И он сам следовал им неукоснительно.
Я заслужила уважение иэмото тем, что, желая учиться у него, разделила и его убеждения.
Что же до крохотного конфликта по поводу ядомэ, то через несколько дней Уэсуги принес на занятия несколько арбалетиков. В отличие от европейских аналогов они оказались маленькими, компактными, и их можно было легко удержать в одной руке.
Иэмото расставил пятерых курсантов полукругом и, наскоро обучив их пользоваться арбалетами, приказал стрелять в него так быстро, как они только смогут. Вообразите себе квадратные глаза наших доморощенных скептиков, когда они увидели, с какой ошеломительной легкостью японец перехватывает на лету короткие арбалетные стрелы и отбивает металлическим наручем те, которые перехватить не успел. В скобках отмечу, что не успевал он только изредка.
– Человек должен оставаться невредимым под ливнем стрел, – невозмутимо сообщил он, когда упражнение закончилось. – А попутно нам удалось выяснить, что стреляете вы из рук вон плохо. Вам нужно учиться стрелять не только из огнестрельного оружия, и не только из современного, а из любого, из какого придется.
Больше никто и никогда не высказывал сомнений по поводу его невероятного мастерства. Конечно, мы понимали, что нам подобных успехов уже не добиться – слишком поздно мы начали тренироваться (лет по двадцать пять каждый профукал). Да и не хватило бы нам, с нашим европейским образом мышления, выдержки и терпения, чтобы достичь подобной гармонии. И все же под чутким руководством Нобунага мы становились незаурядными бойцами.
* * *
КГБ при ближайшем рассмотрении оказался очень неоднородной структурой. Большую часть его сотрудников составляли программисты, психологи, аналитики, шифровальщики, переводчики, бухгалтеры и масса обычных клерков. Собственно, на них и лежала львиная доля работы. Силовиков было не так уж и много в процентном отношении. Их отбирали сразу и подготавливали по принципиально другой программе. Разумеется, я не говорю о пограничных войсках, которые хоть и считались официально войсками КГБ, особой роли в жизни ведомства не играли. Это было как жизнь на другой планете.
Наша группа готовилась для последующей отправки за рубеж. Постепенно выявлялись предпочтения каждого из курсантов. Вопреки широко распространенному мнению, из нас не готовили фанатиков и не расходовали человеческий материал попусту, слишком много времени и средств было вложено в его подготовку.
Хотя мы и не питали иллюзий. Мы действительно были «человеческим материалом» – и это вовсе не жестокость и чудовищно исковерканное мировосприятие. Это холодное и рассудочное деловое отношение. Эмоции и чувства исключались и не принимались в расчет. Тут недавно стали показывать сериал «Никита». Девяносто процентов того, что там напридумывали, – чепуха на постном масле, хоть и интересная чепуха. Но принцип работы этого загадочного отдела мне слишком хорошо знаком. Какой-то суррогат человеческих отношений, когда всем ясно, что человек не может по мановению волшебной палочки сделаться бесчувственным истуканом (тогда уж проще делать лоботомию), но и учитывать его интересы и потребности никто не собирается. Работа превыше всего.
При этом во время подготовки нас не нагружали идеологическими бреднями. Если и были вольнодумцы в Советском Союзе, а после в СНГ, то они сосредоточивались в соответствующей «конторе». Там никто всерьез не предполагал, что мы станем отдавать все и еще чуть-чуть исключительно ради торжества коммунизма и объединения пролетариев всех стран. Да и в мир во всем мире слабо верилось – слишком регулярно мы читали газеты и смотрели телевизор (преимущественно каналы СНН и Франс Интернасиональ). Надо же отчетливо представлять, что происходит на планете.
Часть моих сокурсников была отобрана для спецподготовки и последующей работы в экспериментальном отряде. В него же включили и ребят из других групп, показавших особые достижения в боевых искусствах. Новый проект носил название «Фудо-мёо», и одно это вызывало тревогу и опасения.
Фудо-мёо – божество непоколебимости, вечного покоя и постоянной готовности к сопротивлению. Это, конечно, верно. Но это также божество тех, кто в любую минуту готов умереть. И между борьбой за выживание и почетной смертью выберет, увы, последнее. Это какой-то нерусский подход к делу. Я имею в виду не японское происхождение божества, а абсолютную неготовность европейца взять и умереть с бухты-барахты в точно назначенный день, час и миг.
Русские особенно славятся своей неукротимой любовью к жизни. Тот, кто заставлял наших ребят играть в эту игру, заведомо собирался распорядиться их жизнями и судьбами по собственному усмотрению, а они об этом не знали.
Уэсуги постепенно переключился на тренировку отряда «Фудо-мёо» и остальным курсантам уделял не так уж много времени. Его все чаще и чаще заменяли другие инструкторы.
Но меня это уже не слишком волновало.
Уэсуги Нобунага принадлежал мне и душой, и телом.
* * *
Макс нервно барабанил тонкими длинными пальцами по гладкой столешнице.
– Куда идем мы с Пятачком, большой-большой секрет. И не расскажем мы о нем, о нет, и нет, и нет…
– Душераздирающее исполнение, – сообщил Игорь, прихлебывая коньяк. – Слушатели рыдают, тронутые до глубины души. И куда идем мы с Пятачком?
– На фиг, – вяло отреагировал подполковник Одинцов. – Свинья ты, Пятачок. Всю божественную жидкость вылакал самостоятельно.
– Не пыхти. Тебе тоже досталось.
– Я не пыхтю, я думу думаю.
– И есть какие-нибудь сдвиги или достижения, которые с натяжкой можно было бы назвать успехом?
– Сдвигов нет. Есть глубокая убежденность в том, что мне нужно повидаться с твоей Вероникой Валентиновной и задать ей несколько вопросов. Думаю, она должна знать, куда делся Нобунага, что произошло с отрядом «Фудо-мёо», почему я выжил и что вообще, черт возьми, творится?!
– А откуда такая уверенность в том, что она это все знает?
– Давай рассуждать логически, Ватсон. Во-первых, если бы она ничего не знала, тебе бы не платили дикие деньги, чтобы ее найти. Во-вторых, я не подозревал, конечно, что она близко знакома не только с Уэсуги, но и с твоим мистером Икс, но нужно учитывать, что я тогда был никто и ничто – курсант. Только доброе расположение Нобунага меня как-то выделяло из общей массы.
А этот седой джентльмен – из очень больших начальников. Во всяком случае, директор учебного центра при его появлении делал стойку на задних лапках и служил, преданно заглядывая в глаза. Что есть признак огромной власти, коей был облечен наш загадочный господин. И только рыжая красавица Ника может поведать тебе, за кем охотятся твои клиенты.
– Допустим, ты прав. Но почему она должна сказать нам правду? Я бы на ее месте опасался даже собственной тени.
– А мы выложим все карты на стол. Я склонен доверять ей и собираюсь играть по тем правилам, которые она предложит. Ну а если ошибемся, то по уши увязнем в дерьме. Но в таких делах риск неизбежен. В конечном итоге это часть и твоей, и моей профессии. И все-таки я надеюсь на то, что она вспомнит, как мы дружили, как нам было вместе весело и как я изливал ей душу после каждого неудачного романа. Кстати, она давала весьма мудрые советы, другое дело, что я никогда им не следовал…
Ты помнишь, как часто и упорно я твердил, что заплатил бы очень высокую цену за то, чтобы узнать правду. Случай представился. Более того, возможно, ее жизнь зависит от моего решения. Имею ли я право отступать?
– Нет, – вздохнул Игорь. – К тому же я обязан рассказать ей, что получилось в результате выполнения очередного рутинного заказа, и помочь, чем смогу.
– Решился все-таки?
– Куда деваться.
– А про этого, как его… Абессинова, станешь докладывать?
– Пока сомневаюсь. Не хотел бы выглядеть ревнивцем, который фискалит на удачливого соперника. Она же не слепая – видит, как он состоятелен.
– Я имею в виду не его деньги, а возможный род занятий.
– Так ведь за руку я его не хватал. Не уверен, что смогу предъявить что-то более серьезное, нежели смутные подозрения. Да бог с ним, главное – ввязаться в бой, а там видно будет, как говаривал Наполеон Бонапартович… Ты вот лучше скажи, шафером на свадьбе будешь?
– Если доживем, то ты просто от меня не отвертишься, – рассмеялся Макс, и кожа возле его носа собралась смешными морщинками. – Тут главное – невесту уговорить.
Когда он вот так смеялся, то ужасно походил на того третьеклассника, с которым Игорек Разумовский подрался в первый раз на школьном дворе.
– И еще, – продолжил Макс, внезапно становясь серьезным. – Может, ты и не понял, но для меня это вопрос жизни и смерти. Интуиция подсказывает, что если заново всплыла старая история, то очень скоро возьмутся и за твоего покорного слугу. Хотя бы для того, чтобы подчистить все «хвосты». Ты же знаешь, как в нашей конторе любят аккуратность…
Глава 11
Очень смешно, когда японец пытается говорить по-русски. Только тогда осознаешь, сколько слов с буквой «Л» есть в нашем языке. Японцы ведь вместо «л» произносят «р». Не дай вам бог услышать как-нибудь нежное признание «Я тебя рюбрю». Тут перед вами стоит сверхзадача: сохранить нежное и восторженное выражение лица и не рухнуть со смеху куда-нибудь под ложе любви.
В зале Уэсуги работал с переводчиком. Мы с ним говорили по-японски.
Язык хранит такие тайны человеческой души, какие невозможно представить умозрительно.
В японском языке нет слова «ложь». Оно им не нужно – ведь японцы никогда не лгут. Отсюда знаменитая недоговоренность японских стихов и картин, застывшее великолепие их храмов и маленькая вечность, спрятанная в карликовом деревце – бонсаи. Бонсаи живет бесконечно долго, это своеобразное обещание бессмертия. Европейской женщине нужно знать и помнить это, когда она слышит слова: «мои чувства к тебе – это карликовое деревце». Произведение искусства, которое никогда, по определению, нельзя завершить. Можно только бесконечно ухаживать. И он ухаживал терпеливо и нежно, и около него я расцветала, как диковинный цветок, нашедший наконец пристанище в этом мире.
Мы понимали друг друга без слов. Это был человек, которому не страшно доверить всю себя – от края и до края, не оставляя запасных аэродромов на крайний случай. С ним не могло возникнуть этого крайнего случая, ибо он умел слушать и никого не судил. Был предан, но не требовал взамен такой же преданности, был мастером, но не кичился этим, а лишь полагал себя обязанным учить тех, кто не столь умея. Он принимал на себя ответственность за все, он защищал и оберегал, – наверное, именно так выглядит настоящее, подлинное величие. Уэсуги Нобунага подарил мне совершенно иной мир, нежели тот, в котором я жила до него. Это нельзя передать на словах, потому что главным было молчание. Как изобразить молчание на бумаге? Оставить чистый лист?
У меня сохранилось только одно его письмо. Оно похоже на пересказанную фотографию, внезапно остановленное мгновение. Торопилось мгновение куда-то по своим делам, а один безумный японец поймал его за хвост, распластал на листке бумаги, засунул в конверт и отправил своей возлюбленной. Это ли не подвиг во имя любви?
Я перечитываю письмо Нобунага так же редко, как смотрю в холодные бледно-голубые глаза Жоржа на единственной сохранившейся у меня фотографии.
Жорж глядел в объектив фотоаппарата, а не на меня, и потому во взгляде его нет даже тени того прекрасного чувства, которым он столь щедро одаривал меня на протяжении многих лет. Уэсуги любил меня так неистово, что считал смешным писать об этом, – как передать на бумаге бесконечность? Прислать тонну пустых листов? Поэтому ни слов любви, ни любящего взгляда не осталось мне. Осталась прекрасная и светлая память. И все равно это гораздо больше того, на что может рассчитывать любой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Я заслужила уважение иэмото тем, что, желая учиться у него, разделила и его убеждения.
Что же до крохотного конфликта по поводу ядомэ, то через несколько дней Уэсуги принес на занятия несколько арбалетиков. В отличие от европейских аналогов они оказались маленькими, компактными, и их можно было легко удержать в одной руке.
Иэмото расставил пятерых курсантов полукругом и, наскоро обучив их пользоваться арбалетами, приказал стрелять в него так быстро, как они только смогут. Вообразите себе квадратные глаза наших доморощенных скептиков, когда они увидели, с какой ошеломительной легкостью японец перехватывает на лету короткие арбалетные стрелы и отбивает металлическим наручем те, которые перехватить не успел. В скобках отмечу, что не успевал он только изредка.
– Человек должен оставаться невредимым под ливнем стрел, – невозмутимо сообщил он, когда упражнение закончилось. – А попутно нам удалось выяснить, что стреляете вы из рук вон плохо. Вам нужно учиться стрелять не только из огнестрельного оружия, и не только из современного, а из любого, из какого придется.
Больше никто и никогда не высказывал сомнений по поводу его невероятного мастерства. Конечно, мы понимали, что нам подобных успехов уже не добиться – слишком поздно мы начали тренироваться (лет по двадцать пять каждый профукал). Да и не хватило бы нам, с нашим европейским образом мышления, выдержки и терпения, чтобы достичь подобной гармонии. И все же под чутким руководством Нобунага мы становились незаурядными бойцами.
* * *
КГБ при ближайшем рассмотрении оказался очень неоднородной структурой. Большую часть его сотрудников составляли программисты, психологи, аналитики, шифровальщики, переводчики, бухгалтеры и масса обычных клерков. Собственно, на них и лежала львиная доля работы. Силовиков было не так уж и много в процентном отношении. Их отбирали сразу и подготавливали по принципиально другой программе. Разумеется, я не говорю о пограничных войсках, которые хоть и считались официально войсками КГБ, особой роли в жизни ведомства не играли. Это было как жизнь на другой планете.
Наша группа готовилась для последующей отправки за рубеж. Постепенно выявлялись предпочтения каждого из курсантов. Вопреки широко распространенному мнению, из нас не готовили фанатиков и не расходовали человеческий материал попусту, слишком много времени и средств было вложено в его подготовку.
Хотя мы и не питали иллюзий. Мы действительно были «человеческим материалом» – и это вовсе не жестокость и чудовищно исковерканное мировосприятие. Это холодное и рассудочное деловое отношение. Эмоции и чувства исключались и не принимались в расчет. Тут недавно стали показывать сериал «Никита». Девяносто процентов того, что там напридумывали, – чепуха на постном масле, хоть и интересная чепуха. Но принцип работы этого загадочного отдела мне слишком хорошо знаком. Какой-то суррогат человеческих отношений, когда всем ясно, что человек не может по мановению волшебной палочки сделаться бесчувственным истуканом (тогда уж проще делать лоботомию), но и учитывать его интересы и потребности никто не собирается. Работа превыше всего.
При этом во время подготовки нас не нагружали идеологическими бреднями. Если и были вольнодумцы в Советском Союзе, а после в СНГ, то они сосредоточивались в соответствующей «конторе». Там никто всерьез не предполагал, что мы станем отдавать все и еще чуть-чуть исключительно ради торжества коммунизма и объединения пролетариев всех стран. Да и в мир во всем мире слабо верилось – слишком регулярно мы читали газеты и смотрели телевизор (преимущественно каналы СНН и Франс Интернасиональ). Надо же отчетливо представлять, что происходит на планете.
Часть моих сокурсников была отобрана для спецподготовки и последующей работы в экспериментальном отряде. В него же включили и ребят из других групп, показавших особые достижения в боевых искусствах. Новый проект носил название «Фудо-мёо», и одно это вызывало тревогу и опасения.
Фудо-мёо – божество непоколебимости, вечного покоя и постоянной готовности к сопротивлению. Это, конечно, верно. Но это также божество тех, кто в любую минуту готов умереть. И между борьбой за выживание и почетной смертью выберет, увы, последнее. Это какой-то нерусский подход к делу. Я имею в виду не японское происхождение божества, а абсолютную неготовность европейца взять и умереть с бухты-барахты в точно назначенный день, час и миг.
Русские особенно славятся своей неукротимой любовью к жизни. Тот, кто заставлял наших ребят играть в эту игру, заведомо собирался распорядиться их жизнями и судьбами по собственному усмотрению, а они об этом не знали.
Уэсуги постепенно переключился на тренировку отряда «Фудо-мёо» и остальным курсантам уделял не так уж много времени. Его все чаще и чаще заменяли другие инструкторы.
Но меня это уже не слишком волновало.
Уэсуги Нобунага принадлежал мне и душой, и телом.
* * *
Макс нервно барабанил тонкими длинными пальцами по гладкой столешнице.
– Куда идем мы с Пятачком, большой-большой секрет. И не расскажем мы о нем, о нет, и нет, и нет…
– Душераздирающее исполнение, – сообщил Игорь, прихлебывая коньяк. – Слушатели рыдают, тронутые до глубины души. И куда идем мы с Пятачком?
– На фиг, – вяло отреагировал подполковник Одинцов. – Свинья ты, Пятачок. Всю божественную жидкость вылакал самостоятельно.
– Не пыхти. Тебе тоже досталось.
– Я не пыхтю, я думу думаю.
– И есть какие-нибудь сдвиги или достижения, которые с натяжкой можно было бы назвать успехом?
– Сдвигов нет. Есть глубокая убежденность в том, что мне нужно повидаться с твоей Вероникой Валентиновной и задать ей несколько вопросов. Думаю, она должна знать, куда делся Нобунага, что произошло с отрядом «Фудо-мёо», почему я выжил и что вообще, черт возьми, творится?!
– А откуда такая уверенность в том, что она это все знает?
– Давай рассуждать логически, Ватсон. Во-первых, если бы она ничего не знала, тебе бы не платили дикие деньги, чтобы ее найти. Во-вторых, я не подозревал, конечно, что она близко знакома не только с Уэсуги, но и с твоим мистером Икс, но нужно учитывать, что я тогда был никто и ничто – курсант. Только доброе расположение Нобунага меня как-то выделяло из общей массы.
А этот седой джентльмен – из очень больших начальников. Во всяком случае, директор учебного центра при его появлении делал стойку на задних лапках и служил, преданно заглядывая в глаза. Что есть признак огромной власти, коей был облечен наш загадочный господин. И только рыжая красавица Ника может поведать тебе, за кем охотятся твои клиенты.
– Допустим, ты прав. Но почему она должна сказать нам правду? Я бы на ее месте опасался даже собственной тени.
– А мы выложим все карты на стол. Я склонен доверять ей и собираюсь играть по тем правилам, которые она предложит. Ну а если ошибемся, то по уши увязнем в дерьме. Но в таких делах риск неизбежен. В конечном итоге это часть и твоей, и моей профессии. И все-таки я надеюсь на то, что она вспомнит, как мы дружили, как нам было вместе весело и как я изливал ей душу после каждого неудачного романа. Кстати, она давала весьма мудрые советы, другое дело, что я никогда им не следовал…
Ты помнишь, как часто и упорно я твердил, что заплатил бы очень высокую цену за то, чтобы узнать правду. Случай представился. Более того, возможно, ее жизнь зависит от моего решения. Имею ли я право отступать?
– Нет, – вздохнул Игорь. – К тому же я обязан рассказать ей, что получилось в результате выполнения очередного рутинного заказа, и помочь, чем смогу.
– Решился все-таки?
– Куда деваться.
– А про этого, как его… Абессинова, станешь докладывать?
– Пока сомневаюсь. Не хотел бы выглядеть ревнивцем, который фискалит на удачливого соперника. Она же не слепая – видит, как он состоятелен.
– Я имею в виду не его деньги, а возможный род занятий.
– Так ведь за руку я его не хватал. Не уверен, что смогу предъявить что-то более серьезное, нежели смутные подозрения. Да бог с ним, главное – ввязаться в бой, а там видно будет, как говаривал Наполеон Бонапартович… Ты вот лучше скажи, шафером на свадьбе будешь?
– Если доживем, то ты просто от меня не отвертишься, – рассмеялся Макс, и кожа возле его носа собралась смешными морщинками. – Тут главное – невесту уговорить.
Когда он вот так смеялся, то ужасно походил на того третьеклассника, с которым Игорек Разумовский подрался в первый раз на школьном дворе.
– И еще, – продолжил Макс, внезапно становясь серьезным. – Может, ты и не понял, но для меня это вопрос жизни и смерти. Интуиция подсказывает, что если заново всплыла старая история, то очень скоро возьмутся и за твоего покорного слугу. Хотя бы для того, чтобы подчистить все «хвосты». Ты же знаешь, как в нашей конторе любят аккуратность…
Глава 11
Очень смешно, когда японец пытается говорить по-русски. Только тогда осознаешь, сколько слов с буквой «Л» есть в нашем языке. Японцы ведь вместо «л» произносят «р». Не дай вам бог услышать как-нибудь нежное признание «Я тебя рюбрю». Тут перед вами стоит сверхзадача: сохранить нежное и восторженное выражение лица и не рухнуть со смеху куда-нибудь под ложе любви.
В зале Уэсуги работал с переводчиком. Мы с ним говорили по-японски.
Язык хранит такие тайны человеческой души, какие невозможно представить умозрительно.
В японском языке нет слова «ложь». Оно им не нужно – ведь японцы никогда не лгут. Отсюда знаменитая недоговоренность японских стихов и картин, застывшее великолепие их храмов и маленькая вечность, спрятанная в карликовом деревце – бонсаи. Бонсаи живет бесконечно долго, это своеобразное обещание бессмертия. Европейской женщине нужно знать и помнить это, когда она слышит слова: «мои чувства к тебе – это карликовое деревце». Произведение искусства, которое никогда, по определению, нельзя завершить. Можно только бесконечно ухаживать. И он ухаживал терпеливо и нежно, и около него я расцветала, как диковинный цветок, нашедший наконец пристанище в этом мире.
Мы понимали друг друга без слов. Это был человек, которому не страшно доверить всю себя – от края и до края, не оставляя запасных аэродромов на крайний случай. С ним не могло возникнуть этого крайнего случая, ибо он умел слушать и никого не судил. Был предан, но не требовал взамен такой же преданности, был мастером, но не кичился этим, а лишь полагал себя обязанным учить тех, кто не столь умея. Он принимал на себя ответственность за все, он защищал и оберегал, – наверное, именно так выглядит настоящее, подлинное величие. Уэсуги Нобунага подарил мне совершенно иной мир, нежели тот, в котором я жила до него. Это нельзя передать на словах, потому что главным было молчание. Как изобразить молчание на бумаге? Оставить чистый лист?
У меня сохранилось только одно его письмо. Оно похоже на пересказанную фотографию, внезапно остановленное мгновение. Торопилось мгновение куда-то по своим делам, а один безумный японец поймал его за хвост, распластал на листке бумаги, засунул в конверт и отправил своей возлюбленной. Это ли не подвиг во имя любви?
Я перечитываю письмо Нобунага так же редко, как смотрю в холодные бледно-голубые глаза Жоржа на единственной сохранившейся у меня фотографии.
Жорж глядел в объектив фотоаппарата, а не на меня, и потому во взгляде его нет даже тени того прекрасного чувства, которым он столь щедро одаривал меня на протяжении многих лет. Уэсуги любил меня так неистово, что считал смешным писать об этом, – как передать на бумаге бесконечность? Прислать тонну пустых листов? Поэтому ни слов любви, ни любящего взгляда не осталось мне. Осталась прекрасная и светлая память. И все равно это гораздо больше того, на что может рассчитывать любой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37