Белчера или даже Рэндалла...
— Нет, они не стали бы марать руки, как и не приняли взятку от администрации «Ковент-Гарден». Но, по-вашему, я могу не узнать Верзилу Хенчмена после того, как поставил на него две тысячи в матче с Бойцовым Петухом и проиграл? Или Дэна Спарклера? Или Ноттингема Пича? — Элванли слегка повысил голос. — Это отребье ринга. Через пять минут, если не меньше, театр взорвется, как крепость, под которую подложили мину.
В коридоре на несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая только звуками музыки и шорохом платьев.
— Но с какой стати? — осведомился Файрбрейс. — Никто ничего не имеет против итальянцев. Хотя постойте! Во время беспорядков в «Ковент-Гарден» несколько человек подняло крик, выступая против иностранных певцов. Но это был всего лишь предлог.
— Это и сейчас предлог, — обыденным тоном произнес Элванли, — чтобы убить Даруэнта.
Глаза Файрбрейса расширились.
— Убить?
— Конечно, это только мое мнение, — продолжал Элванли, пряча платок и табакерку, — но мне кажется, после потасовки его найдут со сломанной шеей или хребтом. Помните, в «Ковент-Гарден» тоже нашли мертвеца. Кто видел, как это произошло? Кого можно было обвинить в этой суматохе? Такой трюк был бы достоин Старого Кью, не будь он мертв и проклят. Это подстроено...
— Человеком, которого вы называете смертельным врагом Даруэнта?
— Да. Человеком, который был переодет кучером с кладбища. — Элванли помолчал. — Нед, он в ловушке, откуда ему не выбраться. Ради бога, не делайте ситуацию еще хуже!
Файрбрейс отбросил накидку на плечи и медленно смотал хлыст.
— Даруэнту точно известно, что он в ловушке? — сквозь зубы осведомился племянник майора Шарпа.
— Да. Я предупредил его на лестнице театра. Но он всего лишь сказал...
— Что сказал?
— Что это его единственная возможность встретиться с кучером лицом к лицу.
Файрбрейс встал рядом с Элванли, и теперь оба смотрели в одну сторону.
— Конечно, он может встретиться с кучером, — усмехнулся Файрбрейс, — а заодно и со мной. Посмотрим, что из этого выйдет. — Он щелкнул хлыстом. Звук походил на пистолетный выстрел. — Любопытно, — добавил Файрбрейс, — о чем сейчас болтают Даруэнт и его дорогая супруга?
Звонкий удар тарелок возвестил об окончании увертюры. Раздались аплодисменты, похожие на стук дождя по крыше.
В ложе 45 Кэролайн и Даруэнт продолжали разговор, начатый несколько минут назад, когда они вошли в ложу. Страсти накалились до опасного предела.
— Может быть, вы посмотрите на меня? — спросила Кэролайн.
Даруэнт обернулся.
Кэролайн надела — неужели намеренно? — белое атласное платье с низким вырезом, красным поясом и рубином на груди. Этот наряд был на ней в ночь свадьбы в Ньюгейте.
— Вы не любите вашу мисс Спенсер, — тихо сказала она. — И никогда не любили. В тюрьме вы изобрели счастливую Аркадию, где нет никаких забот, и поселили ее в ней. Но все это неправда.
— Кэролайн, я...
— Правду говорю я, и вы это знаете! А вот я не знаю, приходилось ли когда-нибудь женщине стыдиться самой себя так, как стыжусь я!
— Если вы имеете в виду мой непрошеный визит в вашу ванную... — начал Даруэнт, пытаясь говорить беспечным тоном.
— Нет. — Кэролайн печально улыбнулась. — Можете заходить в любое время, если вам нравится. Но... — Она прижала ладони к щекам, чувствуя, как они краснеют, хотя это едва ли можно было разглядеть в темной ложе. — Но я была такой высокомерной, такой уверенной в том, что я выше чувств, испытываемых другими женщинами! Мужчины казались мне отвратительными. Я не могла выносить их прикосновений! Моя сила воли казалась мне несокрушимой! Но я встретила вас, и от нее ничего не осталось...
Кэролайн умолкла. Они сидели рядом на двух плюшевых стульях, отодвинутых от края ложи. Даруэнт попытался заговорить, но Кэролайн его опередила:
— Я призналась публично, что люблю вас! А ведь я могла бы поклясться, Дик, что даже щипцы, которыми истязают грешников в аду, не заставят меня сказать такое! Но я это сделала, и горжусь, потому что... Неужели вы не поняли, что мы с вами из одного теста?
— Из какого же?
— Вы бунтарь, и я тоже, хотя не осмеливалась в этом признаться. — Кэролайн выпрямилась, тряхнув локонами. — Во что вы верите, Дик?
— В каком смысле?
— В самом прямом. Что этот мир значит для вас?
Их ложа была обращена лицом к опущенному занавесу, находясь в центре яруса. Даруэнт смутно осознавал, что оркестр играет увертюру и что где-то разгорается скандал из-за брошенной в партер апельсиновой кожуры.
— "Мы считаем очевидным, — заговорил он, — что все люди созданы равными, что Творец наделил их неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью".
Торжественные слова, казалось, повисли в воздухе, словно знамена.
— "Созданы равными", — повторила Кэролайн. — Я это ненавижу!
— Так я и подозревал.
— Но какое имеет значение, если вы и я верим в...
— В стремление к счастью?
— В счастье! Вы бы освободили мужчин, а я — женщин, дав им равные с мужчинами права! Но это всего лишь иллюзия. — В голосе Кэролайн звучала безнадежность. — Когда же вы поймете, Дик, что не можете сражаться с обществом?
— Я уже начинаю понимать.
— Тогда что вы будете делать?
— Когда эта история закончится...
— Если она не закончится вместе с вашей жизнью.
— Да, разумеется. Теперь у меня есть поместье в Кенте, где среди зеленых деревьев текут ручьи. Я провел там детство. — Даруэнт замолчал, ощутив, что его тяга к Кэролайн грозила вырваться из-под контроля. — Если бы я мог увезти вас туда, спрятав от всего мира...
— Я могла бы жить там с вами до конца дней, — быстро ответила Кэролайн. — А могла бы Долли Спенсер?
Даруэнт не ответил.
— Поверьте, — настаивала Кэролайн, — я не имею ничего против нее. Мне она нравится. Сегодня вечером, когда Долли попросила примерить одно из моих платьев, я сказала, что она может взять себе полдюжины, если пообещает не вставать до завтра. Но смогла бы она провести хотя бы две недели в деревне, вдали от Лондона и театров, не умирая от скуки? Есть ли у вас что-нибудь общее, кроме...
Даруэнт вновь обернулся.
На этот раз он не учел, что Кэролайн так близко. Их щеки соприкоснулись, и в следующий миг они уже были в объятиях друг друга.
— Будьте вы прокляты! — произнес Даруэнт сдавленным голосом. — Теперь я вас понимаю, хотя должен был понять давным-давно.
— Понимаете?
— Холодная и высокомерная? Как бы не так! Ваша беда в том, что вы действуете возбуждающе, как вино. Вы одновременно, мадам, Цирцея и Праматерь Ева, ангел и демон...
— Если вы собираетесь проклинать меня таким образом, то продолжайте! — шепнула Кэролайн.
— Нет! Будем честны! — Он стиснул ее руки. — Сегодня утром я сказал Долли, что люблю ее.
— Но ведь вы так не думали?
— Думал, когда говорил! — Даруэнт ударил себя кулаком по колену. — Что я такое, что такое любой мужчина, если не флюгер, вращаемый собственной глупостью? Но и тогда у меня перед глазами были вы, Кэролайн! Если бы я сказал сейчас то же самое вам...
— Но ведь только это и имеет значение, не так ли?
— Нет. Не так.
— Почему?
Даруэнт с трудом взял себя в руки.
— Я также спросил Долли, удостоит ли она меня чести, если освобожусь от своего теперешнего брака... — он почувствовал, как вздрогнула Кэролайн, — стать маркизой Даруэнт? А я не нарушаю своих обещаний.
Удар тарелок завершил увертюру. Гром аплодисментов, мелькающие среди блеска драгоценностей руки в бесчисленных ложах оживили зал.
— Снова донкихотство, — вздохнула Кэролайн.
— Прошу прощения?
Она не отняла руки, но сидела неподвижно, глядя на Даруэнта бездонными голубыми глазами.
— Забавно! — Кэролайн усмехнулась, сдерживая слезы. — Одно из первых качеств, которые мне в вас понравились, было это нелепое донкихотство. Помните Ньюгейт, Дик?
— Еще бы!
— Вы были прикованы к стене, грязный, слабый и беспомощный. Тем не менее вы оскорбили Джека Бакстоуна, спокойно и методично, зная, что он может избить вас до бесчувствия. — Ее щеки зарделись. — Боюсь, моя любовь к донкихотству возвращается ко мне. Вы говорите, что не нарушаете обещаний. Как будто это самое важное на свете. Вы любите Долли, Дик? Это единственное, что я хочу знать.
— Нет. Вы были правы, говоря о придуманной мною Аркадии.
— Тогда я не уступлю вас ей, — заявила Кэролайн. — Не уступлю, чего бы мне это ни стоило! Клянусь богом!
— Кэролайн, вы не должны...
Инстинктивно почувствовав, что происходит что-то скверное, оба посмотрели на сцену. За полукругом огней рампы поднимался зеленый занавес.
Вновь зазвучала музыка — тремоло струнных изображало мрачный подземный мир. Партер, казалось, застыл. Однако в театре чувства обострялись до предела, позволяя воспринимать даже мысли. И эти мысли были опасными.
Занавес поднялся, демонстрируя залитую лунным светом поляну, показавшуюся Даруэнту знакомой. Двое певцов — тенор и сопрано — шагнули на авансцену. Бутафорская луна мерцала на листьях. Сопрано в темном одеянии, как и ее спутник, начала петь...
Из партера послышалось злобное шипение, наползающее на сцену, как прилив на берег. Певица испуганно умолкла, поднеся руку к горлу.
С левой стороны партера верзила с бычьей шеей вскочил на ноги. Другой мужчина поднялся с противоположной стороны, потом к ним присоединился третий, который взревел, перекрывая оркестр:
— Мы хотим английских соловьев, а не иностранных сов! Долой Вестрис! Смерть ей!
Глава 17Как двое мужчин со шпагами сражались с пятью боксерами
Даруэнт вскочил на ноги, быстро окидывая взглядом партер.
Он стоял справа от Кэролайн. Что-то в его позе и в том, как его правая рука нащупывала игрушечную придворную шпагу на левом бедре, наполнило ее новым страхом.
— Дик!
— Что? — отозвался Даруэнт, продолжая разглядывать партер.
— Что происходит? Мадам Вестрис не участвует в этой сцене. В чем дело?
— Вам не о чем беспокоиться, дорогая.
Негодующие восклицания в ложах казались Даруэнту не менее громкими, чем рев в партере. В соседней ложе послышался визг леди Каслри.
— Заткнись, парень! — крикнул старый маркиз Энглси, и тут же в стену его ложи ударился брошенный из партера апельсин.
— Отправьте иностранную шлюху назад в Неаполь!
— Прикончить ее!
Крикуны в партере спешно сбрасывали с себя пальто, вельветовые куртки, цилиндры и парики, демонстрируя коротко остриженные головы.
Все члены Боксерского клуба стриглись почти наголо с тех пор, как Джентльмен Джексон победил Дэна Мендосу, одной рукой схватив его за волосы, а другой расквасив ему лицо. Победу сочли честной, хотя многие и поныне считают это грубейшим нарушением правил. Стриженые головы белели в полумраке.
— Ее королевское высочество! — прозвучал громкий голос. — Дорогу ее королевскому высочеству!
Четыре офицера лейб-гвардии, в красных мундирах и стальных нагрудниках, быстро организовали проход для принцессы Шарлотты и ее свиты. В последовавшей затем паузе — народ любил бедняжку принцессу — никто не заметил фигуру в черном, скользнувшую из-за кулис на авансцену в свет рампы.
Девушке было не больше восемнадцати лет. Откинув черную вуаль, она продемонстрировала зрителям бледное красивое лицо на фоне бутафорской листвы позади нее.
— Я Элизабетта Вестрис! — крикнула девушка.
Ее красота и мягкий, но в то же время сильный голос, проникавший во все уголки зала, заставили публику умолкнуть.
— Значит, вы думаете, что я не англичанка? — спросила она. — Позвольте доказать вам обратное.
Бросив несколько слов оркестру, девушка выпрямилась и протянула руки вперед. В мертвой тишине заиграли скрипки и валторны, под их аккомпанемент женский голос запел задушевную мелодию. Никто не двинулся с места. Публику можно впечатлить оперой, но ничто так не трогает их сердца, как простая песня.
Поверь, если юные чары твои,
Которые я созерцаю,
Рассеются завтра в туманной дали,
Как сказочный дар исчезает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Нет, они не стали бы марать руки, как и не приняли взятку от администрации «Ковент-Гарден». Но, по-вашему, я могу не узнать Верзилу Хенчмена после того, как поставил на него две тысячи в матче с Бойцовым Петухом и проиграл? Или Дэна Спарклера? Или Ноттингема Пича? — Элванли слегка повысил голос. — Это отребье ринга. Через пять минут, если не меньше, театр взорвется, как крепость, под которую подложили мину.
В коридоре на несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая только звуками музыки и шорохом платьев.
— Но с какой стати? — осведомился Файрбрейс. — Никто ничего не имеет против итальянцев. Хотя постойте! Во время беспорядков в «Ковент-Гарден» несколько человек подняло крик, выступая против иностранных певцов. Но это был всего лишь предлог.
— Это и сейчас предлог, — обыденным тоном произнес Элванли, — чтобы убить Даруэнта.
Глаза Файрбрейса расширились.
— Убить?
— Конечно, это только мое мнение, — продолжал Элванли, пряча платок и табакерку, — но мне кажется, после потасовки его найдут со сломанной шеей или хребтом. Помните, в «Ковент-Гарден» тоже нашли мертвеца. Кто видел, как это произошло? Кого можно было обвинить в этой суматохе? Такой трюк был бы достоин Старого Кью, не будь он мертв и проклят. Это подстроено...
— Человеком, которого вы называете смертельным врагом Даруэнта?
— Да. Человеком, который был переодет кучером с кладбища. — Элванли помолчал. — Нед, он в ловушке, откуда ему не выбраться. Ради бога, не делайте ситуацию еще хуже!
Файрбрейс отбросил накидку на плечи и медленно смотал хлыст.
— Даруэнту точно известно, что он в ловушке? — сквозь зубы осведомился племянник майора Шарпа.
— Да. Я предупредил его на лестнице театра. Но он всего лишь сказал...
— Что сказал?
— Что это его единственная возможность встретиться с кучером лицом к лицу.
Файрбрейс встал рядом с Элванли, и теперь оба смотрели в одну сторону.
— Конечно, он может встретиться с кучером, — усмехнулся Файрбрейс, — а заодно и со мной. Посмотрим, что из этого выйдет. — Он щелкнул хлыстом. Звук походил на пистолетный выстрел. — Любопытно, — добавил Файрбрейс, — о чем сейчас болтают Даруэнт и его дорогая супруга?
Звонкий удар тарелок возвестил об окончании увертюры. Раздались аплодисменты, похожие на стук дождя по крыше.
В ложе 45 Кэролайн и Даруэнт продолжали разговор, начатый несколько минут назад, когда они вошли в ложу. Страсти накалились до опасного предела.
— Может быть, вы посмотрите на меня? — спросила Кэролайн.
Даруэнт обернулся.
Кэролайн надела — неужели намеренно? — белое атласное платье с низким вырезом, красным поясом и рубином на груди. Этот наряд был на ней в ночь свадьбы в Ньюгейте.
— Вы не любите вашу мисс Спенсер, — тихо сказала она. — И никогда не любили. В тюрьме вы изобрели счастливую Аркадию, где нет никаких забот, и поселили ее в ней. Но все это неправда.
— Кэролайн, я...
— Правду говорю я, и вы это знаете! А вот я не знаю, приходилось ли когда-нибудь женщине стыдиться самой себя так, как стыжусь я!
— Если вы имеете в виду мой непрошеный визит в вашу ванную... — начал Даруэнт, пытаясь говорить беспечным тоном.
— Нет. — Кэролайн печально улыбнулась. — Можете заходить в любое время, если вам нравится. Но... — Она прижала ладони к щекам, чувствуя, как они краснеют, хотя это едва ли можно было разглядеть в темной ложе. — Но я была такой высокомерной, такой уверенной в том, что я выше чувств, испытываемых другими женщинами! Мужчины казались мне отвратительными. Я не могла выносить их прикосновений! Моя сила воли казалась мне несокрушимой! Но я встретила вас, и от нее ничего не осталось...
Кэролайн умолкла. Они сидели рядом на двух плюшевых стульях, отодвинутых от края ложи. Даруэнт попытался заговорить, но Кэролайн его опередила:
— Я призналась публично, что люблю вас! А ведь я могла бы поклясться, Дик, что даже щипцы, которыми истязают грешников в аду, не заставят меня сказать такое! Но я это сделала, и горжусь, потому что... Неужели вы не поняли, что мы с вами из одного теста?
— Из какого же?
— Вы бунтарь, и я тоже, хотя не осмеливалась в этом признаться. — Кэролайн выпрямилась, тряхнув локонами. — Во что вы верите, Дик?
— В каком смысле?
— В самом прямом. Что этот мир значит для вас?
Их ложа была обращена лицом к опущенному занавесу, находясь в центре яруса. Даруэнт смутно осознавал, что оркестр играет увертюру и что где-то разгорается скандал из-за брошенной в партер апельсиновой кожуры.
— "Мы считаем очевидным, — заговорил он, — что все люди созданы равными, что Творец наделил их неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью".
Торжественные слова, казалось, повисли в воздухе, словно знамена.
— "Созданы равными", — повторила Кэролайн. — Я это ненавижу!
— Так я и подозревал.
— Но какое имеет значение, если вы и я верим в...
— В стремление к счастью?
— В счастье! Вы бы освободили мужчин, а я — женщин, дав им равные с мужчинами права! Но это всего лишь иллюзия. — В голосе Кэролайн звучала безнадежность. — Когда же вы поймете, Дик, что не можете сражаться с обществом?
— Я уже начинаю понимать.
— Тогда что вы будете делать?
— Когда эта история закончится...
— Если она не закончится вместе с вашей жизнью.
— Да, разумеется. Теперь у меня есть поместье в Кенте, где среди зеленых деревьев текут ручьи. Я провел там детство. — Даруэнт замолчал, ощутив, что его тяга к Кэролайн грозила вырваться из-под контроля. — Если бы я мог увезти вас туда, спрятав от всего мира...
— Я могла бы жить там с вами до конца дней, — быстро ответила Кэролайн. — А могла бы Долли Спенсер?
Даруэнт не ответил.
— Поверьте, — настаивала Кэролайн, — я не имею ничего против нее. Мне она нравится. Сегодня вечером, когда Долли попросила примерить одно из моих платьев, я сказала, что она может взять себе полдюжины, если пообещает не вставать до завтра. Но смогла бы она провести хотя бы две недели в деревне, вдали от Лондона и театров, не умирая от скуки? Есть ли у вас что-нибудь общее, кроме...
Даруэнт вновь обернулся.
На этот раз он не учел, что Кэролайн так близко. Их щеки соприкоснулись, и в следующий миг они уже были в объятиях друг друга.
— Будьте вы прокляты! — произнес Даруэнт сдавленным голосом. — Теперь я вас понимаю, хотя должен был понять давным-давно.
— Понимаете?
— Холодная и высокомерная? Как бы не так! Ваша беда в том, что вы действуете возбуждающе, как вино. Вы одновременно, мадам, Цирцея и Праматерь Ева, ангел и демон...
— Если вы собираетесь проклинать меня таким образом, то продолжайте! — шепнула Кэролайн.
— Нет! Будем честны! — Он стиснул ее руки. — Сегодня утром я сказал Долли, что люблю ее.
— Но ведь вы так не думали?
— Думал, когда говорил! — Даруэнт ударил себя кулаком по колену. — Что я такое, что такое любой мужчина, если не флюгер, вращаемый собственной глупостью? Но и тогда у меня перед глазами были вы, Кэролайн! Если бы я сказал сейчас то же самое вам...
— Но ведь только это и имеет значение, не так ли?
— Нет. Не так.
— Почему?
Даруэнт с трудом взял себя в руки.
— Я также спросил Долли, удостоит ли она меня чести, если освобожусь от своего теперешнего брака... — он почувствовал, как вздрогнула Кэролайн, — стать маркизой Даруэнт? А я не нарушаю своих обещаний.
Удар тарелок завершил увертюру. Гром аплодисментов, мелькающие среди блеска драгоценностей руки в бесчисленных ложах оживили зал.
— Снова донкихотство, — вздохнула Кэролайн.
— Прошу прощения?
Она не отняла руки, но сидела неподвижно, глядя на Даруэнта бездонными голубыми глазами.
— Забавно! — Кэролайн усмехнулась, сдерживая слезы. — Одно из первых качеств, которые мне в вас понравились, было это нелепое донкихотство. Помните Ньюгейт, Дик?
— Еще бы!
— Вы были прикованы к стене, грязный, слабый и беспомощный. Тем не менее вы оскорбили Джека Бакстоуна, спокойно и методично, зная, что он может избить вас до бесчувствия. — Ее щеки зарделись. — Боюсь, моя любовь к донкихотству возвращается ко мне. Вы говорите, что не нарушаете обещаний. Как будто это самое важное на свете. Вы любите Долли, Дик? Это единственное, что я хочу знать.
— Нет. Вы были правы, говоря о придуманной мною Аркадии.
— Тогда я не уступлю вас ей, — заявила Кэролайн. — Не уступлю, чего бы мне это ни стоило! Клянусь богом!
— Кэролайн, вы не должны...
Инстинктивно почувствовав, что происходит что-то скверное, оба посмотрели на сцену. За полукругом огней рампы поднимался зеленый занавес.
Вновь зазвучала музыка — тремоло струнных изображало мрачный подземный мир. Партер, казалось, застыл. Однако в театре чувства обострялись до предела, позволяя воспринимать даже мысли. И эти мысли были опасными.
Занавес поднялся, демонстрируя залитую лунным светом поляну, показавшуюся Даруэнту знакомой. Двое певцов — тенор и сопрано — шагнули на авансцену. Бутафорская луна мерцала на листьях. Сопрано в темном одеянии, как и ее спутник, начала петь...
Из партера послышалось злобное шипение, наползающее на сцену, как прилив на берег. Певица испуганно умолкла, поднеся руку к горлу.
С левой стороны партера верзила с бычьей шеей вскочил на ноги. Другой мужчина поднялся с противоположной стороны, потом к ним присоединился третий, который взревел, перекрывая оркестр:
— Мы хотим английских соловьев, а не иностранных сов! Долой Вестрис! Смерть ей!
Глава 17Как двое мужчин со шпагами сражались с пятью боксерами
Даруэнт вскочил на ноги, быстро окидывая взглядом партер.
Он стоял справа от Кэролайн. Что-то в его позе и в том, как его правая рука нащупывала игрушечную придворную шпагу на левом бедре, наполнило ее новым страхом.
— Дик!
— Что? — отозвался Даруэнт, продолжая разглядывать партер.
— Что происходит? Мадам Вестрис не участвует в этой сцене. В чем дело?
— Вам не о чем беспокоиться, дорогая.
Негодующие восклицания в ложах казались Даруэнту не менее громкими, чем рев в партере. В соседней ложе послышался визг леди Каслри.
— Заткнись, парень! — крикнул старый маркиз Энглси, и тут же в стену его ложи ударился брошенный из партера апельсин.
— Отправьте иностранную шлюху назад в Неаполь!
— Прикончить ее!
Крикуны в партере спешно сбрасывали с себя пальто, вельветовые куртки, цилиндры и парики, демонстрируя коротко остриженные головы.
Все члены Боксерского клуба стриглись почти наголо с тех пор, как Джентльмен Джексон победил Дэна Мендосу, одной рукой схватив его за волосы, а другой расквасив ему лицо. Победу сочли честной, хотя многие и поныне считают это грубейшим нарушением правил. Стриженые головы белели в полумраке.
— Ее королевское высочество! — прозвучал громкий голос. — Дорогу ее королевскому высочеству!
Четыре офицера лейб-гвардии, в красных мундирах и стальных нагрудниках, быстро организовали проход для принцессы Шарлотты и ее свиты. В последовавшей затем паузе — народ любил бедняжку принцессу — никто не заметил фигуру в черном, скользнувшую из-за кулис на авансцену в свет рампы.
Девушке было не больше восемнадцати лет. Откинув черную вуаль, она продемонстрировала зрителям бледное красивое лицо на фоне бутафорской листвы позади нее.
— Я Элизабетта Вестрис! — крикнула девушка.
Ее красота и мягкий, но в то же время сильный голос, проникавший во все уголки зала, заставили публику умолкнуть.
— Значит, вы думаете, что я не англичанка? — спросила она. — Позвольте доказать вам обратное.
Бросив несколько слов оркестру, девушка выпрямилась и протянула руки вперед. В мертвой тишине заиграли скрипки и валторны, под их аккомпанемент женский голос запел задушевную мелодию. Никто не двинулся с места. Публику можно впечатлить оперой, но ничто так не трогает их сердца, как простая песня.
Поверь, если юные чары твои,
Которые я созерцаю,
Рассеются завтра в туманной дали,
Как сказочный дар исчезает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38