деньги могли мне понадобиться в самое ближайшее время. Но я ни на одну минуту не отвлекалась от своих мыслей. И мыслила я совсем о другом.
Я думала о том, как предусмотрительно Крис снабдил меня сведениями о распорядке дня наших будущих коллег, дал мне их адреса и даже составил весьма эффективные планы моих перемещений. Будто он уже тогда догадывался, что придет мне в голову после того, как я останусь совершенно одна, когда больше не с кем станет советоваться и некому изливать душу.
Дальше события развивались как в тысяча двести тринадцатой серии сериала, когда финансирование съемок прекращено и автор решает разом покончить со всеми героями и разрубить все гордиевы узлы. Все складывалось как бы само собой, мне оставалось только плыть по течению и удивляться, как ловко осуществляется моя безумная мысль.
Если вам когда-нибудь скажут, что дома под охраной хорошо охраняются, не верьте этому мечтателю. Он сам не знает, о чем говорит. Дома высокопоставленных чиновников и сотрудников «конторы» официально защищены от попыток проникновения всяких там чуждых элементов вроде меня. На самом деле они существуют по принципу: «Заходите, люди добрые, берите что хотите». А нас еще учили, как вести себя в том случае, если охрана окажется на высоте.
Она не оказалась. Справедливости ради нужно заметить, что я все равно старалась так, словно сдавала экзамен. Заходила через соседние парадные, просачивалась в нужное мне через крышу (удивительно все удобно устроено в этих новостройках, не то что в старых зданиях). Таилась, как мышь под метлой, выжидала.
Какая-то справедливость на свете все же существует. Сергей Александрович Злотников – первая скрипка в этом дуэте, если судить по суммам, переведенным на его счет, – несколько изумился, увидев меня. Я тоже слегка удивилась, ибо не представляла, что он помнит меня в лицо. Впрочем, разговора между нами так и не произошло. Даже если бы он того и хотел, все равно я не была настроена на лирический лад. И хотя в школе по анатомии имела не вполне законную пятерку (что-то я там всегда путала), сейчас доведенный до автоматизма прием не подвел.
Гэбэшник вытаращил на меня испуганные и удивленные глаза, и должна признаться, что мне на секунду стало неприятно: такое отчаяние появилось в его взгляде, когда он понял, что умирает. Но выдохнуть и закричать ему не пришлось – удар специально рассчитан на такой случай, и жертва умирает молча и быстро, хотя еще что-то соображает в последние мгновения. Меня радовало, что он прочувствовал этот миг. Уверена, что тот показался Сергею Александровичу длинным-длинным.
Это был удар, изобретенный воинами клана Уэсуги еще в шестнадцатом веке и отработанный до совершенства. Он действительно пригодился мне, как и убеждал Нобунага, заставляя сотни раз повторять одни и те же движения.
Я не испытывала и не испытываю до сей поры никаких угрызений совести. Правда, я не испытывала и радости, и удовлетворенного чувства мести. Вообще ничего. Только легкое облегчение, как после завершения грязной и неприятной, но неизбежной работы. Впрочем, это все еще только полдела. Вторую половину мне предстояло завершить в доме Николая Николаевича Кольцова, и следовало поторопиться, чтобы успеть и к нему.
Я двинулась в обратный путь, в обход, через чердак и крышу, в соседнее парадное. Мне предстояло еще попасть назад, в учебный корпус, помаячить на глазах у сокурсников и преподавателей. Так, на всякий случай. Потому что никто не должен заподозрить меня в знакомстве с двумя всесильными гэбэшниками или догадаться, что мне стало известно об их причастности к смерти Уэсуги и Криса Хантера. Словом, я торопилась, я была предельно собрана – и не просто неожиданностью, но ударом ниже пояса стало для меня появление того, о ком еще сегодня ночью я выла в подушку. Жорж, господи, милый, любимый Жорж. Как же я ждала тебя до сего дня, как надеялась, что ты успеешь, что поможешь. Но вот не случилось. И теперь мы стояли друг напротив друга, словно на двух противоположных берегах реки. И даже взгляды наши не пересекались. Кажется, он еще не понимал, что я умерла; а я не знала, как сказать ему об этом. Кроме того, не с руки мне оказалось выяснять с ним отношения в этом конкретном месте. Отсюда следовало уносить ноги, причем как можно быстрее, но я не знала, как все это сказать Жоржу.
И снова ошиблась. Во-первых, я недооценила, как любит меня этот удивительный, ни на кого не похожий человек. Во-вторых, я забыла, что это был еще и профессионал высшего класса. В-третьих, я знала, что Крис Хантер – прекрасный друг, но не догадывалась, какой он умница.
Жорж увлек меня в сторону скромных белых «Жигулей», теснившихся у обочины в компании таких же видавших виды автомобилей, толкнул на переднее сиденье. Сам устроился на водительском месте и не спеша вырулил на проезжую часть.
– Ты не оставила мне другого выбора, – заговорил он внезапно. – Совсем не оставила. Прости, но тебе придется умереть.
Глава 14
Такой монументальной стелы, как произведение из трех застывших в моем крохотном коридорчике фигур, я не наблюдала уже довольно давно.
То есть на Пергамском барельефе с алтаря Зевса изображен кусочек знаменитой битвы с гигантами, и вот что я вам скажу. Хорошо, что в моей квартире нет места для острова Сицилия, а не то бы мне пришлось увидеть, как гневная Афина Паллада (Владимир Ильич) наваливает многострадальную сию сушу на гиганта Энкелада (Игорь Разумовский), а над всем этим безобразием парит прекраснокудрый Гермес (Макс Одинцов)*. Роли для себя я в этой постановке, честно говоря, не видела. Они постояли и посверкали глазами минуты эдак две, пока окончательно не утомились. Тогда уже вспомнили о правилах приличия, о том, что это все-таки моя берлога и хотя бы по этой причине со мной иногда нужно здороваться в ее пределах.
* Здесь и далее имеется в виду легенда о битве богов и гигантов, в которой богам помогал Геракл. В ходе этого сражения, согласно мифу, гиганты были повержены. Посейдон навалил па гиганта Полибота остров Кос, а Афина Паллада – остров Сицилию на гиганта Энкелада. Дионис убил Эврита, а Артемида – Гратиона.
Пока Владимир Ильич, опомнившись, галантно лобызал мне руку, Игорь и Макс совершенно откровенно пытались затолкать меня вглубь квартиры, в сторону кухни, чему я сопротивлялась из чистой зловредности и системы принципов, которыми руководствовалась всю жизнь. А один из моих любимых принципов, между прочим, гласит: я не люблю, когда в этом монологе меня никто не спрашивает.
– Не могу сказать, что я страшно рад вас видеть, – прошипел Игорь, сияя улыбкой на шестьдесят четыре зуба.
– Взаимно, абсолютно взаимно, – склонил голову Владимир Ильич. – Я бы сказал, что не вовремя, извинился и покинул вас, пообещав зайти в другой раз, но, увы, не могу. У меня совершенно неотложное дело. – Это наконец он обратился и ко мне.
– У нас тоже совершенно неотложное дело, – проскрипел Макс.
Тут он кривил душой только наполовину. С одной стороны, спешки, как при ловле блох, не наблюдалось – собирались же мы смотреть со вкусом мой клад. Но и неправды его слова не содержали. Рано или поздно нам предстояло перейти к существу нашей проблемы.
– Сожалею, – сухо сказал Владимир Ильич. – Ника, я понимаю, что веду себя несколько странно, но я настоятельно требую, чтобы ты меня выслушала. Это не прихоть, и даже не мое личное дело. Это касается в первую очередь тебя.
– Я настаиваю на том, чтобы мне дали право присутствовать, – родил Разумовский совершенно зубодробительную фразу.
– Это как? – искренне изумилась я.
– Это так, что одну мы тебя с ним не оставим. – И Макс напыжился, словно пухлый еж, обнаруживший, что к найденному бутерброду с другой стороны прилип такой же пыхтящий и уже чавкающий конкурент. – И еще мы первые пришли. На правах старинного друга я настаиваю, чтобы ты прислушалась к голосу разума.
– То есть ты утверждаешь, что с моим голосом разума никто, кроме тебя, не знаком? – Видимо, я начинала терять терпение.
– Кроме того, – веско сказал Владимир Ильич, явно не собираясь уточнять, кроме чего, – я не могу дозвониться целые сутки.
Насчет суток он явно переборщил, но Игоря все-таки допек.
– Помимо всего прочего, я тоже не мог дозвониться, – бросил он через плечо.
– Помимо чего? – поинтересовался Володя.
– Это неважно.
Они уставились друг на друга, как виг на тори*. Я ощущала себя законопроектом в британском парламенте.
* Виги и тори – либералы и консерваторы, две партии британского парламента.
– Врываться в чужой дом и выгонять из него гостей не совсем прилично, – тонко намекнул Макс.
– Сидеть в гостях в чужом доме и выставлять новоприбывших – тоже не верх благородного воспитания, – отпустил шпильку Володя.
– На то имеются веские причины, – принял Макс пышную позу крючкотвора и бюрократа.
Три головы повернулись ко мне, ожидая справедливого арбитража.
Мне было неудобно, но справедливость превыше всего.
– Все хороши, – буркнула я.
– Прекрасно, – внес ноту оживления Абессинов. – Ника, поскольку я и так и так собирался делать тебе предложение, то, разреши, я сделаю его сейчас. Будь моей женой! И на правах жениха позволь переговорить с тобой с глазу на глаз.
– Стоп, стоп! – Игорь покраснел как маков цвет и был возмущен не меньше, чем настоятельница женского монастыря, обнаружившая в саду использованный презерватив. – Я пришел первый, я имею право первым сделать предложение. Ника, выходи за меня замуж, и нам надо поговорить, в конце концов…
Я хорошо воспитанный человек. Я очень хорошо воспитанный человек. Во всяком случае, и в этом состоянии я сумела вспомнить, что гостей нельзя бить сковородкой по голове. Не знаю почему, но нельзя.
– Впервые в жизни слышу, чтобы предложение руки и сердца делали ради такой малости, как конфиденциальный разговор. – Я просто-таки сочилась ядом. И имела на то право: меня здорово разозлили эти Полибот и Гратион. И по примеру Посейдона я пошарила глазами в поисках острова Кос, чтобы как следует потолочь его на дубовых головах своих возлюбленных.
– Не только ради этого, – запротестовал Игорь, заметив странноватый блеск моих глаз. – Вовсе не только.
После этой его фразы я явственно ощутила себя Дионисом, лупасящим глупого Эврита тирсом* по маковке.
* Тирс – музыкальный инструмент.
– Ника! – привлек мое внимание Володя. – Мое решение взвешенно, я уже ехал сюда с этой мыслью. А драгоценный Игорь Владиславович («Ого! Он даже знает его отчество в отличие от меня», – мелькнуло в голове) выдвинул свое предложение под влиянием минутного порыва. Это просто несерьезно.
– Мне лучше знать, серьезно или нет, – огрызнулся Разумовский.
– Давайте обсудим эту животрепещущую тему несколько позднее. Если вы хоть сколько-нибудь беспокоитесь о нашей прекрасной хозяйке, то оставьте нас наедине и дайте мне возможность высказаться.
– Мы, собственно, и пришли сюда ради того, чтобы остаться наедине и высказаться, – указал Макс на корень всех проблем.
– Нам надо поговорить. У меня сведения чрезвычайной важности.
– У нас тоже. Именно поэтому мы отсюда не уйдем. И пяди не сдадим, – поведал Одинцов. – Постарайтесь, Владимир Ильич, с этим смириться. Боюсь, что дело касается не только, как вы изволили выразиться, нашей прекрасной хозяйки, но и еще кое-кого.
– Ва-банк? – великолепно изогнул бровь господин Абессинов. – Браво, подполковник.
Пикируются. Ненавязчиво сообщают друг другу, что все или почти все друг о друге знают. Метят территорию. Я вообще, кажется, не в счет, потому что если я сейчас тихонько выберусь с этого пятачка, раскаленного от страстей, они заметят пропажу далеко не сразу. Но бровь Владимир Ильич изгибает здорово.
Я, конечно, лопалась от злости в этот момент, но все равно не могла не оценить, как чертовски красиво у него получилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37