- Его комната прямо под моей, - говорил молодой дипломат. - Лучше всего тебе провести с ним час-другой сегодня после полудня, потренироваться, освежить в памяти приемы фехтования. Я сейчас пойду поговорю с ним. Потом мне нужно будет на час или два сходить в офис, после чего я зайду за тобой. Выходить тебе пока что не советую, если не хочешь, чтобы все на тебя указывали пальцем. Приляг и займись чем-нибудь легким… почитай книгу или что-нибудь такое. Au revoir.
И с этими словами Науманн удалился.
Как только за ним закрылась дверь, Стеттон поднялся. Он был рад остаться один… Хотя в следующее же мгновение ощутил потребность с кем-то поговорить. Он пересек комнату и сел на край кровати.
Потом вскочил на ноги и принялся быстро бегать по комнате, подавленный мыслью, которую очень слабо можно выразить словами: «Я собираюсь драться на дуэли»; мысль эта непрестанно, сильно и отвратительно билась в его висках.
Он остановился, внезапно охваченный накатившим, сумасшедшим гневом - на Шаво, на Алину, на себя, на всех! «Глупец!» - вскричал он, и непонятно было, кому он это адресует. Стеттон подошел к зеркалу на двери гардероба и всмотрелся в свое отражение. Он разглядывал лицо, руки, одежду, как будто никогда прежде не встречал этого субъекта.
На него накатила угрюмая апатия, неодолимое оцепенение ума и тела; боясь, что вот-вот свалится в обморок, он протащился через комнату, лег на кровать и два часа провалялся без движения.
Поднялся он по звонку от портье; через несколько минут вошел Науманн. Он внимательно посмотрел на слегка осунувшееся лицо и мятую одежду приятеля и объявил, что договорился с синьором Доници, который прямо сейчас ждет их.
Стеттону никогда не забыть этот вечер у итальянца-фехтовальщика, в комнате с двумя огромными окнами, выходившими на Уолдерин-Плейс, и стенами, сплошь украшенными рапирами, масками и кинжалами. Кровожадный вид комнаты был в прямом контрасте с самим синьором Доници - невысоким, круглым человечком, обладавшим удивительной грацией и проворством, с лицом, которое напоминало бы лицо херувима, если бы не маленькие, лихо закрученные усы.
Пока продолжалось обучение, Науманн сидел в кресле возле стены, курил сигареты и время от времени что-нибудь советовал, хотя сам не был даже средним фехтовальщиком. Науманна удивили и значительно ободрили способности Стеттона к фехтованию; тот, хотя и был простым любителем, с принципами состязания явно был знаком.
К сожалению, все известные Стеттону хитрости - всякие там мелкие обводы с четырьмя основными позициями при перемещении - теперь уже считались совершенной архаикой, и синьор Доници сделал упор на обучение его новым приемам.
Два часа, с перерывами на отдых, Стеттон делал выпады и отражал их, прыгал, нападал и ускользал до тех пор, пока, в конце концов абсолютно выбившись из сил, не бросил свое оружие. Пот заливал его лицо и шею, он сильно запыхался.
- Достаточно, - заявил он. - Ну и ну, никогда в жизни мне не было так жарко!
Науманн вместе с ним вернулся обратно в отель и оставил Стеттона в его комнате, пообещав вернуться к обеду, а Стеттон обнаружил, что снова остался один.
Выяснилось, что усталость тела передалась мозгу; он был слишком утомлен, даже чтобы думать. Тогда он принял холодный душ, закутался в халат и сел в мягкое кресло отдыхать.
В тот вечер столик в главном зале «Уолдерина», занятый мистером Ричардом Стеттоном и месье Фредериком Науманном, был в центре всеобщего внимания. Болтовня вилась вокруг того, что произошло здесь вчера вечером, и того, что должно было последовать за этим. Воображение общественности воспаряло весьма высоко.
Много историй рассказывалось шепотом, они не столь уж интересны, достаточно сказать только, что имя мадемуазель Солини ни в одной из них не упоминалось.
Беседа двух молодых людей, предоставивших так много материала для разговора за соседними столиками, была не слишком оживленной. Разумеется, говорил в основном Науманн.
Молодой дипломат зачем-то стал подробно излагать историю полудюжины или около того дуэлей, свидетелем которых он был, - а в одной из них - даже основным действующим лицом, - его описания некоторых фантастических выпадов и ужасных ранений были такими живыми и красочными, что Стеттон словно бы ощутил кровавые раны и порезы на собственном теле. Когда повествование достигло апогея, Стеттон уже был похож на мертвеца! Задолго до того, как хотел бы им стать.
Обед закончился, и два молодых человека покинули зал, провожаемые сотней пар глаз; Стеттон чувствовал их на себе. Когда они вышли в коридор, прощальными словами Науманна были:
- Не бойся пропустить звонок… К нужному времени я вернусь за тобой.
Как будто им предстояло приятно провести время за городом.
Стеттон поднимался в лифте, отчетливо сознавая, что все глаза в коридоре обращены на него с нескрываемым любопытством и, возможно даже, - тут он вздрогнул, - с жалостью. Мальчик-лифтер тоже рассматривал его так, будто видел перед собой редкостное животное.
Он снова оказался один в комнате, впереди была долгая ночь. Он разделся, надел халат и шлепанцы, смутно надеясь, что, когда его тело почувствует покой и комфорт, может быть, станет легче и голове. Но надежды не оправдались.
Больше часа он то ворочался на постели, то мерил шагами комнату; потом поплелся к письменному столу, достал бумагу и перо и начал писать письмо отцу и матери.
Письмо получилось интересным, жаль, что из-за недостатка места в книге его нельзя привести полностью.
До этого никогда за всю свою жизнь Стеттон не чувствовал, как много ему нужно сказать им. Он писал с лихорадочной быстротой, покрывая словами страницу за страницей, чувствуя, что среди этого ужасного кошмара ему необходимо поговорить с кем-нибудь из тех, кто знает и любит его и должен посочувствовать ему.
В письме главным образом были нежности, сентиментальности, воспоминания. Он писал целых три часа, а когда, закончив письмо, запечатав и надписав конверт, поднялся из-за стола, то ощутил такую безумную жалость к самому себе, что это эгоистическое чувство можно было бы считать почти возвышенным.
Большая часть ночи уже миновала.
Что же делать?
Он чувствовал, что уснуть не сможет. Мысли - простые мысли, которые рисовали простые картины, - превратились в пытку. Он сел читать книгу и стиснул зубы, силясь отвлечься, но все было бесполезно.
Он поднялся, подошел к окну и открыл его; ворвавшийся холодный ветер ударил ему в лицо. Но вид города с мерцающими огнями, казалось, сведет его с ума; он в бешенстве погрозил кулаком ни в чем не повинной ночи. Потом закрыл окно, подошел к креслу и сел, закрыв лицо руками.
На следующее утро в половине шестого Стеттон, сопровождаемый Науманном, сел в большой серый туристический автомобиль, ожидавший их перед отелем «Уолдерин».
Утро было холодное - такое холодное, что мокрый снег, падавший всю ночь, превратился на тротуаре в хрустящий лед.
Молодые люди были одеты в шубы и кепи, к тому же они перед выездом проглотили по чашке горячего кофе.
Автомобиль тронулся. Внимание Стеттона привлекла спина человека, сидевшего рядом с шофером и одетого во что-то меховое.
- Кто это?
- Врач.
Стеттон отвернулся к окошку.
Машина быстро доехала почти до конца улицы, потом повернула налево на Зевор-роуд. Улицы были тихие и пустынные, казалось, они накрыты серым плащом опасности, а дневной свет освещает их только местами, отчего все вокруг имело странно пятнистый вид.
Стеттон больше ничего не чувствовал и ни о чем не Думал, он пребывал в дреме, но постепенно холод пробудил его; он глубоко и с острым удовольствием вдохнул морозный воздух. Они уже были недалеко, Науманн говорил, что до места встречи машина довезет их за Двадцать минут.
Вдруг ему в голову пришла одна мысль, он наклонился и оглядел сиденье впереди, потом начал ногами ощупывать пол автомобиля.
- Что ты? - спросил Науманн.
- Я не вижу… где шпаги?
- Фраминар привезет их.
Снова тишина. Они уже выехали за город, и машина бойко катилась мимо рядов голых деревьев с наледью на черных ветвях, мимо изредка попадавшихся крестьянских хижин. Холод, казалось, усиливался; мужчины еще глубже спрятали подбородки в меховых воротниках. Автомобиль пересек мост и круто свернул налево; впереди лежала ровная, прямая дорога, с одной стороны которой, примерно с милю в сторону, показалось большое, вытянутое строение, похожее на заброшенную овчарню.
Когда автомобиль приблизился к нему, Науманн нагнулся вперед и коснулся руки шофера, тот кивнул и остановил автомобиль.
Мужчины выбрались из машины и пошли по узкой тропинке, которая вела за строение. Науманн шел впереди, за ним Стеттон; доктор, предварительно вытащив черный кожаный баул, замыкал шествие.
Они обнаружили, что остальные уже там и в одном из многочисленных сараев греют руки над костром, который они развели из старых плах. Вновь прибывшие подошли, и все сдержанно раскланялись друг с другом.
Стеттон заметил на земле у ног месье Шаво длинный черный деревянный ящик и удивленно на него уставился.
Науманн и Фраминар отошли вместе в угол сарая и начали что-то вполголоса обсуждать. Доктор поставил свой баул на землю и сел на него. Месье Шаво остался стоять у огня и воспринимал происходящее с полным равнодушием.
Вскоре Науманн и Фраминар вернулись и объявили, что в сарае недостаточно света, поэтому решено, что все должны выйти наружу. Они вдвоем вытащили деревянный ящик, поставили его на землю и открыли, явив присутствующим две шпаги.
- Снимите ваши пальто, месье, - распорядился Фраминар, который, как старший из двух секундантов, имел право командовать. И вполголоса обратился к Шаво: - Поторопитесь, а то мы замерзнем.
Противники сняли пальто и головные уборы. На Шаво был надет обтягивающий шерстяной жилет, Стеттон остался в плотно вязанной фуфайке.
Он действовал чисто механически, бесконечно повторяя про себя совет синьора Доници, касающийся маленькой хитрости из арсенала самого синьора.
«С разворота вниз и одновременно укол».
При этом Стеттон крепко стиснул губы, чтобы не повторить этого вслух…
- Месье Шаво, ваш выбор, - сказал Фраминар. С этими словами он поднял ящик и поставил его на торец.
Шаво подошел и вынул одну из шпаг. Едва он это сделал, как Фраминар поскользнулся на утоптанном снегу и упал.
Ящик перевернулся, но Шаво успел подхватить его.
При этом его кисть коснулась острия одной их шпаг, и он с проклятием отдернул руку.
- Что такое? - спросил Стеттон, сделав шаг вперед.
- Ничего. Просто укол, - равнодушно отозвался Шаво, поднимая свою шпагу.
- Но если вы ранены…
- Говорю же вам, ничего!
Фраминар тем временем поднялся на ноги и, пробормотав извинения, подал Стеттону другую шпагу. Он настоял на том, чтобы осмотреть руку Шаво, но, увидев, что это просто царапина, развел соперников по своим местам.
Стеттон сжал губы, чтобы удержать их от дрожи.
И сильно удивился, услышав команду Фраминара:
- Господа, en garde!
Быстрый обмен салютами, и затем вращение стали.
От первой же встречи с оружием Шаво у Стеттона упало сердце.
Жесткость глаз Шаво была сравнима только с твердостью его руки. Стеттон ощутил и то и другое сразу.
Конкурировать с этим человеком было невозможно, но при этом… при этом он почувствовал, как кровь взыграла в его жилах.
Они прощупывали друг друга.
Шаво фехтовал с некоторой осторожностью, имея в виду предательский лед, который был у них под ногами. Стеттон сосредоточил все внимание на своем запястье и предоставил телу самому заботиться о себе. Шаво, увидев это, подскочил ближе, подставляя Стеттону эфес своей шпаги.
Внезапно блеснула сталь, быстрый поворот, и Шаво, низко наклонившись, как пантера прыгнул вперед.
Острие его шпаги прорвало фуфайку Стеттона, тот отпрыгнул в сторону, чтобы избежать укола, но поскользнулся на льду и упал на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42