– А ты не знал?
Перед глазами Адама промелькнули десятки, сотни газетных заметок. Он качнул головой:
– Нет. Что с ним произошло?
– Я-то думал, ты знаешь все. Ты же говорил, что выучил мое дело наизусть.
– О тебе я знаю достаточно, Сэм. Доган меня просто не интересовал.
– Он сгорел в собственном доме вместе с женой. Оба спали, а где-то из трубы шел газ. По словам соседей, взрыв получился изрядный.
– Когда это случилось?
– Ровно через год после того, как он дал показания. Адам хотел записать услышанное, но пальцы не повиновались. Подняв голову, он пристально посмотрел на Сэма.
– Ровно через год?
– Так точно.
– Удивительное совпадение.
– Я, само собой, находился уже здесь, но слухи доходят и к нам. Суд счел все несчастным случаем. По-моему, газовой компании предъявили какой-то иск.
– Выходит, ты не считаешь, что его убили?
– Конечно же, его убили.
– О'кей. Кто?
– Феды приходили сюда и задавали мне всякие каверзные вопросы. Правда, правда. Сунули свои сопливые носы в Парчман! Двое северян. Явились, блестя значками, чтобы допросить живого террориста. Они были так напуганы, что шарахались от собственной тени. Целый час осыпали меня глупейшими вопросами, а потом свалили. Скоро все заглохло.
– Но кто мог быть заинтересован в смерти Догана?
Сделав последнюю затяжку, Сэм затушил окурок в жестяной пепельнице. Адам отмахнулся от облака дыма, но на его раздраженный жест Кэйхолл не обратил никакого внимания.
– Очень многие, – пробормотал он.
На полях страницы Адам пометил: “Обязательно поговорить о Догане позже”. Сначала нужно собрать материал.
– По мне ситуация выглядит так, – сказал он, заканчивая писать, – что тебе все-таки следовало опровергнуть слова Догана.
– Собственно говоря, я был готов. – В голосе Сэма прозвучала нотка сожаления. – За день до окончания процесса мы вместе с Кейесом и его помощником, не помню имени, до полуночи обсуждали, стоит ли мне обращаться к присяжным. Но подумай, Адам, тогда я должен был бы признать, что своими руками установил бомбу, привел в действие часовой механизм и находился в момент взрыва на противоположной стороне улицы. Обвинение ясно доказало, что Марвин Крамер являлся сознательно выбранной жертвой. Черт возьми, они же Дали жюри прослушать записанные федами на пленку телефонные разговоры Догана. Ты сам-то их слышал? Повесили в зале динамики, водрузили на стол магнитофон, и голос Догана, хриплый, но узнаваемый, начал разглагольствовать о подготовке взрыва. Прозвучало мое имя, название города, фамилия Крамера. Присяжные ловили каждое слово. Все выходило дьявольски убедительно, Адам. И это не считая показаний, данных Доганом лично. Что я мог ответить? Попытаться разжалобить присяжных какой-нибудь наивной чушью? Макаллистер сожрал бы меня живьем. В общем, я промолчал. Оглядываясь назад, готов с тобой согласиться: это было ошибкой.
– Но совершил ты ее по совету своего адвоката, разве нет?
– Слушай, Адам, если ты намерен добиваться пересмотра по причине непрофессиональных действий Кейеса, то не стоит и пробовать. Я заплатил Кейесу хорошие деньги, заложил все, что имел, и он мастерски справился со своей работой. Несколько лет назад Гудмэн и Тайнер тоже решили опротестовать поведение защиты, но не нашли для этого ни единой зацепки. Выбрось из головы.
Папки дела Кэйхолла, хранившиеся в “Крейвиц энд Бэйн”, содержали кипу бумаги толщиной сантиметров в пять с материалами по действиям Кейеса. Недостаточная профессиональность адвоката являлась обычным аргументом при рассмотрении апелляций на смертную казнь, однако с Сэмом данный вариант не проходил. Гудмэн и Тайнер долгими часами взвешивали малейшую возможность отыскать в защите хотя бы одно уязвимое место, однако в конечном итоге пришли к выводу: на протяжении процесса Кейес выдерживал такую линию, что упрекнуть его в чем-либо просто не представлялось шанса.
Имелось в папках и пространное письмо Сэма, где автор, не утруждая себя выбором изысканных формулировок, категорически запрещал обоим адвокатам выступать с какими-либо заявлениями, бросавшими хотя бы тень на безупречную репутацию Кейеса. “Ни одну из подобных петиций я не подпишу”, – подчеркивал он.
Письмо было датировано семью годами ранее, когда смертная казнь представлялась едва ли не всем участникам процесса перспективой почти нереальной. С той поры мир значительно переменился. Теперь Адаму и его подзащитному предстояло хвататься за соломинку.
– Где сейчас Кейес? – спросил Адам.
– Насколько мне известно, он подыскал себе работу в Вашингтоне. Сообщил об этом в письме лет пять назад, написал, что адвокатской практикой больше не занимается. Он здорово переживал, когда мы проиграли. Мы оба не ожидали такого конца.
– Ты предполагал, что приговор будет оправдательным?
– Нечто вроде. Ведь дважды победа оставалась за нами. В последний раз из двенадцати присяжных восемь человек были белыми, точнее, англоамериканцами. Я никак не думал, что они согласятся с обвинением.
– А Кейес?
– О, Кейес места себе не находил. На подготовку к процессу мы затратили с ним три или четыре месяца. Он забросил своих клиентов, неделями не показывался в семье. Макаллистер чуть ли не ежедневно заговаривал зубы газетчикам, и чем больше он кликушествовал, тем упорнее мы продумывали свою позицию. Затем суд объявил имена потенциальных присяжных – четыреста человек! – и Кейес сутками напролет беседовал с каждым. Он горел рвением. Нет, мой мальчик, мечтателями нас не назовешь.
– Ли говорила, ты подумывал скрыться.
– Говорила-таки?
– Да. Я беседовал с ней вчера вечером.
Сэм достал из пачки сигарету, постучал фильтром о деревянный стол с таким видом, будто она была последней в его жизни.
– Шевелилась в голове одна мысль. Ведь прошло почти тринадцать лет. Я считал себя свободным человеком. Когда закончился второй процесс и я вернулся домой, мне исполнилось всего сорок семь лет. Сорок семь! Позади два суда, впереди – вся жизнь. Я был счастлив. Работал на ферме, завел небольшую лесопилку, по выходным дням отправлялся в город выпить кофе. Я даже приходил на все выборы. Примерно полгода феды держали меня под наблюдением, но потом, видимо, поняли, что со взрывами я завязал. Иногда в Клэнтоне объявлялись журналисты, однако жители обходили их стороной. Писаки всегда приезжали с севера, наглые, самоуверенные, ни черта не понимавшие в наших порядках. Надолго они не задерживались. Один, самый настырный, явился ко мне в дом. Я не стал брать в руки ружье, а просто спустил на него собак. Псы в клочья изодрали ему задницу, и больше эта мразь носа к нам не совала. – Сэм довольно улыбнулся, чиркнул спичкой. – Но такого поворота невозможно было представить даже в кошмарном сне. Мелькни в голове хотя бы мысль, я бы давно убрался из страны. Мне ничто не мешало, понимаешь, никто не налагал на меня никаких ограничений. Всплыл бы где-нибудь в Южной Америке, сменил бы имя и обосновался, скажем, в Сан-Паулу или в Рио.
– Как Менгеле.
– Как Менгеле. Его ведь так и не нашли, ты же знаешь. Никого из них не нашли. Жил бы в аккуратном чистеньком домике, болтал по-португальски и от души смеялся над недоумками типа Дэйва Макаллистера. – Он сокрушенно покачал головой.
– Почему ты не уехал, когда Макаллистер вновь начал поднимать шум?
– Легкомыслие. Все происходило в каком-то очень замедленном темпе. Первым звоночком, который я не услышал, явилось избрание Макаллистера на пост губернатора. Свою роль сыграли его громогласные посулы. Спустя несколько месяцев в Догана мертвой хваткой вцепилось налоговое управление. Поползли всякие слухи, кое-что – так, мелочи – я находил в газетах. Но я не мог поверить, что дело примет подобный оборот. А когда понял, на хвосте у меня уже сидели агенты ФБР и бежать не имело смысла.
Взглянув на часы, Адам ощутил усталость. Разговор явно затянулся. Хотелось сделать глоток свежего воздуха: от табачного дыма жутко болела голова. Адам спрятал в карман ручку, положил в кейс блокнот.
– Мне пора. Завтра вернусь, продолжим.
– Найдешь меня здесь.
– Лукас Манн сказал, что я могу приходить в любое время.
– Славный парень, не правда ли?
– Совершенно нормальный человек. Он делает свое дело.
– Так же, как Найфех и Наджент. Как вообще белая кость.
– Белая кость?
– Наш сленг для начальников, которые заняты работой белого человека. Видишь ли, никто здесь не желает мне зла, все просто делают свое дело. Тут неподалеку расхаживает дебил, на руке у него не хватает пальца. Официальный исполнитель приговора. Это он смешивает газ и поворачивает кран. Когда он захлестнет мое тело кожаными ремнями, спроси его: что ты делаешь? И он ответит: свое дело. Тюремный священник, тюремный доктор, тюремный психиатр, охрана, которая втолкнет меня в камеру, санитары, которые выволокут меня из нее, – все они прекрасной души люди, делающие свое дело.
– До этого не дойдет, Сэм.
– Могу я считать это твердым обещанием?
– Нет. Но старайся мыслить позитивно.
– О, позитивное мышление здесь в большом почете. Соседи по коридору обожают следить за телевизионными шоу, где герои то и дело с честью выходят из самых немыслимых ситуаций. Черномазые, прости, афроамериканцы предпочитают что-нибудь послезливее, типа “мыльных опер”.
– Ли беспокоится о тебе, Сэм. Хочет, чтобы ты знал: она день и ночь молится за твое спасение.
Прикусив нижнюю губу, Кэйхолл опустил глаза вниз, кивнул, но не произнес ни слова.
– Я проживу у нее еще примерно месяц.
– Она по-прежнему замужем за тем парнем?
– Можно сказать и так. Рассчитывает повидать тебя
– Нет.
– Почему?
Сэм легко поднялся со стула, подошел к двери, постучал. Затем обернулся, бросил сквозь окошко взгляд на Адама. Дед и внук смотрели друг на друга до тех пор, пока ступивший в комнату охранник не вывел Кэйхолла в коридор.
ГЛАВА 15
– Парень отправился в город около часа назад с подписанным документом, хотя сам я соглашения не видел, – сообщил Манн Филлипу Найфеху, который стоял возле окна, наблюдая, как группа заключенных собирала с обочины дороги мусор.
У Найфеха раскалывалась голова и ныло в пояснице, он остро чувствовал приближение середины привычно тяжелого Дня: с утра в Парчман трижды звонил губернатор и два раза генеральный прокурор Роксбург. Темой разговоров был, конечно, Сэм Кэйхолл.
– Значит, адвоката он себе нашел. – Найфех осторожно помассировал поясницу кулаком правой руки.
– Да. И знаешь, парень производит хорошее впечатление. Перед отъездом заглянул в мой кабинет. Выглядел так, будто побывал под колесами грузовика. Суровые наступают времена – и для него, и для деда.
– Для деда худшее еще впереди.
– Для всех нас худшее еще впереди.
– Сказать, о чем меня попросил губернатор? Раздобыть ему экземпляр инструкции по приведению в исполнение смертного приговора. Отвечаю: не имею права. Он мне: я, мол, губернатор этого штата и должен ознакомиться с документом. Говорю ему, что документа как такового не существует, что инструкция представляет собой пачку отпечатанных на принтере листков в черном переплете, и после каждой новой казни в текст вносятся изменения и поправки. Спрашивает: как называется эта пачка? Говорю: никак, официальное название отсутствует, поскольку, слава Богу, пользуются ею редко. Сам-то я именую ее “черной книжицей”. Ну, губернатор вошел в раж, принялся давить. Я просто положил трубку, а через пятнадцать минут его юрист, этот плешивый красавец с очками на кончике носа…
– Ларримур.
– Ларримур позвонил и слащавым голосом затянул, что в соответствии со статьями такими-то и такими-то процессуального кодекса губернатор наделен правом требовать для себя копии любого документа. Предлагаю этому выскочке подождать, лезу в справочники, и спустя десять минут выясняется, что мистер Ларримур беззастенчиво лжет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85