Было уже два часа, когда я окончательно решилась нанести визит доктору. После этого я провела в номере ещё час, определяя с величайшей осторожностью тот предел, до которого я окажу ему доверие. Наконец послала за кэбом и отправилась к трём часам пополудни в Гэмпстид.
Я с некоторым затруднением нашла лечебницу.
Фэруэтер-Вэль находился к югу от Гэмпстида и только недавно начал заселяться. День был пасмурный, и окрестности показались мне очень унылыми. Мы подъезжали к посёлку по новой дороге, извивавшейся между деревьями, которая когда-то была аллеей парка какого-нибудь загородного дома. В конце этой дороги мы выехали на пустынную, открытую местность, с недостроенными виллами, разбросанными по ней, и с множеством свалок из досок, тачек и строительных материалов всякого рода, видневшихся по всем направлениям. В одном углу этой унылой местности стоял большой, не радовавший глаз дом, окружённый только что разбиваемым садом. Там не было ещё ни куста, ни цветка, в общем, не на что было посмотреть. На открытой железной калитке, которая вела за садовую ограду, была прикреплена медная доска с написанными на ней огромными чёрными буквами словом «Лечебница». Колокольчик, когда извозчик позвонил, откликнулся в пустом доме каким-то погребальным звоном, а бледный, с дряблым лицом старый слуга в чёрном платье, отворивший дверь, имел вид только что вышедшего из могилы, чтобы исполнить эту обязанность. Из дома дохнуло на меня запахом сырой извёстки и свежего лака, а за мною ворвался в комнаты сквозной порыв сырого ноябрьского ветра. Я не заметила этого в то время, но, набрасывая эти строки, теперь вспомнила, что дрожала, когда переходила через порог.
Я назвала своё имя слуге: миссис Армадэль, и меня провели в приёмную. Даже огонь потухал от сырости в камине. Единственные книги в тёмных коричневых переплётах, лежавшие на столе, были сочинениями доктора, а единственный предмет, украшавший стены, — диплом (в красивой рамке и под стеклом), который доктор купил вместе с иностранным именем.
Минуты через две хозяин лечебницы вошёл и с весёлым удивлением поднял кверху руки при виде меня.
«Я не имел ни малейшего понятия, кто такая миссис Армадэль, — сказал он. — И вы также переменили ваше имя? Как же хитро поступили вы, не сказав мне об этом, когда мы встретились сегодня утром! Пожалуйте в мой уголок, я не могу держать такого старого и дорогого друга, как вы, в приёмной пациентов».
Уголок доктора находился с задней стороны дома, выходившей на поля, и деревья, предназначенные к срубке, но ещё не срубленные строителями. Отвратительные медные, кожаные и стеклянные приборы и пробирки, искривлённые, как будто это были одушевлённые предметы, изгибавшиеся в болезненной агонии, заполняли одну часть комнаты. Большой книжный шкап со стеклянными дверцами занимал всю противоположную стену, и я увидела на его полках длинные ряды стеклянных банок, в которых плавали в жёлтой жидкости какие-то неопределённого вида мёртвые существа серовато-белого цвета. Над камином в двух больших рамах, висевших рядом с большим пространством между ними, была размещена коллекция фотографических портретов мужчин и женщин. В раме с левой стороны помещались изображения нервных страданий, рама с правой стороны демонстрировала последствия сумасшествия, а пространство между ними было занято красиво раскрашенной бумагой, на которой был написан девиз: «Предупредить болезнь лучше, чем лечиться».
«Вот я здесь с моим гальваническим аппаратом, с моими сбережёнными образцами и со всеми другими медицинскими принадлежностями, — сказал доктор, поставив для меня кресло у камина. — А вот моя система лечения безмолвно обращается с плаката над вашей головой в виде изложения её сути, которое я осмеливаюсь представить с полным откровением. Это не дом сумасшедших, любезная миссис Армадэль. Пусть другие лечат сумасшествие, если хотят, — я останавливаю его. До сих пор у меня в доме ещё нет больных. Но мы живём в таком веке, когда нервное расстройство (сродни помешательству) постоянно увеличивается, и со временем больные будут. Я могу ждать, как Гэрви ждал, как Дженнер ждал. А теперь положите вашу ногу на каминную решётку и расскажите мне о себе. Вы, разумеется, замужем? И какое хорошенькое имя! Примите мои сердечные поздравления; вы имеете два величайших счастья, какие только могут достаться женщине: мужа и дом…»
Я прервала поток искренних поздравлений доктора при первой возможности: «Я замужем, но мои семейные обстоятельства вовсе не столь радостны, — сказала я серьёзно. — Моё настоящее положение не несёт того счастья, которое, как обыкновенно предполагают, достаётся на долю женщины. Я уже нахожусь в положении весьма опасном».
Доктор придвинул свой стул ближе ко мне и тотчас перешёл на своё прежнее докторское обращение и свой прежний откровенный тон.
«Если вы желаете посоветоваться со мною, — сказал он тихо, — вы знаете, что я в своё время хранил много опасных тайн, вы знаете также, что я имею два драгоценных качества для советника. Я не очень щекотлив, и на меня можно положиться безусловно».
Я колебалась даже теперь, сидя с ним одна в его комнате. Для меня было бы так странно довериться кому бы то ни было, кроме меня самой! А между тем, как мне было не довериться другому в таком затруднении, которое касалось юридического вопроса?
«Это как вам угодно, — прибавил доктор. — Я никогда не вызываю доверия, я только принимаю его».
Нечего было делать — приехала я сюда не колебаться, а говорить. Я рискнула и заговорила:
«Дело, о котором я желаю посоветоваться с вами, не относится к вашей докторской опытности, как вы, кажется, Думаете. Но я думаю, что вы можете помочь мне, если я доверюсь вашему большому опыту человека светского. Предупреждаю вас заранее, что я непременно удивлю, а может быть, и испугаю вас».
С этим предисловием я начала мою историю и рассказала ему то, что решилась ему рассказать, не более.
С самого начала я не скрыла моего намерения выдать себя за вдову Армадэля и упомянула без всякой опаски (зная, что доктор может отправиться в контору и сам посмотреть завещание) большой доход, который достанется мне в случае успеха. Некоторые из обстоятельств я сочла нужным изменить или скрыть. Я показала ему известие, напечатанное в газете о гибели яхты, но не сказала ему ничего о неаполитанских происшествиях. Я сообщила ему о точном сходстве двух имён, предоставив ему вообразить, что это сходство случайное. Я сказала ему, как важен пункт в этом деле, что мой муж скрыл своё настоящее имя в глубокой тайне от всех, кроме меня; но для того, чтобы предотвратить общение между ними, я старательно скрыла от доктора, под каким именем Мидуинтер жил всю жизнь. Я призналась, что оставила своего мужа на континенте, но когда доктор задал этот вопрос, я предоставила ему самому заключить — при всей моей решимости я не могла сказать ему этого положительно, — что Мидуинтер знал о замышляемом обмане и что он нарочно остался за границей, чтобы не компрометировать меня своим присутствием. Обойдя это затруднение — или, как я теперь чувствую совершив эту низость, — я вернулась к самой себе и к истине. Я упомянула обо всех обстоятельствах, относившихся к моему браку, о поступках Армадэля и Мидуинтера, поступках, делавших открытие обмана (с помощью показаний других людей) совершенно невозможным.
«Я рассказала вам обо всём, — заявила я в заключение, — что касается цели, которой хочу добиться. Теперь мне остаётся сообщить вам прямо о весьма серьёзном препятствии, стоящем на моём пути».
Доктор, который слушал до сих пор, не прерывая меня, попросил позволения сказать несколько слов, прежде чем я стану продолжать.
Эти «несколько слов» оказались вопросами — умными, дотошными, недоверчивыми вопросами, — на которые, однако, я оказалась способной отвечать с небольшой скрытностью и даже вовсе без скрытности, потому что они относились почти во всём к обстоятельствам, при которых я выходила замуж, и к моему законному мужу, если он вздумает со временем предъявить свои права на меня.
Мои ответы открыли доктору, во-первых, что я так устроила дела в Торп-Эмброзе, что произвела общее впечатление, будто Армадэль намерен на мне жениться; во-вторых, что прежняя жизнь моего мужа не может произвести на него благоприятного впечатления в глазах света; в-третьих, что мы были обвенчаны, не имея свидетелей, в большой приходской церкви, в которой в это же утро были обвенчаны две другие четы, не говоря уже о дюжине других пар, перепутавших всякие воспоминания о нас в голове церковнослужителей, которые венчались после того. Когда я сообщила доктору эти факты и когда он затем удостоверился, что я и Мидуинтер уехали за границу тотчас по выходе из церкви и что матросы, служившие на той яхте, на которой Армадэль уехал из Сомерсетшира (до моего брака), теперь плавают на других кораблях и в разных концах света, — доверие к моим планам ясно выразилось на его лице.
«Насколько я могу предположить, — сказал он, — права вашего мужа на вас (после того, как вы займёте место вдовы умершего мистера Армадэля) не будут основаны ни на чём, кроме его простых уверений, и их, я думаю, вы сможете безопасно опровергнуть. Извините моё естественное недоверие к этому джентльмену, но между ним и вами может произойти в будущем недоразумение, и чрезвычайно желательно удостовериться заранее именно в том, что он может или не может сделать при подобных обстоятельствах. Теперь, когда мы покончили с главным препятствием, которое я вижу на пути вашего успеха, перейдём к тому препятствию, которое вам кажется не менее важным».
Я сама хотела перейти к этому препятствию. Тон, которым доктор говорил о Мидуинтере, хотя я сама была причиной того, страшно мне досаждал и пробудил на минуту старое сумасбродное чувство, которое, как мне казалось, я усыпила навсегда. Я воспользовалась возможностью переменить предмет разговора, упомянула о разнице подписи в церковных книгах между рукой, которою Мидуинтер подписал имя Аллэн Армадэль, и рукой, которой Армадэль Торп-Эмброзский привык подписывать своё имя, с такой поспешностью, которая, по-видимому, показалась доктору смешной.
«Это все? — спросил он, к моему чрезвычайному удивлению и облегчению. — Милая миссис Армадэль, пожалуйста, успокойтесь! Если стряпчие умершего Армадэля захотят видеть доказательства вашего брака, они не обратятся к церковным книгам для этого — могу вас уверить».
«Как! — воскликнула я с удивлением. — Вы хотите сказать, что запись в церковных книгах не служит доказательством моего брака?»
«Это служит доказательством, — сказал доктор, — что вы были обвенчаны с кем-то, но это не служит доказательством, что вы были обвенчаны с мистером Армадзлем Торп-Эмброзским. Джэк Нокиз или Том Стайльз — извините, за пошлость примера — могли получить позволение обвенчаться без оглашения и отправиться в церковь, чтобы обвенчаться с вами под именем мистера Армадэля, и церковная книга (как это могло быть иначе?) должна была в таком случае невинно помогать обману. Я вижу, что удивляю вас. Когда вы начали рассказывать это интересное дело, то удивили меня — теперь я могу в этом признаться, — уделив так много внимания любопытному сходству между двумя именами. Вы могли приступить к смелому и романтическому предприятию, в которое вы теперь вступили, не имея никакой необходимости выходить замуж за вашего настоящего супруга. Всякий другой человек пригодился бы точно так же, только если бы он согласился назваться мистером Армадэлем».
Я рассердилась на это.
«Всякий другой человек не годился бы точно так же, — немедленно возразила я. — Если бы не сходство имён, я и не подумала бы вовсе об этом предприятии».
Доктор согласился слишком поспешно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70