выше уровня воды, но сделать ничего не сможет... Если начнет кричать, никто ее не услышит, а потом мы будем уже на другом конце страны.
– Но она видела нас здесь, и, ради бога, Эмори, если с Робом Гренджером что-то случится, не станет же она молчать! У нас с самого начала нет алиби.
Спокойный и быстрый голос Эмори:
– Ну ладно, отпустим ее. Согласен?
– Нет! Ты с ума сошел? Слушай, нужно что-то придумать...
– Например? Нельзя идти сразу двумя путями.
Пауза.
Потом неуверенный голос Джеймса:
– Думаю, можно. Ручаюсь, она ничего не скажет, что бы ни подумали про несчастный случай с Робом... Ну ладно, она вышла за него. Если ты поверил всей этой чепухе, что она нам рассказала... После медового месяца ничего не останется. Такой увалень... Слушай, близнец, мне не дает покоя: она ничего не говорила о смерти своего отца, а? О том, что кто-то из нас... А она знает. Она догадалась по этой ручке, что ты потерял там. Я уверен, она догадалась! Но ни слова не сказала и, ручаюсь, не скажет, как молчала о тех вещах, что украла Кэти.
– Смерть дяди Джона была несчастным случаем. А она решит, что это не так.
– И все же...
Это всплыло в памяти более или менее ясно. Но дальнейшее было еще яснее. Не знаю, согласился ли в конце концов Джеймс с планом Эмори избавиться от меня или просто закрыл глаза на все действия брата, но я могла держать пари на что угодно, что это Эмори притащил меня в лабиринт и это его рука закрыла люк.
Однако я не собиралась оправдывать и Джеймса. До сих пор он не был замаран, если не считать кое-каких мелких делишек, но само то, что я оказалась здесь, доказывало, что Джеймс, как всегда, был соучастником плана Эмори. А о нем нетрудно было догадаться. Братья воспользуются чуть было не отвергнутым замыслом – затопят участок у коттеджа и инсценируют «несчастный случай» с Робом. А я не в состоянии убежать, и, как бы ни кричала, никто меня не услышит за шумом ненастной ночи. Близнецы оставят верхний шлюз открытым, и река переполнит ров. Когда он, очень скоро, выйдет из берегов, пруд затопит сад и лабиринт и я, без сомнения, утону. Наверняка люк в мою темницу так хитро подперт, чтобы могло показаться, что какой-то обломок или сук случайно забило туда течением, после того как мое тело занесло под павильон. А Роб? Они подстерегут его, убьют, а утром его обезображенное водой тело найдут где-нибудь поблизости – как свидетельство, что он погиб, стараясь спасти меня. И он, и я, звездные любовники, утонули в брачную ночь, когда наводнением смело коттедж. А у близнецов тем временем будет алиби в нескольких милях отсюда...
Но пока воды не было. Я напрягла слух и уловила журчание и шум водослива у лабиринта: водослив наполнился, но еще не вышел из берегов. Возможно, у меня еще есть время. Вероятно, Эмори недостаточно сильно меня ударил, чтобы вывести из строя надолго, а быть может, ему помешал Джеймс или Эмори не учел того, что в мою ловушку льется холодный воздух. После того как Эмори принес меня, подпер дверь, а потом выбрался назад через лабиринт, могло пройти не так уж много времени.
– Роб , Роб! – позвала я изо всех оставшихся сил. Это оказалось труднее, чем обычно. Я чувствовала, как слаб мой сигнал, летящий через бушующую темноту. Сама не сознавая, я переключила сигнал на старый образ, к которому привыкла и который теперь по иронии судьбы оказался истинным:
– Эшли! Эшли! Эшли!
– Что?
Ответ был еле различим, но волна облегчения, распластавшая меня но стене, как мокрую бумагу, показала мне, как я тревожилась за Роба. Он жив и, судя но спокойному ответу, ничего не подозревает.
– Бриони? – Спокойствия как не бывало – он уловил сигнал страха. – В чем дело? Что случилось?
Прислонившись спиной к деревянной стенке, я смотрела не в сад, а на тяжело нависающий прямо над головой пол павильона.
– Ты в опасности.
Вот все, что я могла ответить. Предостерегающий образ не мог дать никакого намека на мое отчаянное положение. Но видимо, несмотря на все усилия, мой страх частично повлиял на образ, потому что в ответе Роба чувствовалась тревога, как электрический заряд, который колебался и раскалывал мысли-волны. Мне пришлось снова перейти на простые сообщения, которые до капли забрали все оставшиеся у меня силы:
– Нет , нет , я в порядке. Я в безопасности. Погоди...
Я обнаружила, что вся дрожу и, несмотря на холод, вспотела. Очистив сознание, я попыталась несколько секунд отдохнуть. По крайней мере, он предупрежден. Я ненадолго закрыла свое сознание, стараясь захлопнуть образ темного подпола и вызвать в памяти картину павильона наверху: лунный свет, накатывающий и отступающий в такт болтающемуся ставню, посылающий колеблющиеся отблески и тени в зеркало над головой. Что бы здесь ни случилось, Роб не должен уловить ни намека на ту опасность, которая грозит мне, иначе он сделает именно то, чего хотят от него мои троюродные братья, – бросится ко мне мимо того места, где они его подстерегают. Предупреждение предупреждением, но их двое, и на их стороне внезапность и темнота.
Я снова открыла ему свое сознание и начала лихорадочно посылать тревожные образы: братья открыли верхний шлюз; река ринулась в ров; водослив пока справляется с отводом потока в пруд, но не совсем; где-то берега рва размыло, и вода хлынула в наполненное до краев озеро; уже затопило сад у коттеджа; вода проникла в низины лабиринта...
На воображаемой картине, как тревожная дрожь, промелькнул образ нижнего шлюза. Роб лучше меня знал, что случится, если напор воды ударит в те прогнившие ворота, или, еще хуже, – если кто-то попытается сдвинуть их. Роб обратился ко мне, облегченно просветлев: – Павильон! Ты там?
По вопросу я поняла: он думает, что я нашла там убежище и, забравшись повыше от подкрадывающейся воды, избежала опасности.
– Да , – как можно убедительнее ответила я. – Да , я в безопасности. Но тебе , Эшли , тебе грозит беда. Будь осторожен , любимый , будь осторожен.
Роб должен был получить от меня образ двух темных фигур, подстерегающих его где-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42