завидев его, боевики не бросились в стороны, как цыплята, когда на них упала тень сокола.
Самолет развернулся боком, и тогда стало видно, что его выкупали в белой краске, или он уже где-то садился, барахтался в глубоком снегу, и из-за этого на нем стерлись все опознавательные знаки, надписи и рисунки. Он пронесся стороной, постепенно снижаясь, точно еще не решил, надо ли ему садиться или стоит пока обождать, выяснив, не настроены ли люди внизу агрессивно, не сбросят ли с плеч автоматы и не начнут ли упражняться в стрельбе.
Наконец он завалился на левое крыло, сделал еще один круг и пошел на посадку, опустив пропеллеры так низко, что казалось, они обязательно врежутся в лед и расколют его. Пилот успел выправить их, задрав нос вверх. Самолет полетел параллельно льду, разгоняя пропеллерами снег, точно чистил хоккейную коробку или беговую дорожку, а потом осел на полметра, будто провалился в яму, коснулся колесами льда, заскользил, как на коньках, потому что колеса прокручивались. Пилоту приходилось сейчас, вероятно, очень трудно, как водителю автомобиля, который влетел на обледеневшую дорогу на слишком большой скорости.
Пропеллеры крутились уже вяло, но самолет, словно не зная этого, скользил вперед, почти не снижая скорости. Если так будет продолжаться и дальше, то пилоту, чтобы не врезаться в холмы, придется заставлять пропеллеры крутиться в обратную сторону. Интересно, предусмотрели ли его конструкторы реверс, как на кораблях, подводных лодках или аудиомагнитофонах?
Закрылки стояли дыбом, совсем как шерсть на загривке рассерженной собаки, а хвост ходил из стороны в сторону, точно у лавировавшей на мелководье рыбы. Что же это за зверь такой получится, если скрестить рыбу с собакой? Да еще крылья к ней добавить. Ветер испугался ссориться с этим чудищем, стал давить на закрылки, силясь остановить самолет. Он покатился поспокойнее, уже не сломя голову, подрулил к боевикам, присыпав их снегом, точно сахарной пудрой, остановился метрах в десяти от них. Подбираться ближе пилот не стал, опасаясь наткнуться на камни, занесенные снегом. Ему не хотелось оставаться здесь навсегда из-за поломанного шасси. Одному ему поломку не исправить, сепаратисты вряд ли сумеют помочь, а через несколько дней лед станет таким тонким, что провалится под тяжестью самолета. Полузатопленный в озере самолет станет еще одной загадкой для федералов, когда те на него наткнутся. Но почему он здесь оказался, догадаться-то нетрудно.
Больше всего самолет напоминал сейчас корабль, бросивший якорь неподалеку от берега, чтобы не пропороть днище о рифы в незнакомой бухте. От него должна отчалить шлюпка. Местное население вышло его встречать.
Боевики отряхивались.
Бок самолета распахнулся. Из дыры выпала лестница, а следом за ней небольшого роста человечек, закутанный в синий пуховик с капюшоном, отороченным белым мехом, на голове вязаная шапочка, на ногах джинсы и меховые ботинки.
В одной руке у него был металлический чемоданчик с рифленой, как на военных ангарах, поверхностью, точно это кустарь какой-то сделал его, выпилив ночью кусок стены в ангаре. Его края были чуть сглажены, закруглены, вероятно из соображений безопасности, - ударься кто-нибудь об этот чемоданчик, ногу потирать от боли не придется и стонать тоже. Синяком отделаешься. Но на углы приделали толстые металлические насадки. Другой рукой человек уцепился за перила лестницы, осторожно, точно завис над бездной, медленно переставил ноги с одной ступеньки на другую. Их было всего шесть. Они не успели обледенеть. С последней человечек спрыгнул на лед. Ноги его заскользили в разные стороны, он чуть не сел на шпагат, но успел в полуобороте ухватиться за лесенку, как тонущий за спасательный круг, остановил сперва падение, а затем выпрямился, подтягиваясь рукой.
- Добро пожаловать, господин Кемаль, - сказал Алазаев, успевший подбежать к самолету. Он не знал, настоящее это имя или нет. - Разрешите вам помочь.
- Спасибо. Сам справлюсь, - сказал Кемаль, оборачиваясь и отклеиваясь от лестницы.
Он на голову был ниже Алазаева. Он был ниже многих и, разговаривая с кем-то, обречен был почти всегда смотреть снизу вверх, поэтому предпочитал вести беседу сидя, когда разница в росте становится незаметной.
По-русски он говорил с небольшим акцентом, но акцент этот был еще менее уловим, чем акцент Алазаева. Вероятно, Кемаль какое-то время прожил в России или, вернее сказать, в Советском Союзе, где и овладел так хорошо русским, а может, он обучался у хороших репетиторов. Наверняка он сотрудничал со своими спецслужбами. Алазаев чувствовал, что Кемаль при слове "сепаратист" должен хвататься за пистолет или завязывать петлю и искать фонарный столб, где можно повесить человека, которого назвали этим словом. Именно так он относился к курдам. Эта ненависть должна была перейти и на истабанцев, но Россия была врагом не явным, с которым ведется война, а стратегическим, и любого, каким бы мерзавцем он ни оказался, но кто ослаблял ее, приходилось поддерживать и относиться к нему терпимо.
Кемаль поставил на землю чемоданчик, взлетел в салон и тут же появился из него с еще одним чемоданчиком - более массивным, нежели тот, где хранились у него хирургические инструменты, но тоже сделанным из рифленого железа. Создавалось впечатление, что там хранятся пачки купюр, сокровища или пресловутая ядерная кнопка. Он подхватил и тот и другой.
- Скверно у вас здесь, - проворчал Кемаль. - Где товар?
Поспешность, с которой он намеревался покончить с делами, стала следствием того, что все последние дни он следил за сообщениями информационных агентств. Он хорошо понимал, что в Истабане стало опасно, и риск, которому он подвергал себя, прилетая сюда, уже не оправдывался. Отряды сепаратистов напоминали больного, подключенного к установкам искусственного дыхания, кровообращения и прочего. Болезнь была неизлечима. С помощью хороших лекарств и дорогой аппаратуры им еще можно сохранять жизнь, но как только их отключить от этих систем, они умрут. Все эти мысли читались в его глазах.
- В палатке, - сказал Алазаев.
Он размышлял, как и где ему лучше сказать, что он хочет покинуть Истабан. Лучше в палатке. Если Алазаев почувствует, что Кемаль не хочет его брать, изворачивается, то самолет тогда можно просто захватить, а пилот поведет его в любом случае, ведь главное для него деньги и своя жизнь. В этом случае он получит даже больше, чем обычно, хотя и обычные его услуги оплачивались не в сравнении более щедро, нежели платили его коллегам на регулярных авиалиниях. Впрочем, он летал лучше их.
Пилот был одет в черный, похожий на горнолыжный, комбинезон, точно он хотел отправиться покататься на лыжах, облачился в соответствующие случаю одежды, но тут подвернулась халтура, и он решил немного подзаработать, пожертвовав отдыхом. Гермошлем с темным опущенным стеклом, за которым не разглядеть лица, делал его еще более похожим на спортсмена.
Он явно не собирался покидать самолет. Алазаев помахал ему рукой, приглашая выйти, но пилот, наконец-то проявив признаки жизни, помотал головой из стороны в сторону.
- Чай, - крикнул ему Алазаев, но, вероятно, пилот это не услышал, и тогда Алазаев, сложив указательный и большой пальцы так, словно они держали кружку, поднес их к губам и якобы отпил из воображаемой кружки чай. Все это время он смотрел на пилота. Тот понял эти жесты, но опять ответил отказом.
- В самолете есть чай, - сказал Кемаль, - а пилот не выйдет. Не любит он уходить из самолета.
- Это что же, как крепость, что ли, для него?
- Да.
- Ну, его проблемы...
Надувная белая палатка, слегка присыпанная у основания снегом, вполне могла сойти за один из сугробов, окружавших ее со всех сторон. Отойдешь от нее метров на двадцать, обернешься - и не найдешь сразу, а дорогу обратно отыщешь только по своим же следам и обязательно заплутаешь, если разыграется буря и сотрет отпечатки ног на снегу.
Алазаев пригнулся, раздвинул молнию палатки, отвернул ее полог. Кемаль заметно нервничал, опасливо прислушивался и поглядывал в небеса. Он спешил и успевал сделать два шага, пока Алазаев, которого никак нельзя упрекнуть в медлительности, делал лишь один. По длине каждый из них превосходил взятые в отдельности шаги Кемаля, но Алазаев все никак не мог поспеть за гостем, постоянно отставал от него и смотрел ему в спину. Тот будто знал дорогу. Он шел по следам боевиков, полагая, что если его не останавливают, то он выбрал правильный путь.
- Так, так.
Кемаль столкнулся взглядом с Алазаевым, задержался, будто боялся входить в палатку, подозревая, что там его ждет ловушка. Но глаза боевика были чистыми, как ручей, в котором не спрячешь ни одной корыстной мысли, по крайней мере он так искусно сумел запрятать их в ил и камни, что Кемаль наконец-то решился сделать еще один шаг, но сразу же остановился, и, чтобы втиснуться в палатку следом, Алазаеву пришлось его подтолкнуть. Он сделал это легонько корпусом и животом, как пассажир, который хочет забраться в переполненный автобус, оттесняя от прохода других пассажиров, вошедших в автобус раньше. На него можно прикрикнуть, но обижаться не стоит. Кемаль пошатнулся, полуобернулся, хотел сказать что-то язвительное, похоже, он успел забыть, что такое переполненный автобус, но сдержался.
В палатке на корточках сидели четыре человека. Они жались друг к другу, как куры на насесте, которые хотят согреться морозной ночью. Если б не сковавшие их наручники, то они наверняка схватились бы за руки.
В палатке завис влажный воздух - пленники надышали. Ее следовало бы немного проветрить.
Когда в палатку вошли Кемаль с Алазаевым, пленники попятились, будто увидели страшилище, которое пришло их съесть, но, чтобы утолить голод, ему хватит и одного пленника. Те же, кто сумеют забиться в дальний угол палатки и не попадутся ему на глаза, имеют шанс немного продлить свою жизнь. Они сдвинулись все разом, одновременно уперлись спинами в стенку палатки, натянув до звона ее ткань. До борьбы, после которой слабейшего принесут в жертву, не дошло.
"У двух хорошие глаза", - отметил Кемаль. Он рассматривал их внимательно и придирчиво, как дотошный покупатель, который подошел к прилавку посмотреть на выставленные там товары. Возле него встал продавец. В любой момент, по одному жесту покупателя, он начнет консультировать и расхваливать товар. Но он уже хорошо изучил повадки этого покупателя и сейчас тихо стоял рядышком, не выдавая своего присутствия.
Боевики не стали входить вовнутрь. Во-первых, там мало места. Во-вторых, такие нежелательные свидетели только помешают переговорам.
В палатке даже Кемаль не мог выпрямиться в полный рост, что уж говорить об Алазаеве. Немного согнув спины, точно у них одновременно выросли горбы, они все равно упирались в верх палатки. Подними они теперь руки, стали бы похожи на атлантов, которые не дают небу упасть на землю, но такая задача им не по силам. Их мышцы стали затекать. Они присели, как пленники, те-то знали в какой позе лучше всего коротать время.
- Так, так, - повторил Кемаль, но уже протяжнее. - Меня зовут Кемаль, - это он сказал пленникам. Следующая реплика предназначалась Алазаеву. - Я думаю, что стоит начать вот с этого, - и он ткнул пальчиком в оператора, улыбнулся ему, как маленькому мальчику, который пришел на прием к врачу и боится, что тот сделает ему больно. "Не бойся. Доктор добрый. Ничего он тебе не сделает плохого", - пытались говорить глаза Кемаля.
Этот пленник сильно отличался от остальных. На нем была другая одежда: сейчас грязная и помятая, но джинсы были куплены явно не на дешевой барахолке и если уж не в бутике, так на приличном рынке, которых в Истабане просто не было.
Жаркое солнце Истабана быстро придает коже лица цвет пергамента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61