Но пока он, Кислов, связисты и наблюдатели следили за противником. постоянно перезваниваясь с командирами рот и приданными артиллеристами, — жизнь шла своим чередом.
Бойцы выходили на ночное дежурство в траншеи я, дзоты, как никогда, деятельные и веселые — слух о том, что снайперы, артиллеристы и минометчики ухлопали немецкого генерала, веселил и наполнял гордостью. Правда, поближе к полуночи слухи обросли такими подробностями, что услышь эти байки артиллеристы, они бы возмутились: получалось, что они вроде и ни при чем. Впрочем, если бы пехота услышала то, что говорилось среди артиллеристов, она бы тоже возмутилась, — выходило, что снайперы и минометчики только ахали и мешали: затянули целеуказание, прикрыть пушкарей от огня противника не сумели и сейчас тоже молчат, как будто в рот воды набрали, — того и гляди, противник испортит праздник.
Глава четвертая
После ухода Кислова из отделения домовитый порядок снайперов нарушился, хотя Кислов и помогал чем мог. Когда отделение вернулось в нетопленую землянку, приподнятое, праздничное настроение угасло, пробилась обида неизвестно на кого и на что.
Когда разожгли светильник и Мал ков, чертыхаясь, начал растапливать печь, всегда молчаливый и потому, должно быть, незаметный, бывший партизан и связист Алеша Кропт обратился к Жилину, кажется, с первой за все время пребывания в снайперском отделении просьбой:
— Разрешите отлучиться на полчасика, товарищ сержант?
На пего посмотрели с удивлением и даже с осуждением: после такого боя, перед самым праздником следовало бы побыть вместе, а он отрывается, у него какие-то особые дела…
Жилин поморщился, но кивнул — идите. Костя не любил доставлять людям неприятности, он был уверен, что сделать людям хорошее всегда и легче и приятней, чем сделать плохое…
Когда Кропт ушел, Костя грустно усмехнулся:
— Ну вот, добровольцы-москвичи, равно как и комсомольцы, и остались мы старой компанией. И нет за той компанией ни догляду, ни, обратно же, заботы. Как будем встречать Новый год?
— Как его встретишь? — злился Малков, раздувая огонь под загодя не просушенными дровами — Мамы с папой не предвидится, в магазин не сбегаешь. Поужинаем — и на боковую.
Джунус грустно усмехнулся и стал закуривать, Засядько отвернулся — ему вспомнился дом и школьная елка.
— Ну, сознательность, ну, крепкое моральное состояние: чуть что — разнюнились, — притворно-сердито причитал Костя. — Вместо того чтобы повышать бдительность, они собираются дрыхнуть. Не пойдет! У кого что есть в загашниках?
А что могло быть в загашниках у снайперов, которые каждый день выходили в бой?
— Понятно… Старшин из вас не получилось. Я, видно, тоже не выдвинусь. Хотя, может, до каптенармуса и дослужусь. — Костя достал свой вещмешок и вынул из него неполную фляжку с водкой и банку американской тушенки. В дни его наивысшей славы, после возвращения из дома отдыха, эти богатства подбросил ему командир хозвзвода. У Кости хватило ума не сразу передать их в общий котел. — Остальное приложится. Засядько!
Смотайся-ка к Марии и попроси маленько картошки. Кое-что сварганим. Джунус и я — за приборочку. Порядочек должен быть, как в гвардии…
— А какой порядок в гвардии? — спросил Малков.
— Опытно-показательный. Гвардия — носитель передового боевого опыта. Понятно?
Что-то стронулось в отделении. Разгоралась печка, и ребята словно оттаивали. Стали перестилать нары, подметать, но тут вернулся растерянный Засядько и сказал:
— Картошки не дали…
— Кто не дал? — замирая от недоброго удивления, спросил Костя.
— Мария… Говорит, нечего вам возиться.
— Она что, сама приготовит?
— Да… нет… Просто она сказала, чтоб мы не возились. Что надо — сделается…
Ребята оценивающе оглядели растерянного Засядько, но так и не решили — радоваться им или сокрушаться.
— Она сказала — готовьтесь там…
— Ну и черт с ним! — рассердился Костя. — Раз не разжился картошкой — валяй вон с Малковым в лес, нарежьте лапника…
Засядько с Малковым стали натягивать полушубки, но в дверь постучали валенком.
— Кто там еще? — спросил Малков.
— Открывай, руки заняты! — крикнул из-за двери Кропт.
Он вошел в землянку задом, чтобы ногой прикрыть дверь, а когда обернулся, то оказалось, что под мышками у него зажаты свертки, а в руках он держал маленькие елочки.
Аккуратно разложив елочки па нарах, кинув на стол свертки, Алеша стал вынимать из карманов блестящую катушку, разноцветную проволоку и бумагу. Снял полушубок и скромно сообщил:
— Вот…
— Что — вот? — нарочито серьезно спросил Костя.
— Все для елки.
— Что все?
— Бумага и проволока на игрушки. И серебряная бумага. Из микрофарад.
— Это что еще за микрофарады?
— Это, товарищ сержант, конденсаторы большой емкости. Они делаются из станиоля. А станиоль — это тонкая-тонкая, вроде — папиросной бумаги, блестящая лента. Серебряная.
И на игрушки и так… вообще. А вот здесь, — Кропт пошевелил сверток побольше, — заяц.
А вот это, — он похлопал по свертку поменьше, — компот.
— Черт! — восхищенно протянул Костя. — А ведь ты похлеще Кислова. Но откуда компот?
— Я, ребята, зайца недавно убил. Во время тренировок. Шкурку содрал, а тушку закопал в снег. До Нового года. Шкурку отдал командиру хозвзвода второго батальона — у них там свой скорняк есть. А мне за это компот. А все остальное ребята из взвода связи выдали.
— А как же твоего зайца никто не слопал? Мышей же до черта, да и так… вообще… хищники.
— Так я его по-партизански хранил: облил водой. обморозил, а лед никакие мыши не прогрызут, а хищники не учуют.
— Ну. знаете ли, товарищ Кропт, я даже не представляю, что с вами делать! — Костя обвел взглядом отделение. — Ведь придется его качнуть. А?
И ребята, преодолевая веселую оторопь и попадая в тон командиру, почти серьезно согласились с ним — качать нужно. Заслужил! Но Кропт тоже попал в тон и потому, очень внимательно осмотрев низкие, чуть сочащиеся влагой накаты, согласился:
— Качать, конечно, нужно. Но только на четвереньках — иначе до накатов не достанете.
Терпеть дольше этот нарочито серьезный разговор уже не было сил, и ребята навалились на Кропта, покатали его по нарам, а он, отчаянно крича: "Елки! Елки!", не отбиваясь, хохотал вместе со всеми.
Когда все улеглось, он вынул из полушубка ножницы и серьезно сказал:
— В нашем распоряжении всего час. За этот час нужно сделать все заготовки. А потом за ножницами придут. И за клеем. Садитесь за работу.
Они тесно уселись за шаткий стол, светильник поставили в середину. Каждый, кроме Джунуса, когда-то клеил игрушки для елки, и каждый взялся за дело. Джунуса заставили резать блестящий, почти невесомый станиоль на узенькие полоски. Ножницы оказались занятыми. Тогда в ход пошли ножи-складни и финки. Ребята сопели, вспоминая нелегкие конструкции корзиночек и хлопушек, и поначалу отрывисто перебрасывались словами, потом, когда работа увлекла, Засядько сказал:
— А у нас в Пидгороднем елок в общем-то и не было. У нас сосенку обряжали. Привозили издалека. И свечей много было. А еще яблок и конфет. Ну, яблоки у нас в каждой хате запасали, а вот конфеты — то да… И вот однажды, я уж в седьмом учился, батька одного первоклашки приволок в школу три огромных свежих кавуна. Ну, это арбуза по-нашему.
Квашеных кавунов у нас в каждой хате сколько хоть. А тут — свежие… Думали-думали, как с ними поступить. Крестовину для елки сделали трехпалой и поставили ее на арбузы.
Елка на трех арбузах, как на трех китах… Ну, танцевали там, колядовали и всякое такое, а потом разделили на всех и конфеты, и подарки, и те арбузы. А они ж — красные и сладкие. Я, понимаете, ем и все время думаю: чем же это арбуз пахнет? Никак не пойму — знакомое что-то, а не вспомню. И уж как пошли домой — понял. Свежий арбуз пахнет снегом. И сейчас, как только снег выпадет, так я — вспоминаю те арбузы.
Засядько замолк. Шуршала бумага, ребята тоже вспоминали свои детские елки, и воспоминания те уводили все дальше и все глубже, поднимая затаившуюся в сердцах нежную слабость. Алеша Кропт вздохнул, быстро взглянул на Жилина и, поймав его тревожный взгляд хитро посмеиваясь, сказал:
— А у меня самая странная елка была в прошлом году, на Могилевщине, в партизанах.
Оно ж хоть и оккупация, а с довоенного еще много чего осталось. Мы тоже собирались встретить Новый год, и мужики подвалили нам и сала, и колбас, и самогонки, и яблок само собой. так что н разговеться было чем и повеселиться с чем. И елку устроила прямо в лесу, возле землянок. Выбрали, которая покрасивше, и убрали, чем могли. Но тут пришли разведчики и сказали, что в недалекую деревню приехали за кабанчиками фрицы, а у них машина и сломайся. Может, даже разморозилась. Морозы, как помните, в прошлом году были крепкие. Комиссар спрашивает: "Кто хочет в гости к фрицам?" Собралось нас человек пятнадцать — и поехали. На дровнях. Приехали, а у них — пир горой. Сидят фрицы в бывшем правлении, мундиры расстегнутые, самогон жрут. А девчата им песни поют. И елка стоит — заставили игрушки со всей деревни собрать. Ну, мы в правление,
"хенде хох" и все такое. Взяли их тепленькими…
Никто, из деликатности, наверное, не спросил, что сталось с теми фрицами уже в новом году, но Малков поинтересовался, что сделали с фрицевской размороженной машиной и ее грузом.
— Машину взорвали, а груз деревенским раздали, вернули, — ответил Кропт.
И ввернул очень соленое словцо, от которого Засядько покраснел, а Джунус и остальные еще долго смеялись, Сосредоточенно и весело делая непривычную, деликатную работу — склеивая немудрящие елочные игрушки, бумажные цепи, обряжая их полосками блестящей фольги.
И никому не казалось странным, что вот эти ребята. совсем недавно еще мальчики, несущие в своих душах нежные воспоминания детства и домашних мирных радостей, занимаясь самым тонким и самым светлым делом, какое только можно придумать — созданием игрушек, — совсем недавно были в смертном бою.
Должно быть, Засядько первый стал напевать свою любимую песню: "Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю…". но она, эта песня, вдруг объединила всех, потому что каждый, даже делая то, что он делал на войне, все равно мечтал о каких-то особых подвигах, которые нужны-то были не только ему лично, но и всем. Всем, потому что только со всеми он мог выйти из того нечеловеческого состояния, в которое его ввергли. И даже Джунус, из рода воинов, не знавший этой песни как следует, гудел наравне со всеми и искренне жалел, что ему, степняку, бог не дал настоящих крыльев, чтобы покинуть землю, взлететь в небо и там, в ясной синеве, на виду у всех свершить нечто такое, что приблизило бы освобождение всех, а значит, и его лично, от уже привычного, уже обыденного дела…
— Хватит игрушек. Теперь еще лапнику достать и можно убираться, — сказал Кроит.
— Ты ж две елки принес… — удивился Жилин.
— Так, товарищ сержант, Кислов же сейчас с комбатом. Надо ж ему помочь. Он же нам помогает.
Выходило, что вторая из принесенных Кроптом елочек предназначалась комбату. Ребята сразу приняли такое решение Алеши, но Костя задумался. Не так уж много времени прошло с тех пор, как погиб Лысов. Пока он жил, Костя даже посмеивался и над ним и над комиссаром. Но сейчас Жилин уже не чувствовал неприязни к бывшему комиссару.
Прошлое затушевывало все плохое и высветляло хорошее. Вспомнив Лысова, Костя не мог не вспомнить и Кривоножко: нет теперь у него связного, некому о нем позаботиться, и Костя не пожалел его, а просто воздал должное.
Оценил, как положено, и приказал:
— Засядько и Малков, давайте-ка за лапником и заодно сработайте еще одну елочку. И зайца Марии занесите.
Кропт взглянул на Костю своим ясным, жестким взглядом и доложил:
— Ей я уже закинул. Прямо в землянку.
Костя неудержимо покраснел. Все это время никто никогда не намекал на его любовь с Марией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Бойцы выходили на ночное дежурство в траншеи я, дзоты, как никогда, деятельные и веселые — слух о том, что снайперы, артиллеристы и минометчики ухлопали немецкого генерала, веселил и наполнял гордостью. Правда, поближе к полуночи слухи обросли такими подробностями, что услышь эти байки артиллеристы, они бы возмутились: получалось, что они вроде и ни при чем. Впрочем, если бы пехота услышала то, что говорилось среди артиллеристов, она бы тоже возмутилась, — выходило, что снайперы и минометчики только ахали и мешали: затянули целеуказание, прикрыть пушкарей от огня противника не сумели и сейчас тоже молчат, как будто в рот воды набрали, — того и гляди, противник испортит праздник.
Глава четвертая
После ухода Кислова из отделения домовитый порядок снайперов нарушился, хотя Кислов и помогал чем мог. Когда отделение вернулось в нетопленую землянку, приподнятое, праздничное настроение угасло, пробилась обида неизвестно на кого и на что.
Когда разожгли светильник и Мал ков, чертыхаясь, начал растапливать печь, всегда молчаливый и потому, должно быть, незаметный, бывший партизан и связист Алеша Кропт обратился к Жилину, кажется, с первой за все время пребывания в снайперском отделении просьбой:
— Разрешите отлучиться на полчасика, товарищ сержант?
На пего посмотрели с удивлением и даже с осуждением: после такого боя, перед самым праздником следовало бы побыть вместе, а он отрывается, у него какие-то особые дела…
Жилин поморщился, но кивнул — идите. Костя не любил доставлять людям неприятности, он был уверен, что сделать людям хорошее всегда и легче и приятней, чем сделать плохое…
Когда Кропт ушел, Костя грустно усмехнулся:
— Ну вот, добровольцы-москвичи, равно как и комсомольцы, и остались мы старой компанией. И нет за той компанией ни догляду, ни, обратно же, заботы. Как будем встречать Новый год?
— Как его встретишь? — злился Малков, раздувая огонь под загодя не просушенными дровами — Мамы с папой не предвидится, в магазин не сбегаешь. Поужинаем — и на боковую.
Джунус грустно усмехнулся и стал закуривать, Засядько отвернулся — ему вспомнился дом и школьная елка.
— Ну, сознательность, ну, крепкое моральное состояние: чуть что — разнюнились, — притворно-сердито причитал Костя. — Вместо того чтобы повышать бдительность, они собираются дрыхнуть. Не пойдет! У кого что есть в загашниках?
А что могло быть в загашниках у снайперов, которые каждый день выходили в бой?
— Понятно… Старшин из вас не получилось. Я, видно, тоже не выдвинусь. Хотя, может, до каптенармуса и дослужусь. — Костя достал свой вещмешок и вынул из него неполную фляжку с водкой и банку американской тушенки. В дни его наивысшей славы, после возвращения из дома отдыха, эти богатства подбросил ему командир хозвзвода. У Кости хватило ума не сразу передать их в общий котел. — Остальное приложится. Засядько!
Смотайся-ка к Марии и попроси маленько картошки. Кое-что сварганим. Джунус и я — за приборочку. Порядочек должен быть, как в гвардии…
— А какой порядок в гвардии? — спросил Малков.
— Опытно-показательный. Гвардия — носитель передового боевого опыта. Понятно?
Что-то стронулось в отделении. Разгоралась печка, и ребята словно оттаивали. Стали перестилать нары, подметать, но тут вернулся растерянный Засядько и сказал:
— Картошки не дали…
— Кто не дал? — замирая от недоброго удивления, спросил Костя.
— Мария… Говорит, нечего вам возиться.
— Она что, сама приготовит?
— Да… нет… Просто она сказала, чтоб мы не возились. Что надо — сделается…
Ребята оценивающе оглядели растерянного Засядько, но так и не решили — радоваться им или сокрушаться.
— Она сказала — готовьтесь там…
— Ну и черт с ним! — рассердился Костя. — Раз не разжился картошкой — валяй вон с Малковым в лес, нарежьте лапника…
Засядько с Малковым стали натягивать полушубки, но в дверь постучали валенком.
— Кто там еще? — спросил Малков.
— Открывай, руки заняты! — крикнул из-за двери Кропт.
Он вошел в землянку задом, чтобы ногой прикрыть дверь, а когда обернулся, то оказалось, что под мышками у него зажаты свертки, а в руках он держал маленькие елочки.
Аккуратно разложив елочки па нарах, кинув на стол свертки, Алеша стал вынимать из карманов блестящую катушку, разноцветную проволоку и бумагу. Снял полушубок и скромно сообщил:
— Вот…
— Что — вот? — нарочито серьезно спросил Костя.
— Все для елки.
— Что все?
— Бумага и проволока на игрушки. И серебряная бумага. Из микрофарад.
— Это что еще за микрофарады?
— Это, товарищ сержант, конденсаторы большой емкости. Они делаются из станиоля. А станиоль — это тонкая-тонкая, вроде — папиросной бумаги, блестящая лента. Серебряная.
И на игрушки и так… вообще. А вот здесь, — Кропт пошевелил сверток побольше, — заяц.
А вот это, — он похлопал по свертку поменьше, — компот.
— Черт! — восхищенно протянул Костя. — А ведь ты похлеще Кислова. Но откуда компот?
— Я, ребята, зайца недавно убил. Во время тренировок. Шкурку содрал, а тушку закопал в снег. До Нового года. Шкурку отдал командиру хозвзвода второго батальона — у них там свой скорняк есть. А мне за это компот. А все остальное ребята из взвода связи выдали.
— А как же твоего зайца никто не слопал? Мышей же до черта, да и так… вообще… хищники.
— Так я его по-партизански хранил: облил водой. обморозил, а лед никакие мыши не прогрызут, а хищники не учуют.
— Ну. знаете ли, товарищ Кропт, я даже не представляю, что с вами делать! — Костя обвел взглядом отделение. — Ведь придется его качнуть. А?
И ребята, преодолевая веселую оторопь и попадая в тон командиру, почти серьезно согласились с ним — качать нужно. Заслужил! Но Кропт тоже попал в тон и потому, очень внимательно осмотрев низкие, чуть сочащиеся влагой накаты, согласился:
— Качать, конечно, нужно. Но только на четвереньках — иначе до накатов не достанете.
Терпеть дольше этот нарочито серьезный разговор уже не было сил, и ребята навалились на Кропта, покатали его по нарам, а он, отчаянно крича: "Елки! Елки!", не отбиваясь, хохотал вместе со всеми.
Когда все улеглось, он вынул из полушубка ножницы и серьезно сказал:
— В нашем распоряжении всего час. За этот час нужно сделать все заготовки. А потом за ножницами придут. И за клеем. Садитесь за работу.
Они тесно уселись за шаткий стол, светильник поставили в середину. Каждый, кроме Джунуса, когда-то клеил игрушки для елки, и каждый взялся за дело. Джунуса заставили резать блестящий, почти невесомый станиоль на узенькие полоски. Ножницы оказались занятыми. Тогда в ход пошли ножи-складни и финки. Ребята сопели, вспоминая нелегкие конструкции корзиночек и хлопушек, и поначалу отрывисто перебрасывались словами, потом, когда работа увлекла, Засядько сказал:
— А у нас в Пидгороднем елок в общем-то и не было. У нас сосенку обряжали. Привозили издалека. И свечей много было. А еще яблок и конфет. Ну, яблоки у нас в каждой хате запасали, а вот конфеты — то да… И вот однажды, я уж в седьмом учился, батька одного первоклашки приволок в школу три огромных свежих кавуна. Ну, это арбуза по-нашему.
Квашеных кавунов у нас в каждой хате сколько хоть. А тут — свежие… Думали-думали, как с ними поступить. Крестовину для елки сделали трехпалой и поставили ее на арбузы.
Елка на трех арбузах, как на трех китах… Ну, танцевали там, колядовали и всякое такое, а потом разделили на всех и конфеты, и подарки, и те арбузы. А они ж — красные и сладкие. Я, понимаете, ем и все время думаю: чем же это арбуз пахнет? Никак не пойму — знакомое что-то, а не вспомню. И уж как пошли домой — понял. Свежий арбуз пахнет снегом. И сейчас, как только снег выпадет, так я — вспоминаю те арбузы.
Засядько замолк. Шуршала бумага, ребята тоже вспоминали свои детские елки, и воспоминания те уводили все дальше и все глубже, поднимая затаившуюся в сердцах нежную слабость. Алеша Кропт вздохнул, быстро взглянул на Жилина и, поймав его тревожный взгляд хитро посмеиваясь, сказал:
— А у меня самая странная елка была в прошлом году, на Могилевщине, в партизанах.
Оно ж хоть и оккупация, а с довоенного еще много чего осталось. Мы тоже собирались встретить Новый год, и мужики подвалили нам и сала, и колбас, и самогонки, и яблок само собой. так что н разговеться было чем и повеселиться с чем. И елку устроила прямо в лесу, возле землянок. Выбрали, которая покрасивше, и убрали, чем могли. Но тут пришли разведчики и сказали, что в недалекую деревню приехали за кабанчиками фрицы, а у них машина и сломайся. Может, даже разморозилась. Морозы, как помните, в прошлом году были крепкие. Комиссар спрашивает: "Кто хочет в гости к фрицам?" Собралось нас человек пятнадцать — и поехали. На дровнях. Приехали, а у них — пир горой. Сидят фрицы в бывшем правлении, мундиры расстегнутые, самогон жрут. А девчата им песни поют. И елка стоит — заставили игрушки со всей деревни собрать. Ну, мы в правление,
"хенде хох" и все такое. Взяли их тепленькими…
Никто, из деликатности, наверное, не спросил, что сталось с теми фрицами уже в новом году, но Малков поинтересовался, что сделали с фрицевской размороженной машиной и ее грузом.
— Машину взорвали, а груз деревенским раздали, вернули, — ответил Кропт.
И ввернул очень соленое словцо, от которого Засядько покраснел, а Джунус и остальные еще долго смеялись, Сосредоточенно и весело делая непривычную, деликатную работу — склеивая немудрящие елочные игрушки, бумажные цепи, обряжая их полосками блестящей фольги.
И никому не казалось странным, что вот эти ребята. совсем недавно еще мальчики, несущие в своих душах нежные воспоминания детства и домашних мирных радостей, занимаясь самым тонким и самым светлым делом, какое только можно придумать — созданием игрушек, — совсем недавно были в смертном бою.
Должно быть, Засядько первый стал напевать свою любимую песню: "Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю…". но она, эта песня, вдруг объединила всех, потому что каждый, даже делая то, что он делал на войне, все равно мечтал о каких-то особых подвигах, которые нужны-то были не только ему лично, но и всем. Всем, потому что только со всеми он мог выйти из того нечеловеческого состояния, в которое его ввергли. И даже Джунус, из рода воинов, не знавший этой песни как следует, гудел наравне со всеми и искренне жалел, что ему, степняку, бог не дал настоящих крыльев, чтобы покинуть землю, взлететь в небо и там, в ясной синеве, на виду у всех свершить нечто такое, что приблизило бы освобождение всех, а значит, и его лично, от уже привычного, уже обыденного дела…
— Хватит игрушек. Теперь еще лапнику достать и можно убираться, — сказал Кроит.
— Ты ж две елки принес… — удивился Жилин.
— Так, товарищ сержант, Кислов же сейчас с комбатом. Надо ж ему помочь. Он же нам помогает.
Выходило, что вторая из принесенных Кроптом елочек предназначалась комбату. Ребята сразу приняли такое решение Алеши, но Костя задумался. Не так уж много времени прошло с тех пор, как погиб Лысов. Пока он жил, Костя даже посмеивался и над ним и над комиссаром. Но сейчас Жилин уже не чувствовал неприязни к бывшему комиссару.
Прошлое затушевывало все плохое и высветляло хорошее. Вспомнив Лысова, Костя не мог не вспомнить и Кривоножко: нет теперь у него связного, некому о нем позаботиться, и Костя не пожалел его, а просто воздал должное.
Оценил, как положено, и приказал:
— Засядько и Малков, давайте-ка за лапником и заодно сработайте еще одну елочку. И зайца Марии занесите.
Кропт взглянул на Костю своим ясным, жестким взглядом и доложил:
— Ей я уже закинул. Прямо в землянку.
Костя неудержимо покраснел. Все это время никто никогда не намекал на его любовь с Марией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55