Он собирался сообщить об этом мэтру Парнаку лишь сегодня утром и, как нарочно, ночью умер! Выводы можете делать сами! Что до меня, то я выполнила свой долг!
— Ах ты чертова старая коза! Да тебе лечиться надо, истеричка!
— Хам!
— Ну погоди, гадюка!..
Инспектор попытался восстановить тишину.
— А могу я спросить вас, мадемуазель, не знаете ли вы о причинах увольнения мсье Лепито?
— Причина нравственного свойства, инспектор! Больше я ничего не скажу!
— Сумасшедшая! Шизофреничка! — прохрипел Антуан, чувствуя, что его вот-вот хватит удар.
— Не сердитесь, мсье Ремуйе, — мягко успокаивал его Лакоссад. — Вы же знаете: «в каждом из нас таится безумие, только одни лучше умеют это скрывать…» — начал он было декламировать, но тут же понял, что нужны более сильные средства.
— Мсье, я думаю, нам стоит выйти в сад… и немного побеседовать… Прошу вас.
Взглянув на стенные часы в столовой, комиссар Шаллан решил, что Лакоссад слишком долго возится с таким пустяковым заданием. Но тут в дверь позвонили, и комиссар сам впустил инспектора.
— А знаете, я уже начал подумывать, куда это вы могли провалиться.
— Боюсь, что у меня возникли некоторые сложности, господин комиссар.
— У вас, сложности? С чего бы это вдруг?
— Мсье Дезире Парнак прострелил себе голову. Так говорится в выписанном по всей форме свидетельстве о смерти.
Комиссар с любопытством поглядел на своего подчиненного.
— Вы что же, не согласны с врачом, Ансельм?
— Еще не знаю…
— Вот как?.. Ну что ж, сейчас вот раскурю трубку, а вы расскажите мне подробненько обо всех своих сомнениях.
Шаллан знал, что Лакоссад не любитель фантазий на криминальные темы, и если уж его что-то смущает, то не иначе как какая-то серьезная причина.
— Ну, старина, я вас слушаю.
Инспектор спокойно и точно передал содержание своих разговоров с доктором, Агатой и нотариусом. Не забыл он описать и словесную баталию между старшим клерком и мадемуазель Мулезан, объяснив комиссару, почему счел необходимым увести Антуана Ремуйе в сад и выжать из него всю правду.
— И там-то, господин комиссар, он рассказал, что у мсье Дезире и Франсуа Лепито накануне произошла бурная сцена и первый потребовал от второго немедленно уволиться.
— Почему?
— По-видимому, молодой Франсуа ухаживает за мадемуазель Парнак и ему отвечают взаимностью.
— Что, род Растиньяков еще не угас? — улыбнулся Шаллан.
— Похоже, что нет, господин комиссар, но сегодня они уже не считают нужным ехать за состоянием в Париж и вполне довольствуются провинцией. Как бы то ни было, мсье Дезире, будучи, похоже, против предполагаемого союза, предложил Франсуа Лепито добровольно покинуть контору. Судя по всему, молодой человек отказался это сделать весьма категорично. Тогда «Мсье Старший» посоветовал ему все-таки подумать и к утру принять окончательное решение. Потом он переговорил со старшим клерком, и тот довел до Франсуа, что мсье Дезире поручил ему отыскать в работе Франсуа любую ошибку, которая оправдывала бы увольнение. Таким образом он собирался положить конец интриге между мадемуазель Парнак и мелким служащим.
— Не очень-то красиво со стороны покойного, а?
— Конечно, но вы не хуже меня знаете, господин комиссар, что в целях самообороны наши буржуа порой используют не слишком высоконравственные средства.
Шаллан выбил трубку о край пепельницы.
— И что вы обо всем этом думаете, Лакоссад?
— Даже не могу сказать точно.
— Вернее, не хотите, хе-хе-хе, есть тут маленькая разница. Что ж, придется мне сделать это самому. Итак, у вас есть смутное подозрение, что Франсуа Лепито, желая спасти свою любовь, вынужден был прикончить мсье Дезире. Так?
— Да, комиссар.
— Но у нас только свидетельство о смерти и никаких мало-мальски весомых улик, чтобы начать расследование, верно?
— Вы, как всегда, правы, шеф.
— Послушайте, Ансельм, мы не можем, не имеем никаких оснований судить по внешним признакам. У нас пока не вызывает сомнений, что для Лепито самое главное — любовь к Мишель. Можно не сомневаться и в том, что у мсье Дезире наверняка были какие-то более серьезные проблемы, чем брак племянницы с тщеславным, но, в сущности, довольно приятным молодым человеком, не лишенным к тому же вполне очевидных достоинств. Теперь давайте посмотрим с другой стороны: о покойном мы ничего конкретно не знаем, все, что нам известно о Лепито, никак не позволяет видеть в нем возможного убийцу. При таком раскладе, Лакоссад, лучше оставить убийство безнаказанным, чем устроить скандал без всяких на то оснований… Внешность, вечно нас обманывает внешность… Вот, например… м-м-м… возьмем хоть мою жену, Олимпу. Для всех она что: дурнушка, с плохой фигурой, больше похожа на замарашку, чем на богиню.
— Господин комиссар! — насколько мог, возмутился инспектор.
— Но такую Олимпу, малыш, видят другие… — с лукавой укоризной произнес Шаллан. — Только один я знаю, какой поразительной красавицей бывает вдохновенная Олимпа, когда, сидя рядом со мной, пробует блюдо, которое ей особенно удалось. Опять же, когда эта обиженная природой женщина садится за арфу, разве может кому-то прийти в голову, что, как только ее пальцы коснутся струн, она станет и моложе, и прекраснее любой другой. Вам, Ансельм, я могу признаться, что во всей Франции нет и двадцати таких арфисток, как Олимпа.
— Охотно верю вам, господин комиссар… Да-а, еще две тысячи лет назад Квинт Курций учил нас: «Самые глубокие реки всегда безмолвны».
Тихий и вежливый с виду инспектор Ансельм Лакоссад отличался вместе с тем фантастическим упрямством. Он, конечно, всегда внимательно прислушивался к чужому мнению, но его собственная точка зрения от этого, как правило, не менялась. К комиссару Шаллану Лакоссад питал особое уважение и охотно внимал его теориям. Однако Ансельм был еще слишком молод, чтобы проникнуться философией комиссара до конца и научиться сразу и безошибочно отделять факты, которые полицейский не имеет права упускать из виду, от менее важных. Лакоссад любил свою работу за то, что она позволяла ему общаться со многими людьми, и он старался выполнять ее как можно лучше. Инспектор еще недостаточно устал от расследований, чтобы закрывать на что-то глаза вопреки укорам совести, а потому худому миру предпочитал пока добрую ссору.
Чем больше Лакоссад размышлял над кончиной мсье Дезире, тем меньше, верил, что это самоубийство. Он, конечно, не знал, что произошло на самом деле, но и доводы комиссара Шаллана его не убедили. Человек, раздумывал инспектор, может наложить на себя руки только в случае каких-либо неразрешимых для него проблем: финансового или сентиментального характера либо же если он смертельно болен. Между тем, по всей видимости, Парнак старший отличался довольно завидным для своих лет здоровьем, материальное его положение также не внушало ни малейших тревог, ну а уж о какой-либо пассии никто никогда и не слышал. Так с чего бы ему это вдруг вздумалось прострелить себе голову?
Пока у Лакоссада не было никаких доказательств, кроме доводов здравого смысла (а стало быть, с точки зрения закона — ничего). Впрочем, подумал он, эта ссора между покойным и Франсуа Лепито может дать какую-то зацепку. Внезапно приняв решение, инспектор, вместо того чтобы отправиться в комиссариат, пошел к молодому клерку.
У входа в дом на улице Пастер Лакоссад столкнулся с вдовой Шерминьяк.
— Будьте любезны, мадам, подскажите мне, пожалуйста, где живет мсье Лепито? Он дома сейчас?
Софи окинула пришельца подозрительным взглядом.
— Кто вы такой?
— Инспектор Лакоссад.
— Из полиции?
— Ну… да.
— Разве… разве Франсуа что-нибудь…
— Не беспокойтесь так, мадам, я добрый знакомый Франсуа Лепито и просто пришел просить его помочь мне разобраться в одной довольно запутанной истории.
— Не уверена, что от него сейчас большой прок…
— Вот как? А почему?
— Он в расстроенных чувствах… из-за несчастной любви…
— Правда?
— Да, правда… Франсуа до смерти влюблен в женщину. Но она старше его и у нее к тому же большое состояние… Вот бедняжка и не решается открыть ей свое сердце.
— Стало быть, он и в самом деле ее любит, ибо, если верить Петрарке, «кто может сказать о страданье, тот страстью не так опален».
— Ах, вы совершенно правы, инспектор! Но как же Франсуа не понимает, не догадывается, что эта женщина, быть может, готова упасть в его объятия и лишь ждет первого знака? Я говорю вам это только потому, что очень волнуюсь за Франсуа…
— Неужто его состояние столь плачевно?
— Бедный, он почти не ест и не спит… Вчера ночью, например, я слышала, как он вышел на улицу где-то в час, а вернулся только лишь около трех. Ну скажите, господин инспектор, разве это нормально для такого порядочного молодого человека, как мсье Лепито?
— Разделяю ваше мнение, мадам. Оно мне кажется весьма рассудительным.
Польщенная, мадам Шерминьяк тут же приосанилась.
— Бог свидетель, еще никто не жаловался на мои советы. Вот только Франсуа почему-то не хочет довериться мне. Ну, разве любовь — это преступление?
— О нет-нет, мадам, всего-навсего болезнь.
— …Что? — опешила женщина.
— Прошу прощения. Просто я вспомнил один английский афоризм: «Любовь — как ветрянка, чем позже ее подхватишь, тем тяжелее протекает». А теперь, мадам, скажите мне, где обретается наш романтик?
— На последнем этаже. Вы увидите на двери его визитную карточку.
Франсуа проснулся в самом скверном расположении духа. В ближайшие часы ему надо было принять окончательное решение… Впрочем, уже одно то, что молодой клерк не пошел в контору, означало, что он готов склониться перед волей «Мсье Старшего». «Что ж, — успокаивал он себя, — отыщется какая-нибудь другая возможность видеться с Соней. Да и контора Парнака в конце-то концов не единственное место, где можно работать». Такое рассуждение взбодрило Франсуа, он ощутил заманчивый привкус свободы. Твердым шагом наш герой двинулся было к шкафу, где висели оба его костюма, как вдруг в дверь тихонько постучали.
— Кто там? — удивленно спросил Лепито.
— Лакоссад… мне нужно сказать вам пару слов, дорогой мой.
— Минутку!
Накидывая халат, Франсуа подумал, зачем это он понадобился полицейскому, и открыл дверь.
— Я не застал вас сегодня в конторе, приходится беспокоить дома, — немного насмешливо извинился инспектор.
— Ничего страшного, вы не особенно меня потревожили.
— Любезная дама снизу многое рассказала мне о вас. Она так волнуется о вашем здоровье, особенно о сердечных делах…
Франсуа рассмеялся.
— Да-а, вдова — добрейшая женщина — опекает меня, как наседка цыпленка.
— Но знаете, после разговора с прекрасной вдовой я в некотором заблуждении. В конторе мне рассказывали, будто вы поссорились с мсье Дезире из-за его племянницы, в которую, как они говорят, вы влюблены. И вдруг мадам Шерминьяк заявляет, что вы сохнете по какой-то старушенции! Как вам это понравится, Франсуа? Вы не находите тут некоторого противоречия?
— Моя личная жизнь — это моя личная жизнь. Она касается меня одного, мсье инспектор! Но уж если так угодно, то, во-первых, мадам следовало бы перестать совать нос в чужие дела! А во-вторых, я вовсе не влюблен в мадемуазель Парнак, она сама не дает мне проходу!
— Так что ж, мсье Дезире ошибся?
— Ну нет, мерзавец попал в самую точку.
— А из-за чего тогда вышла ссора?
— Послушайте! Вам не кажется, инспектор, что вы несколько назойливы?
— Что делать, такое уж ремесло!
— Вы пришли по-приятельски или официально!
— И то и другое.
— Это как же?
— Вы мне симпатичны, поэтому как друг я не хочу, чтобы вы влипли в историю, из которой не так-то легко будет выпутаться…
— В какую еще историю? — возмутился Франсуа.
— Сейчас скажу… Я по делу, приятель, из-за того, что мсье Дезире сегодня ночью не стало.
— Что-о? Мсье Дезире… не стало…
— Вы, что же, не знали об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Ах ты чертова старая коза! Да тебе лечиться надо, истеричка!
— Хам!
— Ну погоди, гадюка!..
Инспектор попытался восстановить тишину.
— А могу я спросить вас, мадемуазель, не знаете ли вы о причинах увольнения мсье Лепито?
— Причина нравственного свойства, инспектор! Больше я ничего не скажу!
— Сумасшедшая! Шизофреничка! — прохрипел Антуан, чувствуя, что его вот-вот хватит удар.
— Не сердитесь, мсье Ремуйе, — мягко успокаивал его Лакоссад. — Вы же знаете: «в каждом из нас таится безумие, только одни лучше умеют это скрывать…» — начал он было декламировать, но тут же понял, что нужны более сильные средства.
— Мсье, я думаю, нам стоит выйти в сад… и немного побеседовать… Прошу вас.
Взглянув на стенные часы в столовой, комиссар Шаллан решил, что Лакоссад слишком долго возится с таким пустяковым заданием. Но тут в дверь позвонили, и комиссар сам впустил инспектора.
— А знаете, я уже начал подумывать, куда это вы могли провалиться.
— Боюсь, что у меня возникли некоторые сложности, господин комиссар.
— У вас, сложности? С чего бы это вдруг?
— Мсье Дезире Парнак прострелил себе голову. Так говорится в выписанном по всей форме свидетельстве о смерти.
Комиссар с любопытством поглядел на своего подчиненного.
— Вы что же, не согласны с врачом, Ансельм?
— Еще не знаю…
— Вот как?.. Ну что ж, сейчас вот раскурю трубку, а вы расскажите мне подробненько обо всех своих сомнениях.
Шаллан знал, что Лакоссад не любитель фантазий на криминальные темы, и если уж его что-то смущает, то не иначе как какая-то серьезная причина.
— Ну, старина, я вас слушаю.
Инспектор спокойно и точно передал содержание своих разговоров с доктором, Агатой и нотариусом. Не забыл он описать и словесную баталию между старшим клерком и мадемуазель Мулезан, объяснив комиссару, почему счел необходимым увести Антуана Ремуйе в сад и выжать из него всю правду.
— И там-то, господин комиссар, он рассказал, что у мсье Дезире и Франсуа Лепито накануне произошла бурная сцена и первый потребовал от второго немедленно уволиться.
— Почему?
— По-видимому, молодой Франсуа ухаживает за мадемуазель Парнак и ему отвечают взаимностью.
— Что, род Растиньяков еще не угас? — улыбнулся Шаллан.
— Похоже, что нет, господин комиссар, но сегодня они уже не считают нужным ехать за состоянием в Париж и вполне довольствуются провинцией. Как бы то ни было, мсье Дезире, будучи, похоже, против предполагаемого союза, предложил Франсуа Лепито добровольно покинуть контору. Судя по всему, молодой человек отказался это сделать весьма категорично. Тогда «Мсье Старший» посоветовал ему все-таки подумать и к утру принять окончательное решение. Потом он переговорил со старшим клерком, и тот довел до Франсуа, что мсье Дезире поручил ему отыскать в работе Франсуа любую ошибку, которая оправдывала бы увольнение. Таким образом он собирался положить конец интриге между мадемуазель Парнак и мелким служащим.
— Не очень-то красиво со стороны покойного, а?
— Конечно, но вы не хуже меня знаете, господин комиссар, что в целях самообороны наши буржуа порой используют не слишком высоконравственные средства.
Шаллан выбил трубку о край пепельницы.
— И что вы обо всем этом думаете, Лакоссад?
— Даже не могу сказать точно.
— Вернее, не хотите, хе-хе-хе, есть тут маленькая разница. Что ж, придется мне сделать это самому. Итак, у вас есть смутное подозрение, что Франсуа Лепито, желая спасти свою любовь, вынужден был прикончить мсье Дезире. Так?
— Да, комиссар.
— Но у нас только свидетельство о смерти и никаких мало-мальски весомых улик, чтобы начать расследование, верно?
— Вы, как всегда, правы, шеф.
— Послушайте, Ансельм, мы не можем, не имеем никаких оснований судить по внешним признакам. У нас пока не вызывает сомнений, что для Лепито самое главное — любовь к Мишель. Можно не сомневаться и в том, что у мсье Дезире наверняка были какие-то более серьезные проблемы, чем брак племянницы с тщеславным, но, в сущности, довольно приятным молодым человеком, не лишенным к тому же вполне очевидных достоинств. Теперь давайте посмотрим с другой стороны: о покойном мы ничего конкретно не знаем, все, что нам известно о Лепито, никак не позволяет видеть в нем возможного убийцу. При таком раскладе, Лакоссад, лучше оставить убийство безнаказанным, чем устроить скандал без всяких на то оснований… Внешность, вечно нас обманывает внешность… Вот, например… м-м-м… возьмем хоть мою жену, Олимпу. Для всех она что: дурнушка, с плохой фигурой, больше похожа на замарашку, чем на богиню.
— Господин комиссар! — насколько мог, возмутился инспектор.
— Но такую Олимпу, малыш, видят другие… — с лукавой укоризной произнес Шаллан. — Только один я знаю, какой поразительной красавицей бывает вдохновенная Олимпа, когда, сидя рядом со мной, пробует блюдо, которое ей особенно удалось. Опять же, когда эта обиженная природой женщина садится за арфу, разве может кому-то прийти в голову, что, как только ее пальцы коснутся струн, она станет и моложе, и прекраснее любой другой. Вам, Ансельм, я могу признаться, что во всей Франции нет и двадцати таких арфисток, как Олимпа.
— Охотно верю вам, господин комиссар… Да-а, еще две тысячи лет назад Квинт Курций учил нас: «Самые глубокие реки всегда безмолвны».
Тихий и вежливый с виду инспектор Ансельм Лакоссад отличался вместе с тем фантастическим упрямством. Он, конечно, всегда внимательно прислушивался к чужому мнению, но его собственная точка зрения от этого, как правило, не менялась. К комиссару Шаллану Лакоссад питал особое уважение и охотно внимал его теориям. Однако Ансельм был еще слишком молод, чтобы проникнуться философией комиссара до конца и научиться сразу и безошибочно отделять факты, которые полицейский не имеет права упускать из виду, от менее важных. Лакоссад любил свою работу за то, что она позволяла ему общаться со многими людьми, и он старался выполнять ее как можно лучше. Инспектор еще недостаточно устал от расследований, чтобы закрывать на что-то глаза вопреки укорам совести, а потому худому миру предпочитал пока добрую ссору.
Чем больше Лакоссад размышлял над кончиной мсье Дезире, тем меньше, верил, что это самоубийство. Он, конечно, не знал, что произошло на самом деле, но и доводы комиссара Шаллана его не убедили. Человек, раздумывал инспектор, может наложить на себя руки только в случае каких-либо неразрешимых для него проблем: финансового или сентиментального характера либо же если он смертельно болен. Между тем, по всей видимости, Парнак старший отличался довольно завидным для своих лет здоровьем, материальное его положение также не внушало ни малейших тревог, ну а уж о какой-либо пассии никто никогда и не слышал. Так с чего бы ему это вдруг вздумалось прострелить себе голову?
Пока у Лакоссада не было никаких доказательств, кроме доводов здравого смысла (а стало быть, с точки зрения закона — ничего). Впрочем, подумал он, эта ссора между покойным и Франсуа Лепито может дать какую-то зацепку. Внезапно приняв решение, инспектор, вместо того чтобы отправиться в комиссариат, пошел к молодому клерку.
У входа в дом на улице Пастер Лакоссад столкнулся с вдовой Шерминьяк.
— Будьте любезны, мадам, подскажите мне, пожалуйста, где живет мсье Лепито? Он дома сейчас?
Софи окинула пришельца подозрительным взглядом.
— Кто вы такой?
— Инспектор Лакоссад.
— Из полиции?
— Ну… да.
— Разве… разве Франсуа что-нибудь…
— Не беспокойтесь так, мадам, я добрый знакомый Франсуа Лепито и просто пришел просить его помочь мне разобраться в одной довольно запутанной истории.
— Не уверена, что от него сейчас большой прок…
— Вот как? А почему?
— Он в расстроенных чувствах… из-за несчастной любви…
— Правда?
— Да, правда… Франсуа до смерти влюблен в женщину. Но она старше его и у нее к тому же большое состояние… Вот бедняжка и не решается открыть ей свое сердце.
— Стало быть, он и в самом деле ее любит, ибо, если верить Петрарке, «кто может сказать о страданье, тот страстью не так опален».
— Ах, вы совершенно правы, инспектор! Но как же Франсуа не понимает, не догадывается, что эта женщина, быть может, готова упасть в его объятия и лишь ждет первого знака? Я говорю вам это только потому, что очень волнуюсь за Франсуа…
— Неужто его состояние столь плачевно?
— Бедный, он почти не ест и не спит… Вчера ночью, например, я слышала, как он вышел на улицу где-то в час, а вернулся только лишь около трех. Ну скажите, господин инспектор, разве это нормально для такого порядочного молодого человека, как мсье Лепито?
— Разделяю ваше мнение, мадам. Оно мне кажется весьма рассудительным.
Польщенная, мадам Шерминьяк тут же приосанилась.
— Бог свидетель, еще никто не жаловался на мои советы. Вот только Франсуа почему-то не хочет довериться мне. Ну, разве любовь — это преступление?
— О нет-нет, мадам, всего-навсего болезнь.
— …Что? — опешила женщина.
— Прошу прощения. Просто я вспомнил один английский афоризм: «Любовь — как ветрянка, чем позже ее подхватишь, тем тяжелее протекает». А теперь, мадам, скажите мне, где обретается наш романтик?
— На последнем этаже. Вы увидите на двери его визитную карточку.
Франсуа проснулся в самом скверном расположении духа. В ближайшие часы ему надо было принять окончательное решение… Впрочем, уже одно то, что молодой клерк не пошел в контору, означало, что он готов склониться перед волей «Мсье Старшего». «Что ж, — успокаивал он себя, — отыщется какая-нибудь другая возможность видеться с Соней. Да и контора Парнака в конце-то концов не единственное место, где можно работать». Такое рассуждение взбодрило Франсуа, он ощутил заманчивый привкус свободы. Твердым шагом наш герой двинулся было к шкафу, где висели оба его костюма, как вдруг в дверь тихонько постучали.
— Кто там? — удивленно спросил Лепито.
— Лакоссад… мне нужно сказать вам пару слов, дорогой мой.
— Минутку!
Накидывая халат, Франсуа подумал, зачем это он понадобился полицейскому, и открыл дверь.
— Я не застал вас сегодня в конторе, приходится беспокоить дома, — немного насмешливо извинился инспектор.
— Ничего страшного, вы не особенно меня потревожили.
— Любезная дама снизу многое рассказала мне о вас. Она так волнуется о вашем здоровье, особенно о сердечных делах…
Франсуа рассмеялся.
— Да-а, вдова — добрейшая женщина — опекает меня, как наседка цыпленка.
— Но знаете, после разговора с прекрасной вдовой я в некотором заблуждении. В конторе мне рассказывали, будто вы поссорились с мсье Дезире из-за его племянницы, в которую, как они говорят, вы влюблены. И вдруг мадам Шерминьяк заявляет, что вы сохнете по какой-то старушенции! Как вам это понравится, Франсуа? Вы не находите тут некоторого противоречия?
— Моя личная жизнь — это моя личная жизнь. Она касается меня одного, мсье инспектор! Но уж если так угодно, то, во-первых, мадам следовало бы перестать совать нос в чужие дела! А во-вторых, я вовсе не влюблен в мадемуазель Парнак, она сама не дает мне проходу!
— Так что ж, мсье Дезире ошибся?
— Ну нет, мерзавец попал в самую точку.
— А из-за чего тогда вышла ссора?
— Послушайте! Вам не кажется, инспектор, что вы несколько назойливы?
— Что делать, такое уж ремесло!
— Вы пришли по-приятельски или официально!
— И то и другое.
— Это как же?
— Вы мне симпатичны, поэтому как друг я не хочу, чтобы вы влипли в историю, из которой не так-то легко будет выпутаться…
— В какую еще историю? — возмутился Франсуа.
— Сейчас скажу… Я по делу, приятель, из-за того, что мсье Дезире сегодня ночью не стало.
— Что-о? Мсье Дезире… не стало…
— Вы, что же, не знали об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21