— Выходит, доску Гатя свистнула с места работы. На твоем месте я бы не стал афишировать этого обстоятельства.
Я заверила его, что не собираюсь афишировать, и попросила позволения позвонить.
— Слушай, Матеуш, — взволнованно сказала я в трубку, — хорошо, что застала тебя дома. Доска у меня. Я ее нашла! Сейчас привезу.
Матеуш как-то вяло прореагировал на сенсационное сообщение, бормотал что-то маловразумительное, пытался отговорить меня от немедленного приезда к нему, выклянчил отсрочку хотя бы в полчаса, а когда я набросилась на него с бранью, только простонал:
— Надо же иметь хоть чуточку такта! Будь человеком!
Проявляя тактичность, мне пришлось поколесить с доской по городу, приехала я к Матеушу только через час. Вместе с ним мы внимательно изучили доску и ничего необычного в ней не обнаружили. Доска как доска, немного подержанная, но обычная, чертежная. Камень свалился у меня с сердца.
— Теперь можешь успокоиться, —заявила я, отбирая у Матеуша лупу. — Видишь бирку — «Проектное бюро министерства здравоохранения»? Гатя как раз там работала перед отъездом, оттуда и стибрила доску. И моя совесть теперь чиста, раз доска государственная, я имею на нее такое же право, что и Гатя, и забираю ее себе. Хотя нет, пускай остается у тебя, на всякий случай...
Тяжело вздохнув, Матеуш прислонил доску к стене.
— Выходит, «Цыганка» пропала. А из-за этой чертовой доски ты мне такую девушку спугнула...
Следующие четыре года моей жизни прошли спокойно. Спокойно, разумеется, лишь в том, что касается отношений с Гатей. На самом же деле на меня валились тысячи всевозможных проблем, про Гатю с ее проблемами я начисто забыла. С Матеушем виделись редко, каждый был занят собой, к тому же не совпадало наше пребывание в стране, то он выезжал за границу, то я. И когда после длительного перерыва опять услышала его голос по телефону, немало удивилась. При этом сердце мое не екнуло в злом предчувствии, я просто обрадовалась, что слышу его.
— Я переезжаю, — объявил Матеуш. — На новую квартиру. Так что у тебя последняя возможность побывать в Гатиных апартаментах.
— А что, надо побывать? — осторожно поинтересовалась я.
— Приглашаю тебя. И советую воспользоваться приглашением, не пожалеешь.
Я подумала — наверное, устраивает отвальную, а таких сборищ я не любила и на всякий случай спросила, на сколько персон планируется прием.
— На две, — был ответ. — Только ты и я. Очень советую приехать.
Это было уже интересно.
— И когда же мне приехать?
— Лучше всего немедленно.
Квартира Гати опять выглядела необычно, но по-другому. Свалка была устроена только в одной комнате, все же остальные поражали пустотой. В них сиротливо жались к стенам лишь несколько отдельных предметов меблировки. Видимо, я застала конечную фазу переезда.
— Ну? — от порога бросила я.
Взяв меня за руку, Матеуш провел в коридорчик перед кухней. В коридорчике у раскрытого встроенного шкафа стоял стул.
— Влезай на него, —приказал Матеуш. Я послушно влезла.
— Что видишь? — спросил Матеуш.
—Пустой шкаф, —ответила я.
— А что нужно увидеть?
Матеуш немного растерялся, потом стукнул себя по лбу.
— Ну конечно же, я забыл, что ты ниже меня ростом! Подожди минутку.
Он кинулся в комнату, я крикнула ему вслед:
— А мне так и стоять на стуле?
— Нет, если хочешь, пока можешь слезть. Из комнаты Матеуш принес три толстых тома энциклопедии, смерил меня внимательным взглядом и два положил на стул один на другой.
— Ну, теперь снова влезай!
— Ты что, спятил? — возмутилась я. — Стул и без того шатается, а тут еще книжки разъезжаются. Ты пригласил меня для того, чтобы я сломала себе ногу? Или руку?
— Ничего с тобой не случится, я подержу стул.
Да влезай же!
Пришлось взобраться на два тома энциклопедии. Они вроде не разъезжались, но на всякий случай я схватилась рукой за полку в шкафу.
— Ну, что теперь видишь? — взволнованно допытывался Матеуш.
— То же самое — пустой шкаф. А что я должна увидеть? Скелет или нечто сверхъестественное?
— Не остри, отвечай, что видишь. Ведь должна же ты что-то там увидеть!
Прямо на уровне моих глаз я видела полку, покрытую клеенкой. Верхнюю полку шкафа, совершенно пустую.
— Вижу пустую полку, — доложила я. — Покрытую клеенкой. Может, это памятник старины? Я имею в виду клеенку. Довоенная, должно быть.
— Все правильно, — радовался внизу Матеуш. — И полка, и клеенка. А теперь присмотрись к ним внимательней.
Я выполнила приказ и только теперь заметила утолщение посередине полки. Вроде она посередине была немного толще.
— Слушай, на полке что-то есть!
Матеуш не отозвался, но в его молчании чувствовался триумф. Недолго думая, я оторвала клеенку, приколотую кнопками, нащупала под ней какую-то доску и извлекла ее. Вроде обычная доска. Повернула ее другой стороной и остолбенела на своем стуле.
Долго так стояла я на двух томах энциклопедии, не в силах отвести взгляда от портрета цыганки в красном платке на голове. Матеуш молчал рядом.
— Ты думаешь, она была там все это время? — спросила я, решившись наконец сойти со стула.
— Уверен. И мне очень интересно знать, кто же ее там спрятал.
— Не Гатя, факт. И вряд ли ее мать.
— Как же тебе удалось ее обнаружить?
— Исключительно из-за лени. Шкаф надо было опорожнить, не хотелось тащить из комнаты стремянку, а надо было убедиться, что на верхних полках ничего не осталось. Я подставил стул и, поскольку мои глаза оказались как раз на уровне верхней полки, заметил утолщение под клеенкой. А если бы я стоял на стремянке, глядел бы на полку сверху и ничего не заметил.
Я понимающе кивнула. Довоенная клеенка была слишком толстой, чтобы простым прощупыванием можно было под ней что-то обнаружить, ведь доска с «Цыганкой» была не толще полутора сантиметров.
Доску мы отнесли в кухню и положили на стол, над которым свешивалась яркая лампа.
— А теперь рассмотри ее внимательно, — приказал Матеуш. — Я уже рассматривал, на полку спрятал специально для тебя, чтобы не объяснять, каким образом нашел.
Я самым внимательнейшим образом изучила столь долго разыскиваемый предмет искусства. Цыганка как цыганка, старое лицо, все в морщинах, резкие, характерные черты. На голове красный платок, на шее несколько ниток бус. За цыганкой вдалеке просматривались горные вершины. Картина не показалась мне выдающимся шедевром, но я не специалист, могла и ошибиться, поэтому осторожно поинтересовалась:
— И что, ты считаешь это выдающимся произведением искусства?
Матеуш, как всегда, был осторожен в оценках:
— Может, я чего-то не понял, но шедевром живописи портрет не назовешь. Ничего особенного я в нем не вижу.
— Ты же специалист!
— Вот именно, и должен бы распознать выдающееся произведение искусства, а вот не распознаю. Ума не приложу, чем он так дорог Гате. Самый заурядный портрет, даже, я бы сказал, ниже среднего уровня.
— В таком случае остается две версии, — предположила я. — Либо на портрете изображена одна из основательниц рода Гати, либо это их фамильная реликвия. Может, портрет написал собственноручно Гатин папа или Гатина мама.
— А может, сама Гатя?
— Ну нет, для Гати это было бы слишком хорошо. У нее никогда не было таланта к рисованию. Я с ней училась вместе четыре года, мне ли не знать? Рисунок еще так Сяк, а вот масло ей решительно не давалось. К тому же здесь голова, с головами же у Гати были самые большие трудности, они у нее не получались, какой бы техникой она ни пользовалась. Да нет же, это не Гатя писала. И не стала бы с таким остервенением искать реликвию, ею же созданную!
— Ну так я тебе скажу, что ни Гатин папа, ни Гатина мама кисти в руках не держали. Впрочем, Гатя не из тех, кто вообще ценит фамильные реликвии. Тут что-то другое.
Мы посмотрели друг на друга, потом на цыганку, потом опять друг на друга. Потом я вытащила из сумки свою лупу, Матеуш принес свою, и мы долго молча сопели над портретом, изредка сталкиваясь головами.
— Посмотри, — сказал Матеуш. — Кажется, это подпись художника. Мне совершенно незнакома.
Оттолкнув Матеуша, я нацелила свою лупу на маленькую закорючку в самом углу портрета и долго смотрела на нее. Где-то, когда-то вроде я видела эту закорючку...
— Теперь спать не буду, — раздраженно произнесла я, — стану ломать голову, где же такое видела.
— Успокойся, вряд ли это имеет значение. Мы оба понимаем, что картина особой ценности не представляет, значит, придется поговорить с экспертами, может, под портретом есть другая картина.
— Дерево выглядит совсем новым, — заметила я, осторожно оторвав тонкую рамку и заглянув под нее.
— Мошенники идут на разные ухищрения, — возразил Матеуш. — Могут сделать новую рамку, а внутри старинная картина. Впрочем, сначала посоветуюсь с экспертами.
Матеуш пригласил знакомого специалиста, и тот оценил картину как кич среднего класса. Мы с Матеушем решили отдать картину на рентген, а расходы поделить пополам. И вот тут окончательно растерялись: рентген неопровержимо доказал, что на портрете ничего, кроме цыганки, не было. Никакого следа более старой картины! Доска тоже новая, современная, ее никогда не меняли, никуда не вмонтировали. Выходит, Гатя потеряла голову и разгромила собственную квартиру для того лишь, чтобы разыскать халтурное произведение живописи, неизвестно зачем и кому нужное.
— Сдаюсь, — сказал Матеуш. — С меня достаточно. И вообще, я женюсь. Нутром чую — тут какая-то тайна, но раскрыть ее я не в силах.
— Я тоже, — подхватила я. — Но буду мучиться из-за подписи автора, это точно. Может, еще подумаем над этой «Цыганкой»?
Матеуш был непреклонен:
— Забирай себе портрет и думай над ним сколько пожелаешь. Но без меня.
Долго уговаривала я его, но агитация не помогла. Пришлось забрать «Цыганку» домой. Там я ее сунула в угол, какое-то время раздумывала над всем этим, но так ничего и не придумала...
Прием по случаю первого причастия дочери моего кузена организовали в доме крестной матери. Крёстной матери я вообще не знала, дочь кузена видела еще в четырехлетнем возрасте, а от торжества меня отделяла порядочная дистанция, ибо проходило оно в Гамильтоне, в Канаде. О торжестве я узнала лишь потому, что тетка показала мне фотографии — большие, цветные, очень хорошо сделанные.
Я довольно равнодушно рассматривала фотографии, пока на одной из них вдруг не увидела своей цыганки. Не мою, конечно, а Гатину. Или Матеуша. Одолжив у тетки фотографию, я дома с помощью лупы сравнила портрет на стене неизвестного мне дома в далекой Канаде и свою «Цыганку» — идентичны!
Пришлось потребовать у тетки объяснений, но она мало что могла сказать. С крестной дочери моего кузена знакома не была, как и я.
— Знаю только, — говорила тетка, — что эти Доманевские эмигрировали в Канаду еще перед первой мировой войной. Здесь у них никакой родни не осталось, поэтому они в Польшу не приезжают. Эльжбета с ними больше знакома, они ей какая-то родня.
— Люцина, срочно пиши Эльжбете, я же напишу Тересе, она тоже была на торжестве, должна знать.
— А что мне писать Эльжбете?
— Пусть сообщит, откуда у Доманевских картина, давно ли, кто ее писал. Попроси ее хорошенько осмотреть портрет, нет ли там в уголке такой маленькой закорючки вместо подписи художника. Пусть сделает фотографию закорючки и пришлет, вон какие у них отличные фотографии! Ну, быстренько, садись и пиши!
— Ладно, а зачем тебе?
— Долгая история. Когда прояснится, я тебе расскажу. Пока же лишь еще больше запутывается.
Ответ я получила через три месяца. Моя канадская тетка Тереса отругала меня за то, что я заставила ее опять идти в дом к этим незнакомым людям, которые угощают черт знает чем, у нее, Тересы, до сих пор изжога. А закорючка на портрете есть, как же. Она попросила кузена перерисовать ее, вот она, приложена на отдельной бумажке, обойдусь без фотографии, очень хорошо перерисовал, в увеличенном виде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43