Я так же мало знала о существовании благотворительных обществ, как и закона. По крайней мере, я могла бы вернуться к честным людям, у которых прежде жила. Когда я вырвалась на свободу через несколько дней, мне было уже стыдно вернуться к честным людям. Безнадежно и беспомощно, без добровольного греха, без собственного выбора, стремилась я, как стремятся тысячи других женщин, по жизненному пути, который наложил на меня клеймо на всю остальную мою жизнь.
Удивляетесь ли вы моему невежеству, обнаруженному в этом признании?
Вы, имеющие поверенных, которые сообщают вам о всех тонкостях закона, читающие газеты, указы и имеющие деятельных друзей, расхваливающих вам постоянно благотворительные заведения, вы, обладающие этими выгодами, не имеете никакого понятия о том неведении, в котором живут ваши погибшие ближние. Они ничего не знают (если только это не мошенники, привыкшие обирать общество) о ваших благородных планах помогать им. Цель благотворительных заведений и объявления, как о них узнавать и обращаться к ним, следовало бы поместить на углу каждой улицы. Что мы знаем о публичных обедах, красноречивых проповедях и четко напечатанных циркулярах? Время от времени известие о каком-нибудь одиноком существе (по большей части женщине), совершившем самоубийство, может быть, в пяти минутах ходьбы от того заведения, которое отворило бы ей двери, появляется в газетах, приводит вас в страшное негодование, а потом забывается. Постарайтесь сделать известными благотворительные заведения и приюты для людей без денег, как стараются сделать известными новую пьесу, новый журнал, новое лекарство для людей с деньгами, и вы спасете много одиноких созданий, погибающих теперь.
Вы простите и поймете меня, если я не скажу ничего более об этом периоде моей жизни. Позвольте мне перейти к новому событию в моей карьере, которое во второй раз обратило на меня внимание в суде.
Как ни была печальна моя опытность, она не научила меня дурно думать о людях. Я нашла добрые сердца, сочувствовавшие мне в моих прежних неприятностях, и у меня были друзья, верные, бескорыстные, великодушные друзья между моими сестрами по несчастью. Одна из этих бедных женщин (с радостью думаю, что она оставила свет, так сурово поступивший с ней) особенно привлекла мое сочувствие. Она была самое кроткое, самое бескорыстное существо, с каким когда-либо случалось мне встречаться. Мы жили как сестры. Не раз в мрачные часы, когда мысль о самоубийстве приходит к отчаявшейся женщине, образ моей бедной, преданной приятельницы, которая осталась страдать одна, приходил мне на ум и удерживал меня. Вы вряд ли поймете это, но даже и у нас были счастливые дни. Когда у нее или у меня было несколько лишних шиллингов, мы делали друг другу маленькие подарки и наслаждались нашим скромным удовольствием давать и получать так же сильно, как и самые добродетельные женщины на свете.
Однажды я повела мою приятельницу в лавку купить ей ленту — только бант для платья. Она должна была выбрать, а я заплатить, и лента должна была быть самая хорошенькая, какую только можно было достать за деньги.
Лавка была переполнена, и нам пришлось немножко подождать.
Возле меня, когда я стояла у прилавка с моей подругой, находилась щегольски одетая женщина, выбиравшая носовые платки. Платки были вышиты великолепно, но щеголихе было трудно угодить. Она презрительно скомкала их в кучу и потребовала показать другие. Приказчик, убирая платки с прилавка, не досчитался одного. Он знал об этом точно, потому что вышивка на платке была какая-то особенная, так что платок этот приметить было легко. Я была одета бедно и стояла возле самых носовых платков. Посмотрев на меня, он закричал хозяину:
— Заприте дверь! В лавке есть вор!
Дверь заперли, пропавшего платка напрасно искали на прилавке и на полу. Совершено было воровство, и я была обвинена.
Не скажу ничего о том, что я чувствовала, расскажу только о том, что случилось.
Меня обыскали, и платок нашли у меня. Женщина, стоявшая возле меня, увидев, что ей угрожает разоблачение, вероятно, успела сунуть украденный платок в мой карман. Только искусная воровка могла сделать это так, чтобы я этого не заметила. Перед этим фактом бесполезно было уверять в своей невиновности. Я не могла сослаться и на свою репутацию. Моя приятельница хотела заступиться за меня, но кто была она? Такая же пропащая женщина, как и я. Показание моей хозяйки в пользу моей честности не произвело никакого действия. Против нее уже говорило то, что она пускала к себе на квартиру таких женщин. Меня судили и нашли виновной. Рассказ о моем бесславии теперь полон, мистер Голмкрофт. Все равно, невинна я или нет, стыд остается — я была посажена в тюрьму за воровство.
Смотрительница тюрьмы приняла во мне участие. Она дала благоприятный отзыв начальству о моем поведении, и когда я отбыла свой срок (так у нас говорится), она дала мне письма к доброму другу моих последних лет — той даме, которая приедет забрать меня обратно к себе в приют.
С того времени история моей жизни более ничего, как история о напрасных усилиях женщины занять потерянное место в обществе.
Смотрительница, приняв меня в приют, сказала откровенно, что на пути к возвращению мне предстоят страшные препятствия. Но она видела, что я чистосердечна, почувствовала ко мне женскую симпатию и сострадание. Со своей стороны я не прочь была начать медленный и утомительный обратный путь к порядочной жизни, с самого смиренного начала — как служанка. Получив аттестат из приюта, я поступила в порядочный дом. Я трудилась усердно, трудилась безропотно, но роковое наследство моей матери с самого начала преследовало меня. Моя наружность привлекла внимание, мое обращение и привычки не походили на обращение и привычки тех женщин, между которыми бросила меня судьба. Я переменила одно место за другим, все с одним и тем же результатом. Подозрение и ревность перенести я могла, но я была беззащитна, когда любопытстве в свою очередь завладело мной. Раньше или позже расспросы вели к открытию. Иногда слуги угрожали мне, что все разом откажутся от места, — и я была принуждена уходить. Иногда там, где бывал в семействе молодой человек, сплетни указывали на него и на меня — и опять я принуждена была уходить. Если вам интересно, мисс Розбери может рассказать вам историю этих грустных дней. Я рассказала ей ее в ту памятную ночь, когда мы встретились во французском домике, и у меня недостает духа повторить ее теперь. Через некоторое время меня утомила безнадежная борьба. Отчаяние овладело мной — я лишилась всякой надежды на милосердие Господне. Не раз подходила я к тому или другому мосту и смотрела через перила на реку или говорила самой себе: "Другие женщины делали это, почему не сделать мне?
Вы спасли меня в то время, мистер Грэй, как спасали и после того. Я принадлежала к вашим прихожанкам, когда вы произносили проповедь в капелле приюта. Вы примирили других, кроме меня, с нашим трудным земным странствованием. От их имени и моего я благодарю вас.
Я забыла, через какое время после того счастливого дня, когда вы утешили и поддержали нас, началась война между Францией и Германией. Но я никогда не забуду того вечера, когда смотрительница пригласила меня в свою комнату и сказала:
— Душа моя, ваша жизнь пропадает здесь понапрасну. Если у вас осталось мужество для новой попытки, то я могу предоставить вам еще случай.
Оставалась я месяц на стажировке в лондонском госпитале. Потом я надела красный крест Женевской Конвенции и была назначена сиделкой во французский походный лазарет. Когда вы увидели меня в первый раз, мистер Голмкрофт, я была еще в одежде сиделки, скрытой от вас и от всех под серым плащом. Вы знаете, что было потом, вы знаете, как я вступила в этот дом.
Я не преувеличивала неприятности и испытания, когда рассказывала вам свою жизнь. Я добросовестно описала, какова она была, когда я встретилась с мисс Розбери, — жизнь без надежды. Дай Бог, чтоб вы никогда не испытали искушения, овладевшего мной, когда осколок гранаты поразил жертву во французском домике. Она, как сказал доктор, лежала мертвой. Ее имя было не запятнано. Ее будущность обещала мне награду, в которой мне отказывали честные усилия раскаивающейся женщины. Мое потерянное место в обществе возвращалось с одним условием — я должна пойти для этого на обман. У меня не было никакой будущности, у меня не было друга, который мог бы посоветовать мне и спасти меня. Самые лучшие годы моей молодости прошли в напрасной борьбе за возвращение своего доброго имени. Таково было мое положение, когда возможность присвоить имя мисс Розбери пришла на ум. Под влиянием минутного порыва, необдуманно — нечестно, если вы хотите, я воспользовалась случаем и позволила вам пропустить меня через немецкие посты под именем мисс Розбери. Приехав в Англию, имея время обдумать, я сделала первое и последнее усилие отступить, пока еще не поздно. Я отправилась в приют, остановилась на противоположной стороне улицы и стала на него смотреть. Прежняя безнадежная жизнь воскресла в моем воображении, когда я смотрела на знакомую дверь, ужас вернуться к этой жизни, проникал сквозь меня, я никак не могла принудить себя ее вновь перенести. Пустой кеб проезжал мимо в эту минуту. В отчаянии я остановила его. А когда он спросил: "Куда ехать? ", я опять с отчаянием ответила ему: «В Мэбльторн».
О том, как я страдала тайно после моего душевного обмана, позволившего мне остаться у леди Джэнет, я не скажу ничего. Многое, удивлявшее вас в моем поведении, ясно для вас теперь. Вы должны были заметить давно, что я несчастна. Теперь вы знаете почему.
Мое признание окончено, моя совесть наконец заговорила. С вас снято обещание, данное мне, — вы свободны. Поблагодарите мистера Джулиана Грэя за то, что я стою здесь и сама обвиняю себя в проступке, который совершила, перед человеком, которого я оскорбила.
Глава XXVIII
ПРИГОВОР, ПРОИЗНЕСЕННЫЙ НАД НЕЙ
Рассказ был закончен. Последние звуки ее голоса замерли в тишине.
Глаза Мерси все еще были устремлены на Ораса. После того, что он услышал, мог ли он устоять от этого кроткого умоляющего взгляда? Простит ли он ей? Несколько минут перед тем Джулиан видел слезы на щеках Ораса и думал, что он жалеет ее. Почему же он теперь молчал? Возможно ли, чтоб он жалел только самого себя?
В последний раз, в этот кризисный миг ее жизни, Джулиан заступился за Мерси. Он никогда не любил ее до такой степени, как в эту минуту. Даже с его великодушным характером тяжело было ходатайствовать за нее перед Орасом фактически против себя. Но он обещал ей всю возможную помощь, какую может предложить самый верный друг. Верно и мужественно он сдержал свое обещание.
— Орас! — сказал он.
Орас медленно поднял глаза. Джулиан встал и подошел к нему.
— Она просит вас поблагодарить меня, если ее совесть заговорила. Благодарите благородную натуру, которая отозвалась, когда я обратился к ней. Отдайте справедливость бесценному достоинству женщины, которая может говорить правду. Ее сердечному раскаянию радуются небеса. Неужели оно не защитит ее на земле? Уважайте ее, если вы христианин, сожалейте о ней, если вы человек!
Он ждал. Орас не отвечал ему.
Глаза Мерси со слезами обратились на Джулиана. Его сердце жалело ее. Его слова утешали и прощали Мерси. Когда она опять посмотрела на Ораса, она сделала это с усилием. Его влияние на нее прошло. В глубине души ее возникла непрошеная мысль — мысль, которую прогнать уже было нельзя: "Неужели я когда-нибудь могла любить этого человека? " Она сделала к нему шаг. Не могла же она, даже теперь, совсем забыть прошлое. Она протянула руку.
Он тоже встал, не смотря на нее.
— Прежде чем мы расстанемся навсегда, — сказала она ему, — возьмите мою руку в знак того, что вы прощаете мне…
Он колебался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Удивляетесь ли вы моему невежеству, обнаруженному в этом признании?
Вы, имеющие поверенных, которые сообщают вам о всех тонкостях закона, читающие газеты, указы и имеющие деятельных друзей, расхваливающих вам постоянно благотворительные заведения, вы, обладающие этими выгодами, не имеете никакого понятия о том неведении, в котором живут ваши погибшие ближние. Они ничего не знают (если только это не мошенники, привыкшие обирать общество) о ваших благородных планах помогать им. Цель благотворительных заведений и объявления, как о них узнавать и обращаться к ним, следовало бы поместить на углу каждой улицы. Что мы знаем о публичных обедах, красноречивых проповедях и четко напечатанных циркулярах? Время от времени известие о каком-нибудь одиноком существе (по большей части женщине), совершившем самоубийство, может быть, в пяти минутах ходьбы от того заведения, которое отворило бы ей двери, появляется в газетах, приводит вас в страшное негодование, а потом забывается. Постарайтесь сделать известными благотворительные заведения и приюты для людей без денег, как стараются сделать известными новую пьесу, новый журнал, новое лекарство для людей с деньгами, и вы спасете много одиноких созданий, погибающих теперь.
Вы простите и поймете меня, если я не скажу ничего более об этом периоде моей жизни. Позвольте мне перейти к новому событию в моей карьере, которое во второй раз обратило на меня внимание в суде.
Как ни была печальна моя опытность, она не научила меня дурно думать о людях. Я нашла добрые сердца, сочувствовавшие мне в моих прежних неприятностях, и у меня были друзья, верные, бескорыстные, великодушные друзья между моими сестрами по несчастью. Одна из этих бедных женщин (с радостью думаю, что она оставила свет, так сурово поступивший с ней) особенно привлекла мое сочувствие. Она была самое кроткое, самое бескорыстное существо, с каким когда-либо случалось мне встречаться. Мы жили как сестры. Не раз в мрачные часы, когда мысль о самоубийстве приходит к отчаявшейся женщине, образ моей бедной, преданной приятельницы, которая осталась страдать одна, приходил мне на ум и удерживал меня. Вы вряд ли поймете это, но даже и у нас были счастливые дни. Когда у нее или у меня было несколько лишних шиллингов, мы делали друг другу маленькие подарки и наслаждались нашим скромным удовольствием давать и получать так же сильно, как и самые добродетельные женщины на свете.
Однажды я повела мою приятельницу в лавку купить ей ленту — только бант для платья. Она должна была выбрать, а я заплатить, и лента должна была быть самая хорошенькая, какую только можно было достать за деньги.
Лавка была переполнена, и нам пришлось немножко подождать.
Возле меня, когда я стояла у прилавка с моей подругой, находилась щегольски одетая женщина, выбиравшая носовые платки. Платки были вышиты великолепно, но щеголихе было трудно угодить. Она презрительно скомкала их в кучу и потребовала показать другие. Приказчик, убирая платки с прилавка, не досчитался одного. Он знал об этом точно, потому что вышивка на платке была какая-то особенная, так что платок этот приметить было легко. Я была одета бедно и стояла возле самых носовых платков. Посмотрев на меня, он закричал хозяину:
— Заприте дверь! В лавке есть вор!
Дверь заперли, пропавшего платка напрасно искали на прилавке и на полу. Совершено было воровство, и я была обвинена.
Не скажу ничего о том, что я чувствовала, расскажу только о том, что случилось.
Меня обыскали, и платок нашли у меня. Женщина, стоявшая возле меня, увидев, что ей угрожает разоблачение, вероятно, успела сунуть украденный платок в мой карман. Только искусная воровка могла сделать это так, чтобы я этого не заметила. Перед этим фактом бесполезно было уверять в своей невиновности. Я не могла сослаться и на свою репутацию. Моя приятельница хотела заступиться за меня, но кто была она? Такая же пропащая женщина, как и я. Показание моей хозяйки в пользу моей честности не произвело никакого действия. Против нее уже говорило то, что она пускала к себе на квартиру таких женщин. Меня судили и нашли виновной. Рассказ о моем бесславии теперь полон, мистер Голмкрофт. Все равно, невинна я или нет, стыд остается — я была посажена в тюрьму за воровство.
Смотрительница тюрьмы приняла во мне участие. Она дала благоприятный отзыв начальству о моем поведении, и когда я отбыла свой срок (так у нас говорится), она дала мне письма к доброму другу моих последних лет — той даме, которая приедет забрать меня обратно к себе в приют.
С того времени история моей жизни более ничего, как история о напрасных усилиях женщины занять потерянное место в обществе.
Смотрительница, приняв меня в приют, сказала откровенно, что на пути к возвращению мне предстоят страшные препятствия. Но она видела, что я чистосердечна, почувствовала ко мне женскую симпатию и сострадание. Со своей стороны я не прочь была начать медленный и утомительный обратный путь к порядочной жизни, с самого смиренного начала — как служанка. Получив аттестат из приюта, я поступила в порядочный дом. Я трудилась усердно, трудилась безропотно, но роковое наследство моей матери с самого начала преследовало меня. Моя наружность привлекла внимание, мое обращение и привычки не походили на обращение и привычки тех женщин, между которыми бросила меня судьба. Я переменила одно место за другим, все с одним и тем же результатом. Подозрение и ревность перенести я могла, но я была беззащитна, когда любопытстве в свою очередь завладело мной. Раньше или позже расспросы вели к открытию. Иногда слуги угрожали мне, что все разом откажутся от места, — и я была принуждена уходить. Иногда там, где бывал в семействе молодой человек, сплетни указывали на него и на меня — и опять я принуждена была уходить. Если вам интересно, мисс Розбери может рассказать вам историю этих грустных дней. Я рассказала ей ее в ту памятную ночь, когда мы встретились во французском домике, и у меня недостает духа повторить ее теперь. Через некоторое время меня утомила безнадежная борьба. Отчаяние овладело мной — я лишилась всякой надежды на милосердие Господне. Не раз подходила я к тому или другому мосту и смотрела через перила на реку или говорила самой себе: "Другие женщины делали это, почему не сделать мне?
Вы спасли меня в то время, мистер Грэй, как спасали и после того. Я принадлежала к вашим прихожанкам, когда вы произносили проповедь в капелле приюта. Вы примирили других, кроме меня, с нашим трудным земным странствованием. От их имени и моего я благодарю вас.
Я забыла, через какое время после того счастливого дня, когда вы утешили и поддержали нас, началась война между Францией и Германией. Но я никогда не забуду того вечера, когда смотрительница пригласила меня в свою комнату и сказала:
— Душа моя, ваша жизнь пропадает здесь понапрасну. Если у вас осталось мужество для новой попытки, то я могу предоставить вам еще случай.
Оставалась я месяц на стажировке в лондонском госпитале. Потом я надела красный крест Женевской Конвенции и была назначена сиделкой во французский походный лазарет. Когда вы увидели меня в первый раз, мистер Голмкрофт, я была еще в одежде сиделки, скрытой от вас и от всех под серым плащом. Вы знаете, что было потом, вы знаете, как я вступила в этот дом.
Я не преувеличивала неприятности и испытания, когда рассказывала вам свою жизнь. Я добросовестно описала, какова она была, когда я встретилась с мисс Розбери, — жизнь без надежды. Дай Бог, чтоб вы никогда не испытали искушения, овладевшего мной, когда осколок гранаты поразил жертву во французском домике. Она, как сказал доктор, лежала мертвой. Ее имя было не запятнано. Ее будущность обещала мне награду, в которой мне отказывали честные усилия раскаивающейся женщины. Мое потерянное место в обществе возвращалось с одним условием — я должна пойти для этого на обман. У меня не было никакой будущности, у меня не было друга, который мог бы посоветовать мне и спасти меня. Самые лучшие годы моей молодости прошли в напрасной борьбе за возвращение своего доброго имени. Таково было мое положение, когда возможность присвоить имя мисс Розбери пришла на ум. Под влиянием минутного порыва, необдуманно — нечестно, если вы хотите, я воспользовалась случаем и позволила вам пропустить меня через немецкие посты под именем мисс Розбери. Приехав в Англию, имея время обдумать, я сделала первое и последнее усилие отступить, пока еще не поздно. Я отправилась в приют, остановилась на противоположной стороне улицы и стала на него смотреть. Прежняя безнадежная жизнь воскресла в моем воображении, когда я смотрела на знакомую дверь, ужас вернуться к этой жизни, проникал сквозь меня, я никак не могла принудить себя ее вновь перенести. Пустой кеб проезжал мимо в эту минуту. В отчаянии я остановила его. А когда он спросил: "Куда ехать? ", я опять с отчаянием ответила ему: «В Мэбльторн».
О том, как я страдала тайно после моего душевного обмана, позволившего мне остаться у леди Джэнет, я не скажу ничего. Многое, удивлявшее вас в моем поведении, ясно для вас теперь. Вы должны были заметить давно, что я несчастна. Теперь вы знаете почему.
Мое признание окончено, моя совесть наконец заговорила. С вас снято обещание, данное мне, — вы свободны. Поблагодарите мистера Джулиана Грэя за то, что я стою здесь и сама обвиняю себя в проступке, который совершила, перед человеком, которого я оскорбила.
Глава XXVIII
ПРИГОВОР, ПРОИЗНЕСЕННЫЙ НАД НЕЙ
Рассказ был закончен. Последние звуки ее голоса замерли в тишине.
Глаза Мерси все еще были устремлены на Ораса. После того, что он услышал, мог ли он устоять от этого кроткого умоляющего взгляда? Простит ли он ей? Несколько минут перед тем Джулиан видел слезы на щеках Ораса и думал, что он жалеет ее. Почему же он теперь молчал? Возможно ли, чтоб он жалел только самого себя?
В последний раз, в этот кризисный миг ее жизни, Джулиан заступился за Мерси. Он никогда не любил ее до такой степени, как в эту минуту. Даже с его великодушным характером тяжело было ходатайствовать за нее перед Орасом фактически против себя. Но он обещал ей всю возможную помощь, какую может предложить самый верный друг. Верно и мужественно он сдержал свое обещание.
— Орас! — сказал он.
Орас медленно поднял глаза. Джулиан встал и подошел к нему.
— Она просит вас поблагодарить меня, если ее совесть заговорила. Благодарите благородную натуру, которая отозвалась, когда я обратился к ней. Отдайте справедливость бесценному достоинству женщины, которая может говорить правду. Ее сердечному раскаянию радуются небеса. Неужели оно не защитит ее на земле? Уважайте ее, если вы христианин, сожалейте о ней, если вы человек!
Он ждал. Орас не отвечал ему.
Глаза Мерси со слезами обратились на Джулиана. Его сердце жалело ее. Его слова утешали и прощали Мерси. Когда она опять посмотрела на Ораса, она сделала это с усилием. Его влияние на нее прошло. В глубине души ее возникла непрошеная мысль — мысль, которую прогнать уже было нельзя: "Неужели я когда-нибудь могла любить этого человека? " Она сделала к нему шаг. Не могла же она, даже теперь, совсем забыть прошлое. Она протянула руку.
Он тоже встал, не смотря на нее.
— Прежде чем мы расстанемся навсегда, — сказала она ему, — возьмите мою руку в знак того, что вы прощаете мне…
Он колебался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46