Гена продолжал разглядывать свою чашку, а я не сомневался, что он заметил мою реакцию. Если он уже знает о трупе Красильникова — все, игра закончена. Он даже не даст мне отсюда уйти.
Но Савельев, похоже, ничего еще не знал и вопрос об Антоне задал без всякой задней мысли. Резко подняв голову, он пристально посмотрел на меня, потер виски и уставшим голосом сказал:
— Федя, даже ежу ясно, что у тебя неприятности. Ты не слишком далеко залез? Смотри, свернешь себе голову… Ты парень неглупый, да только вот неграмотный и… какой-то однолинейный, что ли! Летишь вперед, а по сторонам, пока в столб не упрешься, и не смотришь!
Я задвинул стул и сунул руки в карманы.
— Я пойду?
— Иди! — Гена махнул рукой. — Что я тебя, задерживаю, что ли? Иди…
На улице стоял отделенческий «уазик». Тот же самый, который был и при мне, насквозь прогнивший, с расползающимися колесами и обвисшим брезентом. Измятая крышка капота была задрана, и в моторе, дымя папиросой и сплевывая под ноги, ковырялся водитель. Кажется, какой-то новенький.
Я доехал до офиса охранного предприятия «Спрут», и оказалось, что опоздал на каких-то десять минут — директор отправился обедать. Я выругался в адрес Савельева и уселся на диван в приемной. Помещение, которое занимала фирма, по сравнению с любым отделением милиции выглядело шикарно, но на фоне «Оцепления» смотрелось бледно. Штат «Спрута» был почти полностью укомплектован пенсионерами МВД и КГБ-ФСК, и, насколько я слышал, занимались они частной охраной…
Яковлев — ровно через час — озабоченно вошел в приемную, неся под мышкой пачку газет и на ходу расстегивая куртку. Увидев меня, кивнул, ничем не выказав своего удивления, как будто знал, что я приду.
— Наталья Ивановна, мне никто не звонил?
— Нет. — Пожилая секретарша оторвалась от пишущей машинки и взяла со стола конверт. — Михаил Петрович заходил, оставил вам…
— Спасибо, я понял. — Он убрал конверт в карман и, достав ключи от кабинета, повернулся ко мне: — Пошли?
Я сел в кресло перед столом, а он долго снимал свою кожаную куртку и убирал ее в шкаф, приглаживал перед зеркалом волосы и оправлял пиджак. Потом сел, включил кофеварку на приставном столике и достал из стола трубку.
— Ну-с, молодой человек… Какие проблемы? Он был очень неспокоен, это чувствовалось во всем. Я подумал, что отзвуки стрельбы на Рыбацкой докатились и до его конторы и сейчас он не ждет от меня ничего, кроме продолжения неприятностей.
Мне захотелось встать и уйти. Но сделать этого я не мог и сказал:
— Мне нужно встретиться с Гаймаковым.
— Что?
Он совсем не ожидал услышать это и растерялся. Толстые, с коротко остриженными ногтями пальцы шарили в пачке с табаком.
— А почему ты думаешь, что я с ним знаком? — спросил он. — И откуда уверенность, что я захочу эту самую встречу организовывать? Ни с того ни с сего? Какой мне в этом резон?
— Никакого. Я просто прошу помочь. Для вас это совсем не трудно.
— Что? Это еще почему?
— Я не собираюсь проситься к нему на работу. У меня есть информация, достаточно важная, которой я хотел бы с ним поделиться абсолютно бесплатно и на его условиях. На любых его условиях. При личной встрече. Где угодно и как угодно, это он пусть сам решает.
— Хм… Насколько мне известно, Гаймаков адвокат, ни от кого не прячется и не бегает, к нему можно прийти в контору и записаться на прием…
— У меня нет времени ждать, когда у него там будет прием и когда он согласится меня принять, и мне надо, чтобы меня кто-нибудь рекомендовал.
— По-моему, это уже наглость… Не находите, Федор Ильич?
— Нет. У меня есть информация, которая напрямую касается его… и еще многих-многих лиц, включая и вас, Виктор Михалыч. Так уж получилось.
— Я могу хотя бы в общих чертах поинтересоваться, о чем идет речь?
— Рыбацкая улица. Слышали про такую? Его лицо окаменело. А потом он тихо выругался.
— Я так и знал! Значит…
— Нет, не значит! Это был не я! Но я знаю об этом кое-что интересное. Если для вас это что-то значит, то моя встреча с ним может спасти десятки жизней.
— А почему бы тогда не обратиться куда следует?
— А куда? Куда следует обратиться? Яковлев усмехнулся:
— Все это наталкивает на определенные соображения. Нет?
— Не знаю. Мне нужно встретиться с Гай-маковым. Чего скрывать, для меня эта встреча значит многое, но и он, я уверен, не пожалеет. Да и вы тоже…
— А не страшно… вот так вот мне доверяться?
— Страшно. А что делать? К тому же вы человек умный, поспешных решений принимать не станете.
— Не знаю. — Яковлев набил наконец свою трубку и закурил.
Я тоже достал сигареты.
— Не знаю, что и сказать. Все странно и смахивает на провокацию. Нет?
— Ничуть. Подумайте сами:
— Вот-вот, в таких случаях всегда именно так и говорят! Не знаю… Мы ж с Гаймаковым не друзья, в карты вместе не играем и по кабакам не ходим, так, виделись пару раз, да и то по старой работе… Он ведь когда-то тоже в милиции работал.
— Я знаю.
— И неплохой, могу сказать, офицер был! Хотя амбиций… Ну, это прошлое! А сейчас он добропорядочный адвокат… Так что не знаю, странная у вас все-таки просьба, молодой человек! Согласитесь, ведь так?
— Согласен. И все-таки?
— Что ж, я попробую позвонить Юрию… э-э-э… забыл, как его по батюшке. Попробую позвонить, поговорить… Не знаю уж, как он ко всему этому отнесется. Если откажется — не обессудьте!
— Мы могли бы позвонить прямо сейчас?
— Ну что вы! — Яковлев широко улыбнулся. — Такие дела с ходу не делаются. Я позвоню, обещаю, но чуть позже. Договорились?
— Как мне узнать результат?
— Звякните мне вечерком, часиков в шесть, не позже. Телефон-то еще остался?
— Да.
— Вот по этому номеру и позвоните, а я и скажу, чем наша беседа закончилась. Еще раз повторяю: обещать ничего не могу.
— Я все-таки надеюсь.
— Ну… — дымя трубкой, Яковлев развел руками. — Чем смогу — помогу, ничего сверхъестественного не обещаю. Кофе будешь?
— Спасибо. Я позвоню.
— Угу. До свиданья.
Он придвинул какие-то бумаги и углубился в их изучение. Я поднялся и вышел.
Я не сомневался, что он позвонит Гаймакову сразу же, как только я уйду. Должны они между собой какую-то связь поддерживать, я в этом и раньше не сомневался, а сейчас, понаблюдав за реакцией Яковлева на мои слова, полностью убедился в этом. Обязательно позвонит, а Гаймаков, проверив меня по своим каналам, на встречу согласится. Время до шести часов вечера ему нужно, чтобы узнать про меня побольше и к встрече подготовиться, на случай провокаций.
Я был уверен, что то, что я смогу ему рассказать, заинтересует его. Я буду нужен ему — как свидетель на случай предстоящих разборок. Он ведь и сам прекрасно понимает, что главный удар нацелен на него, а в такой ситуации я буду лишним козырем. Что ж, раз уж мне все равно деваться некуда, то пусть лучше так. А там посмотрим…
Я открыл дверь в квартиру, вошел в коридор и остановился. Тишина. Тишина и дурное, сбивающее с ног предчувствие. Трясущимися руками я достал пистолет и негромко позвал:
— Лика!
Молчание. Только на кухне загудели водопроводные трубы.
— Лика!
Держа оружие в полусогнутой руке у правого бока, я двинулся вперед. Заглянул в ванную и туалет… Окинул взглядом кухню… Вошел в комнату…
Она лежала на диване. Согнутые в коленях голые окровавленные ноги были расставлены, а руки, обмотанные толстым слоем скотча, заведены за голову и вытянуты. Остекленевшие глаза были открыты… Из одежды на ней осталась рубашка, разодранная в лохмотья и насквозь пропитанная кровью. И на всем теле кровь, начавшая сворачиваться и темнеть.
Я схватился за стенку, и меня вытошнило. За время работы в милиции я видел всякие трупы, но…
Через несколько минут я отдышался и взял себя в руки. Я убрал оружие, подошел ближе к дивану и долго смотрел в ее лицо. Странно, но выражение лица было спокойным, даже умиротворенным, как будто перед смертью Лика уже не чувствовала боли и у нее было время, чтобы собраться с мыслями и что-то решить…
На животе было множество пересекавшихся друг с другом ножевых порезов — легких, неглубоких, нанесенных умелой безжалостной рукой. Я вспомнил, как Лика рассказывала мне, что Реваз угрожал ей ножом-«бабочкой».
На полу, около дивана, валялся большой кухонный нож. Тот самый, которым я сегодня утром готовил себе бутерброды. Он был заляпан кровью, а на длинном, изогнутом от частой заточки лезвии виднелись темно-бурые мокрые кусочки… Я, не отрываясь, смотрел на этот нож, на валявшуюся рядом катушку скотча, и меня снова вытошнило…
Взяв с кресла одеяло, я накрыл труп и ушел на кухню. Сел там к столу и закурил, ничего не соображая. Мне хотелось поклясться, что я отомщу убийцам. Но я не хотел ей, мертвой, врать.
Откинув край одеяла, я последний раз посмотрел на лицо Лики. На коже уже начали проступать трупные пятна, а я все стоял и смотрел в ее застывшие глаза. Я понял, что за последние несколько дней успел ее полюбить…
Я очнулся от оцепенения, когда за окном прогрохотала электричка.
Выйдя из дома, я забросил ключи от квартиры в сугроб.
Все, теперь действительно все. Через несколько дней, если не сегодня вечером, труп обнаружат. Если это будет не Катя, а кто-то другой, рано или поздно ее разыщут, и она не станет скрывать, что давала ключи Лике и молодому человеку по имени Федор. На этом круг замкнется.
Поднимаясь на платформу железнодорожной станции, я поскользнулся и разбил колено. То самое, которое уже бил во дворе дома на улице Рыбацкой. На улице Мудацкой…
Я стоял на ступеньках и смеялся во весь голос, вытирая слезы и снова заливаясь смехом, растирая ушибленное место. Редкие пассажиры подозрительно косились на меня, я не обращал на них внимания, радуясь тупой игре слов. Улица Мудацкая… И дальше, после нее, все пошло по-мудацки…
Потом я посмотрел на часы. Пора было звонить Яковлеву.
* * *
— Я разговаривал с Гаймаковым.
— Ну и?..
— Он согласен на встречу.
— Когда и где?
— Через два часа, то есть в двадцать десять, позвонить по этому номеру… Это радиотелефон. Тебе скажут, куда подъехать. Звонить ты должен откуда-нибудь из центра, чтобы успеть добраться к месту. Все понял?
— Да.
— Тогда — удачной встречи!
Я представил, как Яковлев кладет трубку на аппарат, вздыхает с облегчением и потягивает трубку с ароматным табаком. Он гладит подбородок, смотрит в окно на то, как падают на голые деревья хлопья снега, и думает о том, правильно он поступил или нет. От кого-то я слышал, что «Спрут» был создан как своего рода клуб для людей, всю жизнь отдавших беспокойной и неблагодарной работе, полностью себя к ней адаптировавших и ничего другого делать не умеющих. «Спрут» — его детище, и он несет ответственность за людей, привыкших к тому, что государство, которому они честно отслужили, постоянно их обманывало и подставляло, а под конец нае… ло капитально. Он сделает все, чтобы понести минимальные потери в предстоящих передрягах и сохранить то немногое, что он и его товарищи отвоевали в этой жизни. Он сделает все.
— Спасибо, — искренне пробормотал я в замолчавшую трубку и вышел из будки.
Я поехал в центр города и плотно перекусил, просмотрев дневные газеты. О гибели Антона нигде не сообщалось, и это мне не понравилось. В последние годы газеты старались растрепать все, что им становилось известно, нимало не заботясь тем, какую пользу или вред могут принести конкретным людям те или иные публикации. Заставить их дать нужную в интересах дела информацию или вообще промолчать можно было только в самых экстренных случаях.
За время моей работы в 15-м отделении милиции газеты писали о нас раз десять, всегда искажая факты. Поначалу это меня жутко задевало, особенно когда в самом начале карьеры я прочел, как наше отделение преследует беззащитного журналиста, объявленного в розыск за пьяный дебош на вокзале: оказывается, мы врывались в квартиру его престарелых родителей, где он был прописан и не жил, о чем мы, конечно же, знали, угрожали оружием его отцу, словесно издевались над матерью и грозили расстрелять его любимого бультерьера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Но Савельев, похоже, ничего еще не знал и вопрос об Антоне задал без всякой задней мысли. Резко подняв голову, он пристально посмотрел на меня, потер виски и уставшим голосом сказал:
— Федя, даже ежу ясно, что у тебя неприятности. Ты не слишком далеко залез? Смотри, свернешь себе голову… Ты парень неглупый, да только вот неграмотный и… какой-то однолинейный, что ли! Летишь вперед, а по сторонам, пока в столб не упрешься, и не смотришь!
Я задвинул стул и сунул руки в карманы.
— Я пойду?
— Иди! — Гена махнул рукой. — Что я тебя, задерживаю, что ли? Иди…
На улице стоял отделенческий «уазик». Тот же самый, который был и при мне, насквозь прогнивший, с расползающимися колесами и обвисшим брезентом. Измятая крышка капота была задрана, и в моторе, дымя папиросой и сплевывая под ноги, ковырялся водитель. Кажется, какой-то новенький.
Я доехал до офиса охранного предприятия «Спрут», и оказалось, что опоздал на каких-то десять минут — директор отправился обедать. Я выругался в адрес Савельева и уселся на диван в приемной. Помещение, которое занимала фирма, по сравнению с любым отделением милиции выглядело шикарно, но на фоне «Оцепления» смотрелось бледно. Штат «Спрута» был почти полностью укомплектован пенсионерами МВД и КГБ-ФСК, и, насколько я слышал, занимались они частной охраной…
Яковлев — ровно через час — озабоченно вошел в приемную, неся под мышкой пачку газет и на ходу расстегивая куртку. Увидев меня, кивнул, ничем не выказав своего удивления, как будто знал, что я приду.
— Наталья Ивановна, мне никто не звонил?
— Нет. — Пожилая секретарша оторвалась от пишущей машинки и взяла со стола конверт. — Михаил Петрович заходил, оставил вам…
— Спасибо, я понял. — Он убрал конверт в карман и, достав ключи от кабинета, повернулся ко мне: — Пошли?
Я сел в кресло перед столом, а он долго снимал свою кожаную куртку и убирал ее в шкаф, приглаживал перед зеркалом волосы и оправлял пиджак. Потом сел, включил кофеварку на приставном столике и достал из стола трубку.
— Ну-с, молодой человек… Какие проблемы? Он был очень неспокоен, это чувствовалось во всем. Я подумал, что отзвуки стрельбы на Рыбацкой докатились и до его конторы и сейчас он не ждет от меня ничего, кроме продолжения неприятностей.
Мне захотелось встать и уйти. Но сделать этого я не мог и сказал:
— Мне нужно встретиться с Гаймаковым.
— Что?
Он совсем не ожидал услышать это и растерялся. Толстые, с коротко остриженными ногтями пальцы шарили в пачке с табаком.
— А почему ты думаешь, что я с ним знаком? — спросил он. — И откуда уверенность, что я захочу эту самую встречу организовывать? Ни с того ни с сего? Какой мне в этом резон?
— Никакого. Я просто прошу помочь. Для вас это совсем не трудно.
— Что? Это еще почему?
— Я не собираюсь проситься к нему на работу. У меня есть информация, достаточно важная, которой я хотел бы с ним поделиться абсолютно бесплатно и на его условиях. На любых его условиях. При личной встрече. Где угодно и как угодно, это он пусть сам решает.
— Хм… Насколько мне известно, Гаймаков адвокат, ни от кого не прячется и не бегает, к нему можно прийти в контору и записаться на прием…
— У меня нет времени ждать, когда у него там будет прием и когда он согласится меня принять, и мне надо, чтобы меня кто-нибудь рекомендовал.
— По-моему, это уже наглость… Не находите, Федор Ильич?
— Нет. У меня есть информация, которая напрямую касается его… и еще многих-многих лиц, включая и вас, Виктор Михалыч. Так уж получилось.
— Я могу хотя бы в общих чертах поинтересоваться, о чем идет речь?
— Рыбацкая улица. Слышали про такую? Его лицо окаменело. А потом он тихо выругался.
— Я так и знал! Значит…
— Нет, не значит! Это был не я! Но я знаю об этом кое-что интересное. Если для вас это что-то значит, то моя встреча с ним может спасти десятки жизней.
— А почему бы тогда не обратиться куда следует?
— А куда? Куда следует обратиться? Яковлев усмехнулся:
— Все это наталкивает на определенные соображения. Нет?
— Не знаю. Мне нужно встретиться с Гай-маковым. Чего скрывать, для меня эта встреча значит многое, но и он, я уверен, не пожалеет. Да и вы тоже…
— А не страшно… вот так вот мне доверяться?
— Страшно. А что делать? К тому же вы человек умный, поспешных решений принимать не станете.
— Не знаю. — Яковлев набил наконец свою трубку и закурил.
Я тоже достал сигареты.
— Не знаю, что и сказать. Все странно и смахивает на провокацию. Нет?
— Ничуть. Подумайте сами:
— Вот-вот, в таких случаях всегда именно так и говорят! Не знаю… Мы ж с Гаймаковым не друзья, в карты вместе не играем и по кабакам не ходим, так, виделись пару раз, да и то по старой работе… Он ведь когда-то тоже в милиции работал.
— Я знаю.
— И неплохой, могу сказать, офицер был! Хотя амбиций… Ну, это прошлое! А сейчас он добропорядочный адвокат… Так что не знаю, странная у вас все-таки просьба, молодой человек! Согласитесь, ведь так?
— Согласен. И все-таки?
— Что ж, я попробую позвонить Юрию… э-э-э… забыл, как его по батюшке. Попробую позвонить, поговорить… Не знаю уж, как он ко всему этому отнесется. Если откажется — не обессудьте!
— Мы могли бы позвонить прямо сейчас?
— Ну что вы! — Яковлев широко улыбнулся. — Такие дела с ходу не делаются. Я позвоню, обещаю, но чуть позже. Договорились?
— Как мне узнать результат?
— Звякните мне вечерком, часиков в шесть, не позже. Телефон-то еще остался?
— Да.
— Вот по этому номеру и позвоните, а я и скажу, чем наша беседа закончилась. Еще раз повторяю: обещать ничего не могу.
— Я все-таки надеюсь.
— Ну… — дымя трубкой, Яковлев развел руками. — Чем смогу — помогу, ничего сверхъестественного не обещаю. Кофе будешь?
— Спасибо. Я позвоню.
— Угу. До свиданья.
Он придвинул какие-то бумаги и углубился в их изучение. Я поднялся и вышел.
Я не сомневался, что он позвонит Гаймакову сразу же, как только я уйду. Должны они между собой какую-то связь поддерживать, я в этом и раньше не сомневался, а сейчас, понаблюдав за реакцией Яковлева на мои слова, полностью убедился в этом. Обязательно позвонит, а Гаймаков, проверив меня по своим каналам, на встречу согласится. Время до шести часов вечера ему нужно, чтобы узнать про меня побольше и к встрече подготовиться, на случай провокаций.
Я был уверен, что то, что я смогу ему рассказать, заинтересует его. Я буду нужен ему — как свидетель на случай предстоящих разборок. Он ведь и сам прекрасно понимает, что главный удар нацелен на него, а в такой ситуации я буду лишним козырем. Что ж, раз уж мне все равно деваться некуда, то пусть лучше так. А там посмотрим…
Я открыл дверь в квартиру, вошел в коридор и остановился. Тишина. Тишина и дурное, сбивающее с ног предчувствие. Трясущимися руками я достал пистолет и негромко позвал:
— Лика!
Молчание. Только на кухне загудели водопроводные трубы.
— Лика!
Держа оружие в полусогнутой руке у правого бока, я двинулся вперед. Заглянул в ванную и туалет… Окинул взглядом кухню… Вошел в комнату…
Она лежала на диване. Согнутые в коленях голые окровавленные ноги были расставлены, а руки, обмотанные толстым слоем скотча, заведены за голову и вытянуты. Остекленевшие глаза были открыты… Из одежды на ней осталась рубашка, разодранная в лохмотья и насквозь пропитанная кровью. И на всем теле кровь, начавшая сворачиваться и темнеть.
Я схватился за стенку, и меня вытошнило. За время работы в милиции я видел всякие трупы, но…
Через несколько минут я отдышался и взял себя в руки. Я убрал оружие, подошел ближе к дивану и долго смотрел в ее лицо. Странно, но выражение лица было спокойным, даже умиротворенным, как будто перед смертью Лика уже не чувствовала боли и у нее было время, чтобы собраться с мыслями и что-то решить…
На животе было множество пересекавшихся друг с другом ножевых порезов — легких, неглубоких, нанесенных умелой безжалостной рукой. Я вспомнил, как Лика рассказывала мне, что Реваз угрожал ей ножом-«бабочкой».
На полу, около дивана, валялся большой кухонный нож. Тот самый, которым я сегодня утром готовил себе бутерброды. Он был заляпан кровью, а на длинном, изогнутом от частой заточки лезвии виднелись темно-бурые мокрые кусочки… Я, не отрываясь, смотрел на этот нож, на валявшуюся рядом катушку скотча, и меня снова вытошнило…
Взяв с кресла одеяло, я накрыл труп и ушел на кухню. Сел там к столу и закурил, ничего не соображая. Мне хотелось поклясться, что я отомщу убийцам. Но я не хотел ей, мертвой, врать.
Откинув край одеяла, я последний раз посмотрел на лицо Лики. На коже уже начали проступать трупные пятна, а я все стоял и смотрел в ее застывшие глаза. Я понял, что за последние несколько дней успел ее полюбить…
Я очнулся от оцепенения, когда за окном прогрохотала электричка.
Выйдя из дома, я забросил ключи от квартиры в сугроб.
Все, теперь действительно все. Через несколько дней, если не сегодня вечером, труп обнаружат. Если это будет не Катя, а кто-то другой, рано или поздно ее разыщут, и она не станет скрывать, что давала ключи Лике и молодому человеку по имени Федор. На этом круг замкнется.
Поднимаясь на платформу железнодорожной станции, я поскользнулся и разбил колено. То самое, которое уже бил во дворе дома на улице Рыбацкой. На улице Мудацкой…
Я стоял на ступеньках и смеялся во весь голос, вытирая слезы и снова заливаясь смехом, растирая ушибленное место. Редкие пассажиры подозрительно косились на меня, я не обращал на них внимания, радуясь тупой игре слов. Улица Мудацкая… И дальше, после нее, все пошло по-мудацки…
Потом я посмотрел на часы. Пора было звонить Яковлеву.
* * *
— Я разговаривал с Гаймаковым.
— Ну и?..
— Он согласен на встречу.
— Когда и где?
— Через два часа, то есть в двадцать десять, позвонить по этому номеру… Это радиотелефон. Тебе скажут, куда подъехать. Звонить ты должен откуда-нибудь из центра, чтобы успеть добраться к месту. Все понял?
— Да.
— Тогда — удачной встречи!
Я представил, как Яковлев кладет трубку на аппарат, вздыхает с облегчением и потягивает трубку с ароматным табаком. Он гладит подбородок, смотрит в окно на то, как падают на голые деревья хлопья снега, и думает о том, правильно он поступил или нет. От кого-то я слышал, что «Спрут» был создан как своего рода клуб для людей, всю жизнь отдавших беспокойной и неблагодарной работе, полностью себя к ней адаптировавших и ничего другого делать не умеющих. «Спрут» — его детище, и он несет ответственность за людей, привыкших к тому, что государство, которому они честно отслужили, постоянно их обманывало и подставляло, а под конец нае… ло капитально. Он сделает все, чтобы понести минимальные потери в предстоящих передрягах и сохранить то немногое, что он и его товарищи отвоевали в этой жизни. Он сделает все.
— Спасибо, — искренне пробормотал я в замолчавшую трубку и вышел из будки.
Я поехал в центр города и плотно перекусил, просмотрев дневные газеты. О гибели Антона нигде не сообщалось, и это мне не понравилось. В последние годы газеты старались растрепать все, что им становилось известно, нимало не заботясь тем, какую пользу или вред могут принести конкретным людям те или иные публикации. Заставить их дать нужную в интересах дела информацию или вообще промолчать можно было только в самых экстренных случаях.
За время моей работы в 15-м отделении милиции газеты писали о нас раз десять, всегда искажая факты. Поначалу это меня жутко задевало, особенно когда в самом начале карьеры я прочел, как наше отделение преследует беззащитного журналиста, объявленного в розыск за пьяный дебош на вокзале: оказывается, мы врывались в квартиру его престарелых родителей, где он был прописан и не жил, о чем мы, конечно же, знали, угрожали оружием его отцу, словесно издевались над матерью и грозили расстрелять его любимого бультерьера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41