Они вскакивали с лежанок, не понимая, что происходит.
Горстью зерна его не угомонишь. Пришлось прибегать к более радикальным мерам. После них петух годится разве что в суп, а боевик впал в апатичное состояние.
Сон не возвращался. Десантники не выспались и были злы на весь этот мир.
Чем ближе они подбирались к центру села, тем постройки становились старше, точно они проходили эпоху за эпохой, как в машине времени, медленно погружаясь в прошлое, и если на окраинах села их могли обстрелять из автоматов, то стоило им миновать несколько десятков домов, как самое опасное, что могло здесь ожидать, - это охотник, вооруженный фитильным ружьем, а чуть дальше и вовсе самым современным инструментом убийства станет лук и копье. Они вскрывали слой за слоем, но не при помощи кисточки. Археологи отдали бы за то, чтобы оказаться в этом селе, несколько лет своей жизни. Беда заключалась в том, что здесь приходилось идти ва-банк. Несколькими годами жизни не отделаешься. Половинчатые ставки не принимались. Либо отдашь все, либо ничего. Но правила игры диктовали федералы...
За следующим поворотом обязательно должны возникнуть стены древней крепости, сложенной из огромных, грубо обработанных камней, которые стаскивали сюда со всей округи рабы. Но крепости не было. Вместо нее осталась пустота. Точно крепость исчезла, стала невидимой. По очертаниям пустой площади, зажатой со всех сторон домиками, можно было понять, где она стояла. Домики окружали ее как камни, которые когда-то принесла сюда сошедшая с гор лавина. Она натолкнулась на невидимый силовой барьер, обошла площадь стороной, ушла дальше вниз, на равнину, а чтобы утащить следом за собой и эти домики, у нее уже не было сил. Она оставила их здесь.
Получалось, что егерям не хватило всего часа, чтобы завершить зачистку села. Будь световой день подольше, они успели бы проверить все дома до захода солнца.
Площадь подпирало каменное здание с вкраплениями мрамора, главным образом пошедшего на облицовку парадного входа и колонн. Здесь раньше размещались районные власти. Здание обветшало. Его не ремонтировали лет пятнадцать, и когда-то белые, почти как только что выпавший снег, стены стали серыми, грязными, как испачканные сугробы, которые вскоре должны растаять. Когда солнце припечет, здание начнет оплывать, рушиться и стечет грязными бурлящими потоками в водостоки. Но они тоже давно не ремонтировались, не чистились. Они забиты прошлогодней сгнившей листвой. Когда здание начнет таять, все улицы села окажутся залитыми водой, так что из дома не выберешься без лодки, прямо как в Венеции. Это село станет Венецией на день-другой...
В центре площади возвышался пустующий гранитный постамент. На нем еще осталась почти не тронутая временем и людьми табличка: "Владимир Ильич Ленин". В этом селе он никогда не бывал, поэтому табличку не могли украсить надписью, что вождь мирового пролетариата, к примеру, ночевал где-то поблизости или выступал на собрании местных пастухов или вовсе отбывал здесь ссылку. Сибирским селам да домам в столицах повезло гораздо больше. Но хорошо еще никто не додумался снабдить табличку датами рождения и смерти. Тогда этот памятник стал бы походить на надгробье. Когда-нибудь местные жители стали бы задаваться вопросом: почему этот чужак похоронен в центре села, когда кладбище находится на окраине?
Впрочем, постамент пустовал. Статуя исчезла с него вовсе не из-за того, что кто-то так сильно ненавидел вождя мирового пролетариата, и как только советская империя рухнула и начался хаос и анархия, бросился свергать его с постамента. Нет, страсти кипели в центре. Здесь перемены воспринимались спокойнее. И соответствующие организации занимали кабинеты в тогда еще белом здании на площади, когда в других местах их уже отовсюду выгнали. Просто статуя была отлита из бронзы и кто-то вовремя подсуетился и продал ее как лом цветных металлов. Вакантное место мог занять новый всенародно избранный безальтернативный президент Истабана. Но бронзы на него не нашлось. Большого желания видеть его статую в центре села никто не испытывал. Хотя деньги на статую, причем не из бронзы, а из какого-то более дорогого металла, кажется, были выделены из республиканского бюджета, но они осели у кого-то в карманах. Но у кого именно, шариатский суд выяснить не смог. После короткого следствия он приговорил к расстрелу какого-то бедолагу, обвинив его в растрате, но деньги в бюджет не вернулись. Бедолага же так и не мог понять, в чем он провинился. Собирать деньги на статую сельчане не стали, посчитав, что пустой постамент гораздо лучше. Президент избирался не на пожизненный срок, а всего на четыре года. Когда они истекут, придется статую менять, снова деньги собирать. Они поступили мудро. Президент не был у власти и половины своего срока.
Гранитный постамент тоже украли бы, распилили на надгробья, но он словно врос в площадь, пустил в нее корни, и чтобы его выкорчевать, надо пригонять сюда мощную технику.
Воронка зияла всего в десяти метрах от постамента. Артиллеристы нарочно метили в остатки памятника, выбрав его ориентиром. Не иначе они были ненавистниками коммунизма и хотели стереть с лица земли все, что о нем напоминало. Но тогда им нужно отправляться в столицу и сбивать с башен Кремля рубиновые звезды.
Взрывная волна немного перекосила постамент, как Пизанскую башню. Но местной достопримечательностью, посмотреть на которую станут приезжать со всего мира, из-за этого он не станет.
Мачта перед белым зданием пустовала. Боевики забыли поднять на ней свой флаг.
Асфальт, устилавший площадь, треснул, как лед на реке перед половодьем, пошел буграми, точно снизу на него давила расплавленная магма. Устраивать парады на площади теперь нельзя. Техника проедет, но солдаты начнут цепляться ногами за вздутия и попадают, какими бы мастерами строевого шага они ни были. Парад превратится в сплошное недоразумение и балаган, но он не развеселит командование, а приведет его лишь в уныние.
Снег немного сглаживал неровности. Но ходить по площади стало еще опаснее. Кто даст гарантию, что, сделав следующий шаг, ты не провалишься в глубокую яму, присыпанную снегом. Надо ощупывать площадь палкой, как болотную жижу. Вдруг под относительно твердой поверхностью окажется топь? Перед собой надо пускать собаку, а лучше боевика. Всем, кто из них пройдет по этой площади и останется жив, можно пообещать отпущение грехов. Пусть по решению Государственной Думы амнистия полагается всем, но лучше об этом раньше времени не распространяться, ведь боевики могут об этом и не знать.
Ночью егеря, в течение еще пары часов, спали безмятежным сном, будто действительно оказались на летнем отдыхе и так умаялись за день, гоняясь за бабочками и стрекозами, играя в салочки и в футбол, что сил не осталось ни у кого даже на страшную историю, чтобы от нее приятели поглубже забирались под одеяло, закрывали глаза от страха, боясь увидеть чудище, впрочем, если глаза не открывать, то чудище пройдет стороной и не тронет. В их сны вплелся какой-то странный звук, точно кто-то поставил на огонь сковородку с маслом, начал что-то жарить. Масло потрескивало. Или это деревенские хулиганы отыскали боеприпасы, забытые здесь еще во Вторую мировую, и от безделья побросали их в костер? У них хватило ума разбежаться подальше и смотреть за фейерверком издали. Сперва рвались патроны, потом ухнула граната.
- Кто-то пробивается к селу, - они проснулись.
Стекла в доме легко завибрировали, задребезжали, но слабо, почти не слышно, будто в них бьются мотыльки. Странно. В комнате не было света, который мог бы их привлечь. Это отголосок волны, которую оставил на поверхности океана утонувший корабль. Она дотащилась до берега и в изнеможении в него уткнулась. Звук пришел издалека. Не с окраин села. Откуда-то подальше. Очевидно, кому-то очень понравилась передача, которую вел Егеев, и он шел выяснить, почему ее больше нет в эфире. Но никто ему ничего объяснять не стал, и теперь он срывал зло. Скоро все успокоилось...
Из соседней улицы вывалилось несколько десантников. Они ступили на площадь первыми и очень этим гордились, будто за это всем полагалось повышение в званиях или офицерский чин - рядовым, как в старые времена, тем, кто первым водрузит знамя на поверженной крепости. Похоже, что последние несколько десятков метров они бежали и теперь восстанавливали дыхание, набирая легкие до краев воздухом долгими жадными глотками. Свежий воздух бодрил, как холодная минеральная вода летом, и казалось, что он жидкий, а растворенные в нем газовые пузырьки щекочут горло, когда он течет в легкие и желудок.
Десантники остановились, стали оглядываться по сторонам, выискивая тех, кто может увидеть их триумф. Они замахали отряду Кондратьева, который только-только выходил на площадь, что-то закричали, но слов почему-то было не разобрать.
- Нас опередили, - протянул Голубев. Он смотрел на десантников, криво улыбался, - ух, бегуны-спринтеры.
- Мы не на соревнованиях, - отрезал Кондратьев.
До омерзения хотелось спать. Он словно находился в коконе, который сохраняет тепло по всему телу, кроме лица и ушей.
На площадь с разных сторон все вытекали и вытекали струйки солдат, и если потоки будут такими же полноводными, то очень скоро здесь станет тесно.
Они не услышали, как к ним подкрался БТР, точно в уши на ночь напихали берушей и забыли их вытащить. Водителю пришлось сигналить, чтобы егеря расступились, иначе ему пришлось бы пристраиваться сзади и двигаться со скоростью человеческого шага.
- Здесь прямо как на автостраде, - сказал Евсеев.
- Да, могут задавить. Нужно по сторонам глядеть в оба, - откликнулся Луцкий.
Голубев хотел что-то сказать, посмотрел на бронемашину и остановился с открытым ртом, зачарованный увиденным. На БТРе восседало два человека. Один из них развалился сзади, почти на самом краю бронемашины, и держал на плече массивную телекамеру, которую вполне можно было принять за новую модель гранатомета с укороченным дулом. Один толчок - и он полетит вниз, но камера вдавливала его в броню. Именно из-за этого он еще и не упал на землю. Второй сидел на корточках, прислонившись спиной к башне, но если она повернется хоть на несколько градусов, он обязательно потеряет равновесие и упадет. В одной руке он держал микрофон, другой, широко расставив пальцы, из-за чего кисть руки стала похожа на лапу какого-нибудь водоплавающего, у которого срезали перепонки, он уперся в броню и, уставившись в объектив гипнотизирующим взглядом, что-то вдохновенно рассказывал. Шпион, которому вкололи прививку правды, и тот рад бы замолчать, но не может. Он гнал от себя мысль, что сбейся, запнись хоть раз и придется делать еще один дубль, просить водителя разворачивать БТР обратно и вновь въезжать на площадь. Он боялся, что водитель заартачится и ни в какую не согласится делать дубль. Знай он мысли водителя, не тревожился бы так.
Глаза водителя, огромные, точно вылезшие из орбит, сверкали из темноты смотровой щели. До него доносились обрывки слов. Он старался вести машину мягко, будто в ней или, точнее, на ней сидит некий высокопоставленный чиновник, который плохо переносит дорогу. Он молил Бога, чтобы не заглох мотор, чтобы под колеса не попала кочка или, еще хуже, мина, забытая на дороге боевиками. В любом из этих случаев оператор не удержится на броне, свалится, разобьет камеру и не сможет запечатлеть триумфальный вход федеральных сил на центральную площадь очищенного от боевиков села. Генерал строго-настрого наказал ему везти съемочную группу аккуратно, чтобы на ухабах не растрясло, не началась морская болезнь от качки. Он даже повторил это приказание, немного видоизменив его, очевидно проверяя, насколько хорошо понял его водитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Горстью зерна его не угомонишь. Пришлось прибегать к более радикальным мерам. После них петух годится разве что в суп, а боевик впал в апатичное состояние.
Сон не возвращался. Десантники не выспались и были злы на весь этот мир.
Чем ближе они подбирались к центру села, тем постройки становились старше, точно они проходили эпоху за эпохой, как в машине времени, медленно погружаясь в прошлое, и если на окраинах села их могли обстрелять из автоматов, то стоило им миновать несколько десятков домов, как самое опасное, что могло здесь ожидать, - это охотник, вооруженный фитильным ружьем, а чуть дальше и вовсе самым современным инструментом убийства станет лук и копье. Они вскрывали слой за слоем, но не при помощи кисточки. Археологи отдали бы за то, чтобы оказаться в этом селе, несколько лет своей жизни. Беда заключалась в том, что здесь приходилось идти ва-банк. Несколькими годами жизни не отделаешься. Половинчатые ставки не принимались. Либо отдашь все, либо ничего. Но правила игры диктовали федералы...
За следующим поворотом обязательно должны возникнуть стены древней крепости, сложенной из огромных, грубо обработанных камней, которые стаскивали сюда со всей округи рабы. Но крепости не было. Вместо нее осталась пустота. Точно крепость исчезла, стала невидимой. По очертаниям пустой площади, зажатой со всех сторон домиками, можно было понять, где она стояла. Домики окружали ее как камни, которые когда-то принесла сюда сошедшая с гор лавина. Она натолкнулась на невидимый силовой барьер, обошла площадь стороной, ушла дальше вниз, на равнину, а чтобы утащить следом за собой и эти домики, у нее уже не было сил. Она оставила их здесь.
Получалось, что егерям не хватило всего часа, чтобы завершить зачистку села. Будь световой день подольше, они успели бы проверить все дома до захода солнца.
Площадь подпирало каменное здание с вкраплениями мрамора, главным образом пошедшего на облицовку парадного входа и колонн. Здесь раньше размещались районные власти. Здание обветшало. Его не ремонтировали лет пятнадцать, и когда-то белые, почти как только что выпавший снег, стены стали серыми, грязными, как испачканные сугробы, которые вскоре должны растаять. Когда солнце припечет, здание начнет оплывать, рушиться и стечет грязными бурлящими потоками в водостоки. Но они тоже давно не ремонтировались, не чистились. Они забиты прошлогодней сгнившей листвой. Когда здание начнет таять, все улицы села окажутся залитыми водой, так что из дома не выберешься без лодки, прямо как в Венеции. Это село станет Венецией на день-другой...
В центре площади возвышался пустующий гранитный постамент. На нем еще осталась почти не тронутая временем и людьми табличка: "Владимир Ильич Ленин". В этом селе он никогда не бывал, поэтому табличку не могли украсить надписью, что вождь мирового пролетариата, к примеру, ночевал где-то поблизости или выступал на собрании местных пастухов или вовсе отбывал здесь ссылку. Сибирским селам да домам в столицах повезло гораздо больше. Но хорошо еще никто не додумался снабдить табличку датами рождения и смерти. Тогда этот памятник стал бы походить на надгробье. Когда-нибудь местные жители стали бы задаваться вопросом: почему этот чужак похоронен в центре села, когда кладбище находится на окраине?
Впрочем, постамент пустовал. Статуя исчезла с него вовсе не из-за того, что кто-то так сильно ненавидел вождя мирового пролетариата, и как только советская империя рухнула и начался хаос и анархия, бросился свергать его с постамента. Нет, страсти кипели в центре. Здесь перемены воспринимались спокойнее. И соответствующие организации занимали кабинеты в тогда еще белом здании на площади, когда в других местах их уже отовсюду выгнали. Просто статуя была отлита из бронзы и кто-то вовремя подсуетился и продал ее как лом цветных металлов. Вакантное место мог занять новый всенародно избранный безальтернативный президент Истабана. Но бронзы на него не нашлось. Большого желания видеть его статую в центре села никто не испытывал. Хотя деньги на статую, причем не из бронзы, а из какого-то более дорогого металла, кажется, были выделены из республиканского бюджета, но они осели у кого-то в карманах. Но у кого именно, шариатский суд выяснить не смог. После короткого следствия он приговорил к расстрелу какого-то бедолагу, обвинив его в растрате, но деньги в бюджет не вернулись. Бедолага же так и не мог понять, в чем он провинился. Собирать деньги на статую сельчане не стали, посчитав, что пустой постамент гораздо лучше. Президент избирался не на пожизненный срок, а всего на четыре года. Когда они истекут, придется статую менять, снова деньги собирать. Они поступили мудро. Президент не был у власти и половины своего срока.
Гранитный постамент тоже украли бы, распилили на надгробья, но он словно врос в площадь, пустил в нее корни, и чтобы его выкорчевать, надо пригонять сюда мощную технику.
Воронка зияла всего в десяти метрах от постамента. Артиллеристы нарочно метили в остатки памятника, выбрав его ориентиром. Не иначе они были ненавистниками коммунизма и хотели стереть с лица земли все, что о нем напоминало. Но тогда им нужно отправляться в столицу и сбивать с башен Кремля рубиновые звезды.
Взрывная волна немного перекосила постамент, как Пизанскую башню. Но местной достопримечательностью, посмотреть на которую станут приезжать со всего мира, из-за этого он не станет.
Мачта перед белым зданием пустовала. Боевики забыли поднять на ней свой флаг.
Асфальт, устилавший площадь, треснул, как лед на реке перед половодьем, пошел буграми, точно снизу на него давила расплавленная магма. Устраивать парады на площади теперь нельзя. Техника проедет, но солдаты начнут цепляться ногами за вздутия и попадают, какими бы мастерами строевого шага они ни были. Парад превратится в сплошное недоразумение и балаган, но он не развеселит командование, а приведет его лишь в уныние.
Снег немного сглаживал неровности. Но ходить по площади стало еще опаснее. Кто даст гарантию, что, сделав следующий шаг, ты не провалишься в глубокую яму, присыпанную снегом. Надо ощупывать площадь палкой, как болотную жижу. Вдруг под относительно твердой поверхностью окажется топь? Перед собой надо пускать собаку, а лучше боевика. Всем, кто из них пройдет по этой площади и останется жив, можно пообещать отпущение грехов. Пусть по решению Государственной Думы амнистия полагается всем, но лучше об этом раньше времени не распространяться, ведь боевики могут об этом и не знать.
Ночью егеря, в течение еще пары часов, спали безмятежным сном, будто действительно оказались на летнем отдыхе и так умаялись за день, гоняясь за бабочками и стрекозами, играя в салочки и в футбол, что сил не осталось ни у кого даже на страшную историю, чтобы от нее приятели поглубже забирались под одеяло, закрывали глаза от страха, боясь увидеть чудище, впрочем, если глаза не открывать, то чудище пройдет стороной и не тронет. В их сны вплелся какой-то странный звук, точно кто-то поставил на огонь сковородку с маслом, начал что-то жарить. Масло потрескивало. Или это деревенские хулиганы отыскали боеприпасы, забытые здесь еще во Вторую мировую, и от безделья побросали их в костер? У них хватило ума разбежаться подальше и смотреть за фейерверком издали. Сперва рвались патроны, потом ухнула граната.
- Кто-то пробивается к селу, - они проснулись.
Стекла в доме легко завибрировали, задребезжали, но слабо, почти не слышно, будто в них бьются мотыльки. Странно. В комнате не было света, который мог бы их привлечь. Это отголосок волны, которую оставил на поверхности океана утонувший корабль. Она дотащилась до берега и в изнеможении в него уткнулась. Звук пришел издалека. Не с окраин села. Откуда-то подальше. Очевидно, кому-то очень понравилась передача, которую вел Егеев, и он шел выяснить, почему ее больше нет в эфире. Но никто ему ничего объяснять не стал, и теперь он срывал зло. Скоро все успокоилось...
Из соседней улицы вывалилось несколько десантников. Они ступили на площадь первыми и очень этим гордились, будто за это всем полагалось повышение в званиях или офицерский чин - рядовым, как в старые времена, тем, кто первым водрузит знамя на поверженной крепости. Похоже, что последние несколько десятков метров они бежали и теперь восстанавливали дыхание, набирая легкие до краев воздухом долгими жадными глотками. Свежий воздух бодрил, как холодная минеральная вода летом, и казалось, что он жидкий, а растворенные в нем газовые пузырьки щекочут горло, когда он течет в легкие и желудок.
Десантники остановились, стали оглядываться по сторонам, выискивая тех, кто может увидеть их триумф. Они замахали отряду Кондратьева, который только-только выходил на площадь, что-то закричали, но слов почему-то было не разобрать.
- Нас опередили, - протянул Голубев. Он смотрел на десантников, криво улыбался, - ух, бегуны-спринтеры.
- Мы не на соревнованиях, - отрезал Кондратьев.
До омерзения хотелось спать. Он словно находился в коконе, который сохраняет тепло по всему телу, кроме лица и ушей.
На площадь с разных сторон все вытекали и вытекали струйки солдат, и если потоки будут такими же полноводными, то очень скоро здесь станет тесно.
Они не услышали, как к ним подкрался БТР, точно в уши на ночь напихали берушей и забыли их вытащить. Водителю пришлось сигналить, чтобы егеря расступились, иначе ему пришлось бы пристраиваться сзади и двигаться со скоростью человеческого шага.
- Здесь прямо как на автостраде, - сказал Евсеев.
- Да, могут задавить. Нужно по сторонам глядеть в оба, - откликнулся Луцкий.
Голубев хотел что-то сказать, посмотрел на бронемашину и остановился с открытым ртом, зачарованный увиденным. На БТРе восседало два человека. Один из них развалился сзади, почти на самом краю бронемашины, и держал на плече массивную телекамеру, которую вполне можно было принять за новую модель гранатомета с укороченным дулом. Один толчок - и он полетит вниз, но камера вдавливала его в броню. Именно из-за этого он еще и не упал на землю. Второй сидел на корточках, прислонившись спиной к башне, но если она повернется хоть на несколько градусов, он обязательно потеряет равновесие и упадет. В одной руке он держал микрофон, другой, широко расставив пальцы, из-за чего кисть руки стала похожа на лапу какого-нибудь водоплавающего, у которого срезали перепонки, он уперся в броню и, уставившись в объектив гипнотизирующим взглядом, что-то вдохновенно рассказывал. Шпион, которому вкололи прививку правды, и тот рад бы замолчать, но не может. Он гнал от себя мысль, что сбейся, запнись хоть раз и придется делать еще один дубль, просить водителя разворачивать БТР обратно и вновь въезжать на площадь. Он боялся, что водитель заартачится и ни в какую не согласится делать дубль. Знай он мысли водителя, не тревожился бы так.
Глаза водителя, огромные, точно вылезшие из орбит, сверкали из темноты смотровой щели. До него доносились обрывки слов. Он старался вести машину мягко, будто в ней или, точнее, на ней сидит некий высокопоставленный чиновник, который плохо переносит дорогу. Он молил Бога, чтобы не заглох мотор, чтобы под колеса не попала кочка или, еще хуже, мина, забытая на дороге боевиками. В любом из этих случаев оператор не удержится на броне, свалится, разобьет камеру и не сможет запечатлеть триумфальный вход федеральных сил на центральную площадь очищенного от боевиков села. Генерал строго-настрого наказал ему везти съемочную группу аккуратно, чтобы на ухабах не растрясло, не началась морская болезнь от качки. Он даже повторил это приказание, немного видоизменив его, очевидно проверяя, насколько хорошо понял его водитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61