Юный Харви четырех лет от роду слышал, как они ссорятся за стеной. Слова перерастали в крики, а потом в такой визг, что он встал с постели и пошлепал на звуки воплей и проклятий. Харви толкнул дверь и увидел, как отец пытается повалить мать на постель, одной рукой грубо раздвигая ей ноги, а другой пытаясь ввести в нее свой вялый член. Элизабет кричала, а он бодал ее своим морщинистым лбом, пока не разбил ей нос. Забрызганные кровью, они извивались на кровати, как две змеи. Их движения были судорожными и беспорядочными.
Юный Харви повернулся, чтобы уйти, но отец зарычал на сына, заставив остаться. И тот вынужден был повиноваться.
Дрожа от беспомощности, мальчик в смущении наблюдал, как его мать дергается от боли под навалившимся на нее отцом, который наконец, достигнув оргазма, скатился с кровати, оставив Элизабет почти в бессознательном состоянии. Ричард Харви схватил сына за плечи, дыхнул ему в лицо перегаром, выругался и потащил в ванную, где бил ремнем для правки бритв до тех пор, пока тело ребенка не покрылось рубцами. При этом он кричал, что из-за него, щенка, между родителями не ладятся отношения: если бы он появился на свет без осложнений, все было бы по-другому.
На следующее утро мать ушла из дома.
Но для Пола Харви кошмар только начинался. Отец запил пуще прежнего. По ночам вытаскивал Пола из постели, кричал и проклинал его, обвиняя в том, что тот виновен в уходе матери.
И всегда это заканчивалось поркой ремнем.
Даже когда Пол подрос, ему приходилось мириться с яростью отца, так как это стало привычным для него образом жизни. Оскорбления, как физические, так и моральные, стали неотъемлемой частью его жизни, но он все равно остался с отцом в их маленьком домике в Игзэме, где жил годами как привык, потому что не знал ничего другого. У него не было ни друзей, ни родственников, к которым он мог бы пойти. Иногда рядом с ненавистью в нем вдруг шевелилось чувство, похожее на жалость к этому иссушенному алкоголем подобию человеческого существа, к его отцу. Возможно, Харви и в самом деле уверовал в то, что виноват в разрыве между родителями, и, скорее всего, решил, что действительно заслуживал наказания.
Три года назад умер отец, и мир Харви перевернулся. Остатки самоконтроля и смирения умерли в нем.
Вырвавшись на свободу из земного ада, в котором вырос, он оказался отрезанным от остального сурового мира, и не было у него ни единого человека, к кому бы он мог обратиться за утешением.
Харви не знал, как заводить друзей. Люди Игзэма его отвергли. Они относились к нему с едва скрываемым презрением, так как все знали, каков был Ричард Харви. А разве яблоко от яблоньки далеко падает?..
И Пол Харви страшно отомстил. Три года назад двоих убил. Они даже Не делали попытки заговорить с ним, но он чувствовал, по глазам видел их отвращение к нему. И убил. Его упрятали за решетку... Но теперь все изменилось. Он снова на свободе, и людям Игзэма придется заплатить. Они его не найдут. Может, потом, когда будет уже поздно.
Харви криво ухмыльнулся и снова взмахнул серпом.
Внизу что-то задвигалось.
Он замер, прислушиваясь. В затхлой атмосфере раздались ровные звуки, доносившиеся снизу. Харви опустился на колени и стал вглядываться в щели между балками, пытаясь обнаружить нарушителя тишины. Может, это они? Рука крепче сжала серп.
Движение усилилось.
С гулко стучавшим сердцем он осмотрелся по сторонам.
На этот раз что-то происходило уже на сеновале.
Всматриваясь в темноту, Харви вскочил на ноги. Он крепко сжимал серп, готовый защищаться.
Луна вдруг скрылась за тучами, и амбар поглотила кромешная тьма. Харви охватило странное смешанное чувство страха и голода. Он возбужденно втянул в себя воздух.
Что-то коснулось его ноги и заставило вскрикнуть.
Прямо за собой он услышал шуршание и, обернувшись, ничего не различая в темноте, стал наугад размахивать серпом. Что-то снова коснулось его ноги, и он отпрыгнул, но, застряв ногой в щели между балками, упал лицом вниз. В нос ударила страшная вонь. Что-то заскребло по щеке. Что-то влажное.
В этот самый момент луна снова пробилась сквозь тучи и залила амбар серебристым светом.
Харви обнаружил, что смотрит в холодные черные глаза крысы. Еще одна была сзади. Так вот кто шуршал и метался по сеновалу! Ухмыльнувшись, он встал на колени и принялся наблюдать за крысой, которая спокойно сидела и грызла что-то, зажатое между передними лапами. Какое-то время Харви следил за животным, затем стремительным движением обрушил на него свой серп. Не успела крыса даже шевельнуться, как смертоносное лезвие воткнулось ей в спину и глухо ударилось о деревянную балку. Крыса завизжала, и Харви схватил ее за голову, не обращая внимания на слабые попытки укусить его за руку. Он снял крысу с серпа, ничуть не беспокоясь из-за того, что кровь капает ему на брюки. Великан держал крысу в огромной руке, а его рот переполняла слюна, стекавшая по подбородку. Крыса была такой теплой, такой теплой... Ощущение голода усиливалось и становилось невыносимым.
А она такая теплая...
Одним мощным движением челюстей он откусил маленькую головку животного, пару раз прожевал, чувствуя, как хрустят кости, и проглотил. Голыми руками он разорвал тушку пополам и принялся вгрызаться в сырое теплое мясо, отрывая зубами серую шкурку и заглатывая желеобразную кашицу внутренностей. Он даже немного пожевал хвост, перед тем как выбросить остатки. В желудке разлилась приятная теплота, хотя первые пару секунд Харви думал, что его вырвет. Тем не менее он стер кровь грызуна с подбородка и с серпом в руке принялся охотиться на второго зверька. А когда поймал, то решил на сей раз выбросить голову, и отсек ее серпом. Из миниатюрных артерий хлынула кровь, и Харви по-детски захихикал, наблюдая за тем, как обезглавленное животное судорожно бьется в его огромной руке.
Он коснулся лезвия серпа и улыбнулся.
Кроме того, у него на уме было еще кое-что. И когда какое-то время спустя Харви заснул, в его руках так и осталось смертоносное орудие.
Глава 6
Гарольд Пирс смахнул с рукава белого больничного комбинезона воображаемую пылинку и судорожно сглотнул. Он спускался в лифте и, уставившись в пол, прислушивался к его равномерному гудению. У другой стенки тесной кабинки стоял Уинстон Гривс. Он смотрел на Гарольда, не в силах оторвать глаз от бесформенного шрама, закрывавшего половину лица. Гривс глядел на ожог с такой же гипнотической завороженностью, с какой ребенок таращится на что-то необычное, и делал это почти бессознательно. Только когда Гарольд с глуповатой улыбкой поднял голову, Гривс вдруг обрел способность отвести глаза в сторону.
Гарольд знал, что и второй санитар разглядывает его. Для него это не внове, он и прежде множество раз ловил на себе посторонние взгляды, а иногда слышал и насмешки в свой адрес. Он мог понять их любопытство, вызванное, может быть, отвращением к его уродству, но тем не менее их откровенные взгляды всегда вызывали в нем чувство неловкости.
Что касается Гривса, ему стоило неимоверных усилий не выразить ужаса при виде лица Гарольда. Он убеждал себя в том, что со временем, конечно, привыкнет, но теперь никак не мог оторвать глаз от темно-красной бесформенной массы. Его взгляд как магнитом притягивал вид изувеченного лица, хотя за пятнадцать лет службы больничным санитаром навидался всяких ужасов. Жертвы дорожных происшествий (вспомнить хотя бы того, пролетевшего сквозь лобовое стекло парня, у которого отвалилась голова, когда Гривс с другим санитаром поднял его на носилки), дети с увечьями, обожженные, пострадавшие от несчастных случаев, особенно от уличных нападений. Припомнился и юноша, случайно попавший в уличную драку, заполучивший нож в живот, и то, как он пытался запихивать назад вываливавшиеся внутренности. Женщина, до смерти забитая мужем так, что в ее проломленном черепе виден был мозг. Ребенок с отрубленной рукой - результат баловства с работавшей сельскохозяйственной техникой. Старуха, запустившая порез на бедре до такой степени, что в нем завелись черви...
Список воспоминаний можно было бы продолжать до бесконечности.
Санитар Гривс имел примечательную внешность. В черных, жестких, как проволока, волосах серебрились седые пряди, смотревшиеся нелепо на фоне черной кожи негра. Это был маленький человечек с длинными руками, заканчивавшимися огромными кистями, несоразмерными с остальными частями тела. Гривс слыл усердным работником и хорошо справлялся со своими обязанностями. Видимо, по этой причине, думал он, именно ему поручили ознакомить Гарольда с клиникой. Всю первую неделю Гривс почти постоянно будет опекать Гарольда, помогая ему войти в курс дела.
Гарольд взглянул на чернокожего напарника и снова улыбнулся, помня о своем шраме, но даже не пытаясь его прикрыть. Гривс блеснул зубами в ответной улыбке, и Гарольд мысленно сравнил их с клавиатурой пианино. Зубы негра ослепляли. Казалось, кто-то забил ему рот кусочками фарфора. Его глаза слезились и были налиты кровью, но улыбка и печальный взгляд излучали тепло, на которое откликнулась душа Гарольда.
Только вчера он прибыл в фэйрвейлскую больницу. Фил Кут привез его сюда из психушки и помог перенести скудные пожитки Гарольда в его новый дом - небольшое строение, которое примыкало к ограде, окружавшей больничную территорию. Домик уютно располагался посреди буковой рощицы и зарослей бузины. До центрального больничного корпуса было не более четырехсот ярдов.
Больница в Фэйрвейле состояла из трех основных корпусов. Центральный блок насчитывал двенадцать палат и поднимался более чем на восемьдесят футов в высоту. На каждом этаже находились палаты А и Б, в совокупности способные вместить более шестидесяти пациентов. Детское отделение располагалось на первом этаже во флигеле, примыкавшем к больнице и соединявшемся с центральной частью длинным коридором. Так что его можно было считать тринадцатой палатой. Отдельно от главного здания размещался корпус трудотерапии, немногочисленный, но преданный делу медперсонал которого помогал пожилым, вымотанным болезнями пациентам восстановить силы и навыки, которыми они обладали до поступления в больницу. Среди больных были и такие, для кого даже такая простейшая процедура, как наливание в чашку чая, представлялась не более не менее, как двенадцатым подвигом Геракла. К корпусу трудотерапии примыкал небольшой гимнастический зал, в котором сердечники проделывали нетрудные физические упражнения, а пострадавшие от переломов рук и ног подвергались серьезной восстановительной нагрузке. В паре минут ходьбы от больницы, отделенные от главного здания стоянкой машин, располагались выстроенные из красного кирпича жилые помещения медперсонала.
Фэйрвейл находился приблизительно в миле от центра Игзэма и обслуживал население района площадью в тридцать квадратных миль. Так как в своем районе он являлся единственной больницей «Скорой помощи», пациентов всегда было более чем достаточно. Больница гордилась поддерживаемым в сверкающем состоянии медицинским оборудованием, в числе которого был опухолевый сканнер и другое современное медицинское оснащение. Безостановочная работа отделений рентгена, ЭЭГ, ЭКГ и патологии обеспечивала постоянный наплыв амбулаторных пациентов, превышавший даже число стационарных больных. В кабинете патологии, который посещали амбулаторные больные, делались анализы крови и мочи. Настоящая же работа патологоанатомов Фэйрвейла проходила в лабораториях полуподвального помещения основного здания. В каждой из этих четырех отдельных лабораторий стояло по три стальных анатомических стола, где вскрывали и исследовали человеческие трупы. Досконально изучались частицы тканей, родинки, опухоли, даже в случае необходимости подвергались тщательному исследованию кожные чешуйки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38