— И вы спрятались в камине? Значит, это вы...
— Да, — кивнул декоратор. — Я взял кожаный футляр, но оставил обе рапиры, чтобы представить случившееся как дуэль, а не как убийство. Мне хотелось поставить кучера в неловкое положение. — Он посмотрел на Джемми, чья дружелюбная улыбка плохо сочеталась со светившейся в глазах злобой. — Из дымохода я ничего не видел. Как я мог догадаться, что это вы, Дик? Когда дверь захлопнулась, я подумал, что кучер вошел в комнату с каким-то беднягой, и громко произнес...
— "Он не должен подходить к окнам", — подхватил Даруэнт.
— Мне казалось, что с мертвым Орфордом в комнате вся их уловка с декорацией за окном лопнет как мыльный пузырь, стоит только клиенту открыть одно из окон. Потом я выскользнул из камина через складную дверцу и вышел через парадную дверь.
Вот и все. Вы выслушали мое признание и можете поступать, как вам будет угодно. Я убил Орфорда, и, видит бог, сделал бы это снова.
В полутемной комнате воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием.
Помимо бутафорской луны над статуей Пана, шесть свечей — пять в руках присутствующих и одна на письменном столе — создавали тусклое кольцо света, словно предназначенное для какого-то тайного сборища.
Молчание нарушил Джемми Флетчер, обратившийся к Таунсенду:
— А теперь, мой дорогой чарли... — назвать раннера «чарли» считалось на Боу-стрит смертельным оскорблением, — не желаете ли снять с меня наручники?
— С какой стати? — буркнул Таунсенд.
— Подумайте — что такого ужасного я совершил? Дик жив, Тилл Луис вроде бы тоже. Это были всего лишь шутки, чарли! У меня есть влиятельные друзья, которые это подтвердят. — Джемми кивнул в сторону Роли: — А вот он — другое дело. — Его голос перешел в визг. — Этого человека повесят! Непременно повесят!
Даруэнт медленно шагнул к нему.
— Нет, не повесят, — спокойно сказал он.
Среди собравшихся пробежал одобрительный шепот, подобный легкому ветерку, и шепот Кэролайн был самым громким.
Даруэнт повернулся к мистеру Роли. В полумраке никто не увидел пачку банкнотов, которую он сунул в карман декоратора.
— Забудьте обо всем. Идите домой и ложитесь спать, — мягко произнес Даруэнт. — Вас не арестуют и даже не заподозрят.
Мистер Роли ошеломленно уставился на него:
— Но ведь я...
— Нет! — решительно остановил его Даруэнт. — Вы не совершали никакого убийства, сэр. Вы раздавили паука. Посещая Долли Спенсер в вашем доме, я заметил, как вы напряглись, когда я упомянул дом номер 38 на Сент-Джеймс-сквер. Ступайте с миром. Когда вы отдохнете, мы поговорим о том, как найти вам подходящую работу.
Губы декоратора дрогнули.
— Дик, как мне отблагодарить вас...
— Никак!
Мистер Роли неуверенно подошел к двери, но опять повернулся и с благодарностью глянул на Даруэнта.
— Поверьте, я бы не возражал... — Он скользнул рукой к шее, словно там уже была веревка палача. — Если бы не боялся оставить Эмму одну. Доброй ночи.
Старик вышел, забрав с собой свечу, и они услышали его спотыкающиеся шаги в холле. Даруэнт повернулся к Таунсенду и Джемми.
— Снимите с него наручники, — велел он раннеру.
— Но, милорд...
— Снимите наручники!
Щелкнул замок, и Джемми довольно усмехнулся.
— А теперь выслушайте меня, Джемми. — Даруэнт схватил его за галстук. — Я хочу знать, поняли вы хоть что-нибудь из сказанного этой ночью. Вы верите в ад?
— Понятия не имею. Спросите у попов!
— Предположим, ад существует. Знаете, почему душа Фрэнка Орфорда гниет там? Позвольте объяснить. Не потому, что Фрэнк обманывал бедняг вроде Роли, а потому, что он думал, будто имеет право их обманывать. Вы в состоянии это понять, певчая птичка? Вижу, что нет. Мистер Малберри!
— Да?
— Ответьте как юрист: достаточно ли доказательств, чтобы повесить этого красавчика?
Подобрав валявшуюся в углу белую шляпу, адвокат уселся на стул мертвеца за письменным столом, глядя на стоящую там свечу.
— Даже если бы у нас было больше доказательств, они бы не понадобились, — ответил он. — Во-первых, история в опере. Половина членов боксерского клуба поклянется, что он нанимал их, — подстрекательство к беспорядкам карается смертью. Пятеро свидетелей присягнут, что он пытался убить мистера Луиса, — покушение на убийство карается так же.
— А что вы можете к этому добавить, мистер Таунсенд?
— Ну, милорд, — раннер спрятал наручники в карман и похлопал по нему, — вы, я и ее милость могли бы доказать за десять минут, что он пытался застрелить вас в спину. В Ньюгейте не жалуют тех, кто стреляет в спину друзьям. Ему запустят в голову чем-нибудь тяжелым, прежде чем Лэнгли вздернет его перед Дверью Должников.
Глаза у Джемми забегали.
— Можете убираться. — Даруэнт убрал руку от его галстука. — Я отпускаю вас, потому что вынужден это сделать. Но запомните, если вы хотя бы намекнете на виновность Роли...
— Никогда в жизни, старина! Слово джентльмена!
— Если вы это сделаете, я узнаю. А поскольку закон действует слишком медленно для меня, я загляну к вам однажды ночью. И когда уйду, вас уже не будет в живых.
У Джемми задрожали колени. Угроза закона хотя и внушала страх, казалась слишком отдаленной. К тому же правосудие едва ли посягнуло бы на его драгоценную жизнь. Но Даруэнт — другое дело. Джемми понимал Даруэнта еще меньше, чем Даруэнт — его. Он казался Джемми не человеком, а каким-то монстром, который не дает промаха ни с пистолетом, ни с саблей и всегда держит свое слово. В душе у Джемми что-то треснуло и уже не срослось никогда.
— Буду нем как рыба! — пролепетал он и поспешил к двери, но, вспомнив о своем статусе денди, смочил два пальца во рту и пригладил волосы таким образом, чтобы несколько локонов кокетливо торчало кверху. После этого Джемми помчался к выходу, держа свечу, с такой скоростью, словно за ним гнались.
— Мне говорили, мистер Таунсенд, — обернулся к сыщику Даруэнт, — что у раннеров есть одно превосходное правило. Если доказательство необходимо, представьте его, а если нет... Одним словом, вы меня понимаете. О гонораре можете не беспокоиться.
— Вы не могли выразиться лучше, милорд, — отозвался Таунсенд, довольный благопристойным термином «гонорар», — будь вы самим лордом Малмсбери!
— Благодарю вас. Если вы окажете мне честь, посетив меня завтра...
— Я окажу честь себе, — заявил Таунсенд.
Подойдя к двери со свечой, бросающей отблески на его красный жилет, он предъявил наилучшее доказательство своей искренности.
— Я бы сделал это задаром, не будь времена такими трудными, а моя жена такой чертовски требовательной с тех пор, как застукала меня за написанием моих «амуров». Милорд, миледи, я ваш покорный слуга. Доброй ночи.
Очередная свеча исчезла, оставив комнату в еще большем сумраке. Мистер Малберри некоторое время молча сидел за столом, моргая слезящимися от бренди глазками.
— Пожалуй, теперь моя очередь уходить, — проворчал он наконец.
— Перестаньте прикидываться, Берт! — улыбнулся Даруэнт. — Вы отлично знаете, я у вас в неоплатном долгу. Кроме вас, ни один человек в Лондоне не смог бы разгадать эту тайну.
Адвокат что-то буркнул, делая вид, будто безразличен к похвалам.
— Не стану оскорблять вас в вашем теперешнем настроении, предлагая награду, хотя вы заслужили ее и получите, нравится вам это или нет.
— Чтобы купить мое молчание насчет Флетчера, которого следовало бы вздернуть выше Амана?
— Нет. Чтобы защитить старого человека, с которым закон обошелся бы так, как со мной. Вы будете молчать, Берт, по двум причинам. Во-первых, потому, что вы мой друг, а во-вторых, так как вы понимаете, что это справедливо.
Мистер Малберри часто заморгал, глядя на пламя свечи. Потом он поднялся, взяв шляпу в одну руку, а медный подсвечник в другую.
— Я вас не подведу, приятель, — заявил адвокат, проходя мимо Даруэнта. — Вы это знаете.
У двери он повернулся и обратился к Кэролайн:
— Миледи, в данный момент я испытываю неудержимое, хотя, возможно, предосудительное желание выпить холодного ромового пунша. Это желание я намерен удовлетворить. Но, клянусь богом, — мистер Малберри постучал себя по голове костяшками пальцев, — у меня есть основания гордиться этой старой кочерыжкой!
Нахлобучив шляпу, он вышел в холл.
Кэролайн ждала, что же произойдет теперь. Уже с полчаса она ощущала только одно — жалость к супругам Роли исчезла, и все ее чувства сосредоточились на слепой ненависти к Даруэнту.
Она сама не знала почему. Еще недавно Кэролайн любила его больше всего на свете. При известии о мнимой гибели Даруэнта ее сердце едва не разорвалось от горя. Конечно, она не показывала своих переживаний — в 1815 году леди могла только забиться в угол и плакать, пока ее глаза не перестанут видеть.
Но Даруэнт был жив, а та девушка умерла, и он не сомневался, что Кэролайн повинна в ее смерти. Недоверие в его голосе причиняло резкую боль, словно пощечина.
Кэролайн могла бы вынести и это, если бы поведение Даруэнта не свидетельствовало, что он любил покинувшее жизнь жалкое создание. Ревность была причиной жгучей ненависти, и Кэролайн поняла бы это, если бы попыталась привести в порядок свои мысли, покуда Малберри шел через холл.
Теперь в тусклой комнате горели только две свечи. Чтобы скрыть выражение своего лица, Кэролайн задула свечу, поставила ее на пол, потом подошла к столу и встала спиной к нему. Позади, на некотором расстоянии от нее, находились освещенное бутафорской луной окно и статуя Пана.
Когда Кэролайн заговорила, она надеялась, что голос не будет дрожать. Ее надежда сбылась — голос звучал холодно как лед.
— Вы оказали мне честь, сэр, поставив меня последней в очереди?
Даруэнт не ответил. Он поднял свою свечу, словно желая лучше разглядеть Кэролайн.
— И каким же образом, сэр, вы намерены обеспечить мое молчание?
Вновь не получив ответа, Кэролайн воскликнула, будто удивляясь собственным чувствам:
— Господи, как же я вас ненавижу!
Даруэнт склонил голову. Его голос звучал еще спокойнее и холоднее, чем ее:
— Тогда вы облегчаете мою задачу, мадам.
— Охотно верю. Вы всегда предпочитаете легкие задачи. Вам не хватает смелости. Какие же угрозы вы намерены использовать, чтобы заставить меня молчать?
— Никаких, мадам.
— Ну-ну! Как неуклюже вы лжете! Вы собираетесь угрожать мне аннулированием нашего брака, при котором мне придется унизить себя объяснением, почему я вышла за вас. Боюсь, милорд, вы не в состоянии драться честно. Вы не ощущаете удовлетворения, если не можете нанести удар ножом в спину.
Кэролайн удивлялась собственным словам. Она не хотела их произносить, но не могла справиться с желанием ранить Даруэнта как можно больнее.
— Два дня назад, — продолжала она, — эта угроза могла бы подействовать. Но не сейчас, милорд. Чтобы не унижаться перед вами, я бы пожертвовала двумя состояниями и пошла бы под арест, как обычная шлюха с Шарлотт-стрит! Так что ваша угроза не сработает.
Даруэнт внимательно смотрел на нее.
— Признаюсь, я думал о такой угрозе. Но не бойтесь. Я не смогу ею воспользоваться.
— Не сможете? Интересно, почему?
— Потому что я люблю вас, — отчеканил Даруэнт. Внезапно его гнев вырвался наружу, и он громко крикнул: — А теперь заткнитесь, пока я не скажу вам то, что собирался сказать!
Послышался негромкий стук, словно Кэролайн ударилась о стол. Позади нее усмехался бог Пан.
— Я не ожидаю, что вы меня поймете, — продолжал Даруэнт, взяв себя в руки. — Несомненно, в строго анатомическом смысле вы обладаете таким жизненно важным органом, как сердце. Если после смерти вы подвергнетесь вскрытию, этот орган, по всей видимости, обнаружат. Я не вижу иного способа убедиться в его существовании. Да, я люблю вас. Все, что я говорил вам в оперной ложе, вернее, все, что вы вытянули из меня, бог знает почему, — истинная правда. Даже проклиная себя, неизвестно за что, у смертного одра бедной Долли, я знал, что никогда не любил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38