Шею ее прикрывала синяя газовая косынка, повязанная будто пионерский галстук. Лицо было бледным, глаза припухшие то ли от слез, то ли от бессонницы. Следом из двери выглянула в длинном розовом халате похожая на купчиху Нино Кавазашвили и уставилась на Голубева черными испуганными глазами.
– Ну, девочки, вы даете дрозда! – с упреком сказал Слава. – Так круто запрятались, что, разыскивая вас, ботинки вдребезги разбил. От кого прячетесь?
– От Абасова, – тихо ответила Вика.
– Абасов давно в следственном изоляторе сидит. Пересидеть его вам не удастся.
– Без шуток говорю.
– Я тоже не затейник, чтобы шутки шутить. – Голубев встретился взглядом с Кавазашвили. – А ты, Нино, от кого ушла в подполье? Тебе ведь Абасов не угрожал.
– Я… Я – за компанию…
– Почему не передала Вике мою просьбу, что ее милиция бережет?
– Забыла.
– Ох, не сносить тебе, дева, головы за такую забывчивость. Собирайтесь быстренько обе. Провожу вас к прокурору.
– Мы еще не завтракали, – растерянно проговорила Кавазашвили.
Слава глянул на часы:
– Даю тридцать минут на прием пищи и наведение дамского камуфляжа. Устраивает такой срок?
Солнышкина миловидно улыбнулась:
– Я уже готова.
Кавазашвили уставилась на нее:
– Вика, не гони лошадей! Давай хоть по чашке кофе выпьем. Да и собраться мне надо. Не могу же я в таком виде, как лохмотница, в люди выходить.
– Иди собирайся и пей свой кофе.
– А ты?..
– Не хочу.
Глава XXIII
От просмотра только что поступившей корреспонденции Бирюкова оторвал следователь Лимакин. Войдя к прокурору, он доложил:
– Разыскал, Антон Игнатьевич, наконец Голубев Солнышкину и Кавазашвили. Сейчас балагурит с ними в моем кабинете.
– Как девушки себя чувствуют? – спросил Бирюков.
– Вика вроде бы невыспавшаяся, чуть заторможена, но совершенно спокойна, а Нино – как на иголках.
– Вот с нее и начнем. Возьми все материалы следствия и заходите ко мне. Голубев пусть «побалагурит» с Солнышкиной на отвлеченную тему.
Разговор Бирюкова с Кавазашвили в присутствии следователя начался с того, что на школьном языке называется «повторением пройденного». Прикрывая сплетенными в пальцах руками плотно сжатые колени и смущенно опустив глаза, Нино рассказывала о своей связи с Теплоуховым даже меньше, чем от нее узнал после экзамена Слава Голубев. Основной упор ее монотонного повествования свелся к тому, что ни у Теплоухова к ней, ни у нее к Теплоухову никаких серьезных чувств не было и встречались они только ради того, чтобы убить свободное время. В райцентр Теплоухов ей ни разу не звонил и приезжать сюда не собирался. О смерти Николая Валентиновича Нино узнала от Вики и абсолютно ничего по этому поводу сказать не может.
– Ну, а что Вика об этом говорит? – спросил Бирюков.
Кавазашвили, вскинув на секунду глаза, опять потупилась:
– Ничего. Который день с ней вместе соображаем и сообразить не можем, кто устроил такой жуткий кошмар. Вика уже извелась от отчаяния.
– Ей вроде бы нечего отчаиваться.
– Вы не знаете Вику. Она пока до сути не доскребется, спать не может. А тут еще маньяк Азер… простите, Абасов на нее буром наехал. Совсем у девчонки жизнь невмоготу стала. Чтобы хоть маленько ее успокоить, я договорилась с вахтершей Хрипуновой насчет укромной квартиры и сама во время ее дежурства тайком из общежития с чемоданом ушла. Всячески уговариваю Вику – бесполезно. Как от стенки горох мои уговоры отскакивают. Сегодня ночью, сумасшедшая, вообще чуть не… – Нино внезапно осеклась.
– Чуть не отравилась? – сразу спросил Бирюков.
– Нет.
– А что?..
– Ну, в общем, это… Повеситься хотела. Если бы упавшая из-под нее табуретка не разбудила меня, кончилась бы Викина жизнь. На шее такая ссадина от веревки осталась, что пришлось косынку повязать, чтобы не видно было.
Бирюков переглянулся с Лимакиным и опять спросил Кавазашвили:
– Что так сильно на Вику подействовало?
– Все вместе. Она очень впечатлительная. И характер имеет экстремистский. Середины не знает. Бросается в крайности. А мысль о самоубийстве втемяшилась Вике с того времени, когда Абасов пытался ее изнасиловать. Я, например, давно бы про это забыла.
– Значит, ты не такая, как Вика?
Нино, покраснев, усмехнулась:
– Нет, не такая. По мнению Вики, я – заурядная телка. Звезд с неба не хватаю. Живу, как получится.
– Ну и как получается?
– По-разному. Иногда – ничего, а иногда – вспоминать стыдно. Если бы все принимала к сердцу так близко, как Вика, давно бы десять раз можно было повеситься.
Бирюков покачал головой:
– Так много неприятностей?
– Хватает. Хотя плохого людям никогда не делаю.
– А люди тебе?..
– Бывает, пакостят. Сплетни грязные плетут. Я на все разговоры смотрю сквозь пальцы. И ни о чем не жалею. Жизнь такая короткая, что не успеешь оглянуться и – старуха.
– О старости тебе еще рано думать.
– Я и не думаю. К слову сказала.
По мере разговора Кавазашвили успокоилась, стала даже чуточку кокетничать. Теперь можно было приступать к серьезным вопросам. Бирюков отыскал в материалах следствия расписку о получении от Теплоухова пяти миллионов. Показав ее Нино, попросил:
– Посмотри внимательно. Это твой почерк?
Реакция Кавазашвили была странной. Будто удивившись, она тут же усмехнулась и ответила флегматично:
– По глупости написала. Могла бы и не писать. Эти деньги Теплоухов дал мне без возврата.
– Объясни подробнее.
– Когда Вика стала меня сговаривать поступить в медучилище, я сказала, что родители категорически отказались финансировать мою учебу и заставляют устраиваться на работу. Она говорит: «Попроси денег у Теплоухова. Николай Валентинович – добрый дядька, не откажет. Откроешь в Сбербанке депозитный счет и будешь жить на проценты». Мне это предложение понравилось. На всякий случай сочинили с Викой расписку на пять миллионов, рассчитывая, что, если такую сумму Теплоухов пожалеет, то хотя бы миллиончик даст. При последней встрече с Николаем Валентиновичем я завела жалостливый разговор, мол, Алене Волосюк вы, можно сказать, ни за что каждый месяц платите хорошую зарплату. Я же от вас никогда копейки не брала, только перед импортными шмотками иногда не могла устоять. Сейчас хочу учиться, а денег нет. Одолжите разовую спонсорскую помощь – век буду благодарить. Он спрашивает: «Сколько для полного счастья надо?» Молча подала ему расписку. Прочитал, засмеялся: «Своим умом такой документ состряпала?» – «Подруга помогла». – «О, святая простота! Тебе невозможно отказать!» Открыл сейф и с улыбочкой положил на стол упакованную сотню пятидесятитысячных кредиток. Мне бы с этой пачкой и ненужную расписку забрать, а я, дура, на радостях сгребла деньги, чмокнула Теплоухова в щеку и убежала. Больше мы с ним не виделись.
– Зачем же ты говорила сотруднику угрозыска, будто родители тебя финансировали? – спросил Бирюков.
Кавазашвили пожала плечами:
– Не знаю. Со школьных лет привыкла выкручиваться. Да, откровенно сказать, еще и испугалась, что из-за этих денег мне привяжут смерть Теплоухова.
– Вика Солнышкина вместе с тобой расписку писала?
– Какую?
– О том, что тоже получила от Теплоухова пять миллионов.
– Да вы что?! – удивилась Нино. – Ничего она от Николая Валентиновича не получала. Вика всего лишь написала образец расписки со своей фамилией, а я переписала и вместо Викиной свою фамилию поставила.
– Без образца не могла написать?
– С грамматикой у меня плохо. Привыкла в школе у Вики сочинения списывать. Ну и попросила, чтобы она черновик набросала.
– Каким образом этот черновик попал к Теплоухову?
– Никаким. Вика себе его забрала.
Бирюков показал ксерокопию расписки Солнышкиной:
– А это что?..
Кавазашвили долго вглядывалась в текст. Ответила растерянно:
– Не знаю. В черновике Вика не расписывалась, а тут подпись стоит.
– Но ведь пять миллионов она где-то взяла…
– Ну, взяла.
– Где? У кого?
– Не знаю. На эту тему мы с ней не говорили.
– Почему же сотруднику угрозыска ты сказала, будто у Черемисина она одолжила эту сумму?
– Черемисин давно на Вику глаз положил, подмасливался к ней. Вот мне и подумалось, что она у Ярослава могла, перехватить деньги, как я у Теплоухова.
– Говорят, Теплоухов на Вику тоже засматривался…
– Врут. Николай Валентинович с девственницами не связывался. Считал их малолетками, за развращение которых могут быть большие неприятности.
– Перед тем, как Вика попыталась кончить жизнь, какой у вас разговор был?
– Вчера, что ли?
– Да.
– Вика весь день промолчала. Не в настроении была. Вечером долго в окно смотрела. Потом достала из моего чемодана портативный магнитофон и поставила кассету про девчонку-хулиганку. Там есть куплет:
«Вернись домой», – мамаша мне шептала.
Орал отец: «Ты, девка, без ума!»,
А я своим кормильцам отвечала:
«Мой дом родимый – женская тюрьма».
После этого куплета Вика выключила песню и говорит: «Зря я не послушалась Алену. Надо было в прошлом году отравить Азера. Сейчас бы не прятались мы с тобой». – «Ты совсем чокнулась? – говорю. – В „дом родимый“ захотела?» Вика вздохнула: «Ничего страшного. Отсидела бы, как в монастыре». – «Женская тюрьма – не монастырь. В ней порядки развратнее, чем в публичном доме». – «Откуда ты знаешь?» – «Девки, которые там побывали, рассказывали». – «Тогда надо было мне самой отравиться». – «Не балдей! Выкинь Азера из головы. Сюда он не приедет». – «Теплоухов же приехал». – «Ну это вообще какое-то чудо, а чудеса часто не повторяются»… – Кавазашвили робко взглянула на Бирюкова. – Вот, можно сказать, и весь разговор.
– Неужели у вас с Викой даже предположения нет, к кому и ради чего Теплоухов сюда приезжал? – настойчиво спросил Бирюков.
Нино вроде бы хотела перекреститься, но передумала:
– Ей-Богу, нет.
– И о том, как Николай Валентинович попал в дом, ничего не знаете?
– Совершенно.
– Сколько у Вики было ключей от внутреннего замка?
Кавазашвили опустила глаза:
– Кажется, два.
– И оба она потеряла?
– Нет, не оба. Один я посеяла, другой – она.
– А Теплоухову не ты отдала ключ?
Нино будто вздрогнула:
– С какой стати я стала бы подводить подругу?
– Но ведь с Казбеком ты в Викином доме тайком встречалась…
– Ну и что, Казбек умер от этих встреч?
– Не умер. Он пять миллионов тебе не давал?
– Клянусь, Теплоухов по-спонсорски дал мне денег, без отдачи. И вовсе не в деньгах тут дело.
– А в чем?
– Не знаю.
Бирюков показал два ключа:
– Мы нашли оба ключика. Посмотри внимательно, какой из них твой?
Кавазашвили расширенными повлажневшими глазами уставилась на ключи:
– Они оба одинаковые. Где нашли?
– Один подбросили в ограду Викиного дома после случившегося. Другой лежал в кармане кожаного пиджака Теплоухова.
– Вика говорила, никаких вещей Николая Валентиновича в доме не было.
– Правильно. Вещи мы достали из озера, которое за Викиным огородом.
– Это вообще… какая-то сказка.
– Сказки сами не рождаются. Люди их сочиняют. Не скажешь, кто сочинил эту?
Нино кончиками мизинцев убрала из уголков глаз навернувшиеся слезинки и молча покрутила головой. Бирюков нажал клавишу селектора:
– Голубев…
– Слушаю, Игнатьич! – бойко ответил Слава.
– Зайдите с Викой ко мне.
– Один момент!
Бирюков ожидал увидеть Солнышкину, как сказал ему следователь Лимакин, «невыспавшейся и чуть заторможенной», однако Вика вошла в прокурорский кабинет с таким видом, будто силилась удержать смех. Пропустивший ее в дверях впереди себя Голубев тоже был весел.
– Чем, балагур, рассмешил девушку? – шутливо спросил Бирюков.
Слава, вроде оправдываясь, зачастил скороговоркой:
– Об экзаменах, Антон Игнатьич, с Викой разговорились. Пересказал ей медниковскую байку, как Павел Иванович, играя на баяне, принимал зачет у студента.
Солнышкина едва не прыснула от смеха, но, увидев, что Кавазашвили кончиками мизинцев вытирает уголки глаз, мгновенно изменилась в лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Ну, девочки, вы даете дрозда! – с упреком сказал Слава. – Так круто запрятались, что, разыскивая вас, ботинки вдребезги разбил. От кого прячетесь?
– От Абасова, – тихо ответила Вика.
– Абасов давно в следственном изоляторе сидит. Пересидеть его вам не удастся.
– Без шуток говорю.
– Я тоже не затейник, чтобы шутки шутить. – Голубев встретился взглядом с Кавазашвили. – А ты, Нино, от кого ушла в подполье? Тебе ведь Абасов не угрожал.
– Я… Я – за компанию…
– Почему не передала Вике мою просьбу, что ее милиция бережет?
– Забыла.
– Ох, не сносить тебе, дева, головы за такую забывчивость. Собирайтесь быстренько обе. Провожу вас к прокурору.
– Мы еще не завтракали, – растерянно проговорила Кавазашвили.
Слава глянул на часы:
– Даю тридцать минут на прием пищи и наведение дамского камуфляжа. Устраивает такой срок?
Солнышкина миловидно улыбнулась:
– Я уже готова.
Кавазашвили уставилась на нее:
– Вика, не гони лошадей! Давай хоть по чашке кофе выпьем. Да и собраться мне надо. Не могу же я в таком виде, как лохмотница, в люди выходить.
– Иди собирайся и пей свой кофе.
– А ты?..
– Не хочу.
Глава XXIII
От просмотра только что поступившей корреспонденции Бирюкова оторвал следователь Лимакин. Войдя к прокурору, он доложил:
– Разыскал, Антон Игнатьевич, наконец Голубев Солнышкину и Кавазашвили. Сейчас балагурит с ними в моем кабинете.
– Как девушки себя чувствуют? – спросил Бирюков.
– Вика вроде бы невыспавшаяся, чуть заторможена, но совершенно спокойна, а Нино – как на иголках.
– Вот с нее и начнем. Возьми все материалы следствия и заходите ко мне. Голубев пусть «побалагурит» с Солнышкиной на отвлеченную тему.
Разговор Бирюкова с Кавазашвили в присутствии следователя начался с того, что на школьном языке называется «повторением пройденного». Прикрывая сплетенными в пальцах руками плотно сжатые колени и смущенно опустив глаза, Нино рассказывала о своей связи с Теплоуховым даже меньше, чем от нее узнал после экзамена Слава Голубев. Основной упор ее монотонного повествования свелся к тому, что ни у Теплоухова к ней, ни у нее к Теплоухову никаких серьезных чувств не было и встречались они только ради того, чтобы убить свободное время. В райцентр Теплоухов ей ни разу не звонил и приезжать сюда не собирался. О смерти Николая Валентиновича Нино узнала от Вики и абсолютно ничего по этому поводу сказать не может.
– Ну, а что Вика об этом говорит? – спросил Бирюков.
Кавазашвили, вскинув на секунду глаза, опять потупилась:
– Ничего. Который день с ней вместе соображаем и сообразить не можем, кто устроил такой жуткий кошмар. Вика уже извелась от отчаяния.
– Ей вроде бы нечего отчаиваться.
– Вы не знаете Вику. Она пока до сути не доскребется, спать не может. А тут еще маньяк Азер… простите, Абасов на нее буром наехал. Совсем у девчонки жизнь невмоготу стала. Чтобы хоть маленько ее успокоить, я договорилась с вахтершей Хрипуновой насчет укромной квартиры и сама во время ее дежурства тайком из общежития с чемоданом ушла. Всячески уговариваю Вику – бесполезно. Как от стенки горох мои уговоры отскакивают. Сегодня ночью, сумасшедшая, вообще чуть не… – Нино внезапно осеклась.
– Чуть не отравилась? – сразу спросил Бирюков.
– Нет.
– А что?..
– Ну, в общем, это… Повеситься хотела. Если бы упавшая из-под нее табуретка не разбудила меня, кончилась бы Викина жизнь. На шее такая ссадина от веревки осталась, что пришлось косынку повязать, чтобы не видно было.
Бирюков переглянулся с Лимакиным и опять спросил Кавазашвили:
– Что так сильно на Вику подействовало?
– Все вместе. Она очень впечатлительная. И характер имеет экстремистский. Середины не знает. Бросается в крайности. А мысль о самоубийстве втемяшилась Вике с того времени, когда Абасов пытался ее изнасиловать. Я, например, давно бы про это забыла.
– Значит, ты не такая, как Вика?
Нино, покраснев, усмехнулась:
– Нет, не такая. По мнению Вики, я – заурядная телка. Звезд с неба не хватаю. Живу, как получится.
– Ну и как получается?
– По-разному. Иногда – ничего, а иногда – вспоминать стыдно. Если бы все принимала к сердцу так близко, как Вика, давно бы десять раз можно было повеситься.
Бирюков покачал головой:
– Так много неприятностей?
– Хватает. Хотя плохого людям никогда не делаю.
– А люди тебе?..
– Бывает, пакостят. Сплетни грязные плетут. Я на все разговоры смотрю сквозь пальцы. И ни о чем не жалею. Жизнь такая короткая, что не успеешь оглянуться и – старуха.
– О старости тебе еще рано думать.
– Я и не думаю. К слову сказала.
По мере разговора Кавазашвили успокоилась, стала даже чуточку кокетничать. Теперь можно было приступать к серьезным вопросам. Бирюков отыскал в материалах следствия расписку о получении от Теплоухова пяти миллионов. Показав ее Нино, попросил:
– Посмотри внимательно. Это твой почерк?
Реакция Кавазашвили была странной. Будто удивившись, она тут же усмехнулась и ответила флегматично:
– По глупости написала. Могла бы и не писать. Эти деньги Теплоухов дал мне без возврата.
– Объясни подробнее.
– Когда Вика стала меня сговаривать поступить в медучилище, я сказала, что родители категорически отказались финансировать мою учебу и заставляют устраиваться на работу. Она говорит: «Попроси денег у Теплоухова. Николай Валентинович – добрый дядька, не откажет. Откроешь в Сбербанке депозитный счет и будешь жить на проценты». Мне это предложение понравилось. На всякий случай сочинили с Викой расписку на пять миллионов, рассчитывая, что, если такую сумму Теплоухов пожалеет, то хотя бы миллиончик даст. При последней встрече с Николаем Валентиновичем я завела жалостливый разговор, мол, Алене Волосюк вы, можно сказать, ни за что каждый месяц платите хорошую зарплату. Я же от вас никогда копейки не брала, только перед импортными шмотками иногда не могла устоять. Сейчас хочу учиться, а денег нет. Одолжите разовую спонсорскую помощь – век буду благодарить. Он спрашивает: «Сколько для полного счастья надо?» Молча подала ему расписку. Прочитал, засмеялся: «Своим умом такой документ состряпала?» – «Подруга помогла». – «О, святая простота! Тебе невозможно отказать!» Открыл сейф и с улыбочкой положил на стол упакованную сотню пятидесятитысячных кредиток. Мне бы с этой пачкой и ненужную расписку забрать, а я, дура, на радостях сгребла деньги, чмокнула Теплоухова в щеку и убежала. Больше мы с ним не виделись.
– Зачем же ты говорила сотруднику угрозыска, будто родители тебя финансировали? – спросил Бирюков.
Кавазашвили пожала плечами:
– Не знаю. Со школьных лет привыкла выкручиваться. Да, откровенно сказать, еще и испугалась, что из-за этих денег мне привяжут смерть Теплоухова.
– Вика Солнышкина вместе с тобой расписку писала?
– Какую?
– О том, что тоже получила от Теплоухова пять миллионов.
– Да вы что?! – удивилась Нино. – Ничего она от Николая Валентиновича не получала. Вика всего лишь написала образец расписки со своей фамилией, а я переписала и вместо Викиной свою фамилию поставила.
– Без образца не могла написать?
– С грамматикой у меня плохо. Привыкла в школе у Вики сочинения списывать. Ну и попросила, чтобы она черновик набросала.
– Каким образом этот черновик попал к Теплоухову?
– Никаким. Вика себе его забрала.
Бирюков показал ксерокопию расписки Солнышкиной:
– А это что?..
Кавазашвили долго вглядывалась в текст. Ответила растерянно:
– Не знаю. В черновике Вика не расписывалась, а тут подпись стоит.
– Но ведь пять миллионов она где-то взяла…
– Ну, взяла.
– Где? У кого?
– Не знаю. На эту тему мы с ней не говорили.
– Почему же сотруднику угрозыска ты сказала, будто у Черемисина она одолжила эту сумму?
– Черемисин давно на Вику глаз положил, подмасливался к ней. Вот мне и подумалось, что она у Ярослава могла, перехватить деньги, как я у Теплоухова.
– Говорят, Теплоухов на Вику тоже засматривался…
– Врут. Николай Валентинович с девственницами не связывался. Считал их малолетками, за развращение которых могут быть большие неприятности.
– Перед тем, как Вика попыталась кончить жизнь, какой у вас разговор был?
– Вчера, что ли?
– Да.
– Вика весь день промолчала. Не в настроении была. Вечером долго в окно смотрела. Потом достала из моего чемодана портативный магнитофон и поставила кассету про девчонку-хулиганку. Там есть куплет:
«Вернись домой», – мамаша мне шептала.
Орал отец: «Ты, девка, без ума!»,
А я своим кормильцам отвечала:
«Мой дом родимый – женская тюрьма».
После этого куплета Вика выключила песню и говорит: «Зря я не послушалась Алену. Надо было в прошлом году отравить Азера. Сейчас бы не прятались мы с тобой». – «Ты совсем чокнулась? – говорю. – В „дом родимый“ захотела?» Вика вздохнула: «Ничего страшного. Отсидела бы, как в монастыре». – «Женская тюрьма – не монастырь. В ней порядки развратнее, чем в публичном доме». – «Откуда ты знаешь?» – «Девки, которые там побывали, рассказывали». – «Тогда надо было мне самой отравиться». – «Не балдей! Выкинь Азера из головы. Сюда он не приедет». – «Теплоухов же приехал». – «Ну это вообще какое-то чудо, а чудеса часто не повторяются»… – Кавазашвили робко взглянула на Бирюкова. – Вот, можно сказать, и весь разговор.
– Неужели у вас с Викой даже предположения нет, к кому и ради чего Теплоухов сюда приезжал? – настойчиво спросил Бирюков.
Нино вроде бы хотела перекреститься, но передумала:
– Ей-Богу, нет.
– И о том, как Николай Валентинович попал в дом, ничего не знаете?
– Совершенно.
– Сколько у Вики было ключей от внутреннего замка?
Кавазашвили опустила глаза:
– Кажется, два.
– И оба она потеряла?
– Нет, не оба. Один я посеяла, другой – она.
– А Теплоухову не ты отдала ключ?
Нино будто вздрогнула:
– С какой стати я стала бы подводить подругу?
– Но ведь с Казбеком ты в Викином доме тайком встречалась…
– Ну и что, Казбек умер от этих встреч?
– Не умер. Он пять миллионов тебе не давал?
– Клянусь, Теплоухов по-спонсорски дал мне денег, без отдачи. И вовсе не в деньгах тут дело.
– А в чем?
– Не знаю.
Бирюков показал два ключа:
– Мы нашли оба ключика. Посмотри внимательно, какой из них твой?
Кавазашвили расширенными повлажневшими глазами уставилась на ключи:
– Они оба одинаковые. Где нашли?
– Один подбросили в ограду Викиного дома после случившегося. Другой лежал в кармане кожаного пиджака Теплоухова.
– Вика говорила, никаких вещей Николая Валентиновича в доме не было.
– Правильно. Вещи мы достали из озера, которое за Викиным огородом.
– Это вообще… какая-то сказка.
– Сказки сами не рождаются. Люди их сочиняют. Не скажешь, кто сочинил эту?
Нино кончиками мизинцев убрала из уголков глаз навернувшиеся слезинки и молча покрутила головой. Бирюков нажал клавишу селектора:
– Голубев…
– Слушаю, Игнатьич! – бойко ответил Слава.
– Зайдите с Викой ко мне.
– Один момент!
Бирюков ожидал увидеть Солнышкину, как сказал ему следователь Лимакин, «невыспавшейся и чуть заторможенной», однако Вика вошла в прокурорский кабинет с таким видом, будто силилась удержать смех. Пропустивший ее в дверях впереди себя Голубев тоже был весел.
– Чем, балагур, рассмешил девушку? – шутливо спросил Бирюков.
Слава, вроде оправдываясь, зачастил скороговоркой:
– Об экзаменах, Антон Игнатьич, с Викой разговорились. Пересказал ей медниковскую байку, как Павел Иванович, играя на баяне, принимал зачет у студента.
Солнышкина едва не прыснула от смеха, но, увидев, что Кавазашвили кончиками мизинцев вытирает уголки глаз, мгновенно изменилась в лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33