— Слушай, во сколько сегодня всходит солнце?
— Не знаю. Наверное, поздно, — ответил Томек, пока ещё владея собой.
— Томек, может, ты ориентируешься, в котором часу взойдёт солнце?..
— Не ориентируюсь! Не знаю!
— Томек, как бы проверить, когда взойдёт солнце?..
— Черт подери солнце! Как ты собираешься это проверить?!
— Я думала, вдруг случайно ты в курсе, когда взойдёт солнце…
— Боже, спаси и помилуй! Вообще не взойдёт!!!..
— Да нет же, должно взойти. А вот когда оно взойдёт?..
Томек только стонал и скрипел зубами. Дорогу, целиком отмеченную проблемой восхода солнца, мы таки проехали, в Гесере солнце уже взошло, но я на первой же заправочной станции вылетела из машины с криком:
— Ice in Glas! Psik, psik!
Служитель понял безошибочно, тут же принёс антифриз в аэрозоле для стёкол за пять крон. На паром я въехала, имея полную видимость.
Второй мой идиотизм — опять забыла автомобильную карту, вспомнила о ней только в ГДР. А в ГДР, хоть лопнуть, хоть повеситься, автомобильная карта — мечта в голубую полосочку…
Паром в те времена плыл три с половиной часа. Мы позавтракали. В Варнемюнде все ещё было светло. Напротив углядела соотечественника, ехал «фольксвагеном» -горбунком.
— Вы, пани, на Колбасково? — доброжелательно осведомился он. — Будьте внимательны, за Ростоком сплошной лёд. Вон как меня потрепало…
И в самом деле, весь капот у него был разбит. Я поблагодарила за предупреждение и озаботилась, ведь «опель» везла на продажу, на шикарно отлакированную машину при покупке старалась не смотреть, чтобы лакировка не искушала, — ведь не лакировка же мне нужна. Тем не менее любая царапина на этом произведении искусства снизила бы цену по меньшей мере на десять тысяч злотых, таких убытков я не могла себе позволить.
На заправочной станции нам вежливо показали автомобильную карту, продать отказались, но позволили переписать названия мест, через которые нам предстояло ехать. Переписывал Томек, на пароме немного пришедший в себя. Двинулись дальше.
От Ростока, согласно совету, ехала осторожно, и дай Господь Бог здоровья тому человеку да и его потомкам за предупреждение. Гололёд начинался внезапно, просто тонкая чёрточка пересекала шоссе. Не знай я о нем заранее, влетела бы на лёд со скоростью сто километров, и дальше мы уже пошли бы пешком, если бы вообще могли самостоятельно передвигаться.
Господи Боже, этакого мне ещё не пришлось испытать. Лёд. Успела сбросить скорость, после чего с ходу забыла о существовании педали не только тормозной, но и газа. Изменение скорости хоть на пять километров тут же заставляло машину съезжать в сторону, в направлении, вовсе не запланированном, — заносило то в кювет, то к середине шоссе. Не представляю, было ли холодно, я обливалась потом. Треклятое шоссе через ГДР отличалось большим разнообразием — крутое, почему-то выпуклое, узкое и обсажено деревьями. К тому же грызла мысль, только я, старая корова, неумёха, так еду, однако вскоре утешилась: немногие встречные машины тащились точно так же. Меня не обогнал ни один автомобиль. Перед глазами у меня так и сияла ослепительная лакировка моего «опеля», и каждое дерево становилось моим возможным личным врагом, хотя в принципе-то люблю природу.
Сто пятьдесят один километр я ехала почти пять часов. Через час сорок снова стемнело. В Пренцлау перестала отличать проезжую часть от тротуара, но и себя ощущала одним целым с машиной, что прекрасно. Мы остановились, решили съесть обед, хотя время было вечернее и полагался скорее ужин.
В кафе появилась проблема. Ни Томек, ни я не говорили по-немецки, а хотелось только горячего мяса, лучше говядины. Wurst?.. Никакое не «Wurst» — это колбаса, а мы не хотим колбасы. Желаем добрую котлету, в крайнем случае печень под соусом.
К счастью, мне вспомнились лингвистические упражнения в Дании. На работе меня спросили по-датски, как по-польски будет «dumme swine»? Только дебил не понял бы.
— Глупая свинья, — ответила я.
Все с энтузиазмом заучили эти слова.
Минутку, пожалуй, я опять чуть-чуть отступлю от темы, хотя понимаю, что делаю это в драматический момент. В связи с глупой свиньёй я услышала две датские шутки, передам их в авторизованном переводе.
Некий господин отправился в отпуск, вернулся, на работе спрашивают:
— Где ты был?
— В Париже.
— О, gammle swine…
— Да нет же, я был с женой!
— О, dumme swine!
Поясняю: «gammle» значит «старый». Вместе: старая свинья.
Вторая шутка.
Хмырь работает у фермера, приходит за оплатой, вздохнув, говорит:
— Пожалуй, придётся купить себе велосипед…
Через месяц приходит снова, берет деньги:
— А все-таки этот велосипед надо купить…Приходит ещё через месяц, берет деньги, фермер говорит:
— Я тебе отказываю. У меня уже не работаешь.
— Почему?!
— Хватит с меня болтовни про велосипед…
Почти английский юмор. Возвращаюсь к лингвистическим достижениям. Как-то мы с Мартином совсем спятили на тушёной грудинке с майораном, я взялась приготовить блюдо, пошла к мяснику, показала пальцем на витрину и произнесла:
— Longo swine, please.
«Длинной свиньёй» людоеды в Австралии называли вроде бы белого человека. Мясник, по-видимому, не бывал в Австралии, не раздумывая долго, взял грудинку и отрезал, сколько надо. Вспомнив это лингвистическое достижение, я решительно потребовала:
— Warme Schwein, bitte.
И пожалуйста, поняли сразу. Томек смотрел на меня с набожным восхищением. Не помню, что дали, котлету из грудинки или говяжий гуляш, во всяком случае мы вполне удовлетворили свои потребности.
Сил у меня прибавилось, и мы двинулись в дальнейший путь.
Гололедица кончилась, зато когда я выезжала на берлинскую автостраду, буйствовала снежная вьюга. Выезд крутой и сложный, я засомневалась, верное ли направление удалось избрать.
— Томек, что там должно быть? Ты ведь записал названия. Ей-Богу, не уверена, не едем ли мы на Берлин!
Появились указатели, я замедлила, читали с трудом, все залепило снегом.
— Господи, ничего подобного у меня нет! — всполошился Томек. — Такого названия здесь не должно быть! Куда мы едем?!
Ни один указатель не совпадал. Я продолжала ехать вперёд — ничего другого не оставалось; что я видела в снежном вихре, не скажу — нельзя же выражаться. Впечатление такое, что я — единственная на всей трассе, и при мысли, что мы прём на Берлин, волосы на голове шевелились. До самой надписи «Государственная граница» я так и не была уверена, куда еду — в Польшу или в глубь ГДР.
Не помню, в котором часу оказалась на родине. В пункте таможенного контроля…
Кстати, расскажу ещё кое-что — впечатления исторические. Я купила «опель» в ФРГ. Оказалось, ФРГ не признает ГДР, а посему ГДР не признает ФРГ. Из этого следует, в ГДР не признают фээргэвских автомобильных номеров. На границе, в Варнемюнде, от меня потребовали сменить номер на гэдээровский, всучив металлическую табличку с номером для замены.
От личного участия в очередном идиотизме я отказалась с помощью разъярённой фразы:
— Ich habe keine Instrumenten!
Сие означало, что у меня нет отвёртки.
Кто прикрепил номер, не имею понятия, я к этому не притронулась и пальцем. По дороге я все намеревалась отвинтить этот бессмысленный номер и выбросить в кювет, а прикрепить нормальный номер, соответствующий регистрационному свидетельству! Не преследуй нас жуткие атмосферные условия, непременно выполнила бы этот финт. И готовилась поклясться: ничего знать не знаю — дали мне номер в Гамбурге согласно документам, и вообще, о чем речь? Простить себе не могу, что сперва гололёд, а потом кошмарная метель не позволили осуществить творческие поползновения!
В таможенном пункте меня ждали Войтек и Ежи, не потому что так по мне соскучились, — опасались, не придётся ли сразу платить пошлину. Войтек на всякий случай приехал с деньгами, а мой сын сопровождал его из удовольствия.
— Я тебя сразу узнал — не выключила дальний свет за шлагбаумом, — встретил меня дорогой ребёнок.
— Вы все вписали в таможенную декларацию? — осведомился таможенник вежливо.
— Пожалуй, все, — неуверенно сообщила я. — Может, мелочи какие…
— Лезвия привезла? — оживился Войтек.
— Вот именно, забыла об этом… — обратилась я к таможеннику.
— А носки привезла? — осведомился Ежи.
— Ну вот, и об этом забыла.
— Рубашки привезла?..
— Заткнитесь! — яростно шипела я в сторонке.
Не собиралась провозить контрабанду, но как человек может упомнить все шмотье, скопившееся за год с липшим пребывания и работы в другой стране! Да ещё рождественские подарки! Черт знает, не придерутся ли…
Никто не придрался, воцарилась всеобщая дружба, за руль сел Войтек. Томек перебрался назад, оберегать свой глобус — как бы Ежи его не помял. Гэдээровский гололёд застрял во мне занозой, хотя в Польше виднелись повсюду лишь мощные снежные заносы и на некоторых участках дороги укатанный снежный покров.
— Медленней, — ярилась я. — Медленней, черт побери! Куда спешишь, поворот, скользко, мало тебе «шкоды»?! Медленней!!!..
Моя паника передалась сидевшим сзади, Войтек не выдержал общего хора, в Гожове Великопольском остановились на кофе, после чего мы с ним поменялись. Несмотря ни на что, все-таки я за рулём чувствовала себя уверенней.
В Варшаву мы добрались в полдень. Я провела за рулём без перерыва двадцать девять часов, доехала благополучно — на ослепительной лакировке ни царапины. Дала себе торжественную клятву неделю не садиться за руль. Ну и в тот же день отправили меня на Грохов за рыбой.
Тоска по родине и драгоценным близким в быстром темпе начала угасать.
* * *
Кажется, весь год пребывания дома между первой поездкой в Данию и второй преобладали события сугубо личные. Очерёдности не упомню, лучше в памяти сохранилось их значение. Прежде всего, в моей квартире печи заменили наконец электрообогревателями. Сподвигся на такое самопожертвование Войтек, инспирированный Аней ещё до моего приезда. Аня придерживалась того мнения, что позитивные Войтековы чувства нуждались в доказательствах. Удалось-таки ей его убедить, по-видимому, ещё нуждался во мне. Все установки были водружены руками спецов, и угольные мытарства наконец кончились.
Этот уголь, подводя итоги, можно сказать, отравил мне полжизни. Кроме того, что довольно дорого стоил, изводил вечной проблемой — кому носить. Геня, домработница, отказалась наотрез, носил Ежи, потом появился Войтек, и тут я призадумалась. Заставлять носить бедного тринадцатилетнего ребёнка, обслуживая взрослого бугая, или пусть носит несчастный сожитель, обслуживая неплохо подросшего и распоясавшегося сопляка. Не разрешила противоречия, пошла на компромисс — носили оба, по очереди, а я старалась лишь следить более или менее за соблюдением справедливости. Электрическое отопление развязало мне руки.
Аня спровоцировала ещё одну проблему касательно ребёнка, то есть Ежи, в полной невинности сердца и без всякого злого умысла. Речь шла о земле для цветов. Знакомые, друзья и родные разделились на два лагеря, и между ними едва не начались военные действия.
Я всегда придерживалась мнения, а после Дании особенно, что дети должны немного зарабатывать на собственные нужды, не требовать с родителей, а своими силами обеспечивать себе мелкие развлечения и покупки. При нашем строе школьники не имели никаких шансов на самостоятельность, меня бесил этот деморализующий идиотизм, и в педагогических целях даже пыталась обеспечить некоторые возможности для Ежи.
Аня располагала большим балконом и двумя огромными ящиками для цветов. Её муж категорически отказывался добывать землю, сама она принесла два ведёрка, высыпала их в ящик и впала в отчаяние.
— Слушай, — пожаловалась она, — все пропало! Эти ведра меня придавили, я задохнулась, чуть не померла, а в ящике горсточка земли! У меня руки опускаются, найму кого-нибудь…
— Ежи вырос большой и сильный, — начала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53