За минувшие с приезда из Нового Орлеана три дня он впервые позволил себе спиртное. Виски дарило ощущение покоя, к которому, правда, примешивалось чувство острой тревоги за Ли. Он обвел взглядом толпившихся в вестибюле постояльцев отеля, всмотрелся в фигуры хорошо одетых людей, бессознательно надеясь увидеть знакомый силуэт. Где пятидесятилетняя женщина может прятаться от жизни?
К столику приблизился высокий мужчина с собранными на затылке в конский хвост волосами.
– Прошу прощения, сэр. Вы Адам Холл, адвокат Сэма Кэйхолла?
Адам кивнул, и мужчина удовлетворенно улыбнулся:
– Кирк Клекнер, “Нью-Йорк тайме”. – Он положил на столик визитную карточку. – Приехал сюда, чтобы рассказать нашим читателям о предстоящей казни. Позволите сесть?
Адам рукой указал на стул.
– Считаю, мне здорово повезло. – Глаза Клекнера блеснули. На вид ему было лет сорок, аккуратная бородка с проседью, упрямый подбородок, клетчатая рубаха заправлена в выцветшие джинсы. – Узнал вас по снимкам в газете.
– Очень приятно, – довольно сухо бросил в ответ Адам.
– Мы можем поговорить?
– О чем?
– О, у меня куча вопросов. Насколько я понимаю, ваш клиент не дает интервью.
– Совершенно верно.
– А вы?
– Тоже нет. Я не против перекинуться парой слов, но только не для печати.
– Это осложнит мою задачу.
– Честно говоря, мне плевать на вашу задачу. Меня не интересует, насколько она сложна.
– Что ж, спасибо за откровенность.
К столику подошла стройная официантка.
– Кофе. Черный, пожалуйста. Когда вы последний раз виделись с дедом? – спросил Клекнер.
– Во вторник.
– А следующая встреча?
– Завтра.
– Как он?
– Пока держится.
– Вы тоже?
– Я просто получаю удовольствие.
– Нет, серьезно. Может быть, проблемы со сном, усталость?
– Да, усталость. Да, проблемы со сном. Я работаю по восемнадцать часов в сутки. Предстоящие дни станут, наверное, настоящим адом.
– Не так давно я писал о казни Бунди во Флориде. За неделю до экзекуции его адвокаты вообще потеряли сон.
– Расслабиться действительно трудно.
– Намереваетесь ли вы выступить в этом качестве еще раз? Знаю, защита в суде – не ваша специальность, но все-таки?
– Если только придется вызволять со Скамьи еще одного родственника. Скажите, что вас заставляет разрабатывать столь мрачную тему?
– Я уже многие годы занимаюсь вопросом смертной казни. Мне бы очень хотелось взять у мистера Кэйхолла интервью.
Покачав головой, Адам опрокинул в рот остатки виски.
– Ничего не выйдет. Он не общается с посторонними.
– Вы не согласитесь попросить за меня?
– Нет.
Официантка принесла кофе.
– Вчера я беседовал в Вашингтоне с Бенджамином Кейесом, – сказал Клекнер, крутя в пальцах ложечку. – Он утверждает, что ничуть не удивлен выдвинутыми вами претензиями. Говорит, это стандартная процедура.
Мнение Кейеса Адама не волновало.
– Это и в самом деле так. Извините, мне пора. Приятно было познакомиться.
– Но я рассчитывал…
– Вам уже здорово повезло, по вашим же словам. – Адам встал.
– Всего два момента.
Но собеседник Клекнера решительно направился к выходу. Оказавшись на Франт-стрит, Адам направился в сторону реки. Навстречу двигались группы беззаботных, улыбающихся молодых людей. Господи, как он им завидовал! Ни у одного из них не было на плечах такой тяжелой ноши.
Проглотив на ходу купленный у уличного торговца сандвич, Адам вернулся в офис.
* * *
Пойманного в окружавших Парчман лесах кролика охотники, два плечистых тюремных охранника, нарекли, по случаю, Сэмом. Из четырех, что угодили в силки за последние два дня, он оказался самым крупным. Собратья его были уже съедены.
В ночь с четверга на пятницу кролик в сопровождении полковника Наджента и четырех человек из состава исполнителей прибыл в Семнадцатый блок. Мини-автобус остановился возле сложенного из красного кирпича домика, пристроенного вплотную к приземистому зданию блока.
В домик вели две металлические двери. За одной находилась узкая, восемь на пятнадцать футов, комната – отсюда за казнью наблюдали свидетели. В стене напротив двери имелись три небольших занавешенных черными шторками окошка.
Вторая дверь открывалась непосредственно в камеру смерти, помещение двенадцать на пятнадцать футов с выкрашенным серой краской цементным полом. В центре комнаты посверкивал металлический куб, точнее говоря, правильный восьмигранник. Явившийся сюда неделей ранее Наджент распорядился покрыть стенки восьмигранника новым слоем лака.
Кролика оставили в мини-автобусе, а двое охранников ввели в камеру своего довольно тщедушного коллегу, телосложением почти не отличавшегося от Сэма Кэйхолла. Наджент держался как генерал Паттон: недовольно хмурился, тыкал пальцем в несуществующие пятна, отрывисто бросал приказания. Тщедушному охраннику помогли забраться в дьявольский агрегат, двое других усадили своего приятеля в простое деревянное кресло. Не проронив ни слова, без тени улыбки на лице, кожаными ремнями они прикрепили его руки к подлокотникам. Затем были стянуты колени и лодыжки. Через мгновение широкий ремень лег на его лоб.
Когда оба мужчины осторожно выбрались из восьмигранника, вперед выступил, повинуясь взмаху руки Наджента, четвертый член команды.
– В этот момент Лукас Манн зачитает мистеру Кэйхоллу смертный приговор, – пояснил, как режиссер на съемочной площадке, полковник. – Следом за ним я спрошу осужденного, не хочет ли он что-нибудь сказать.
По знаку Наджента стоявший у восьмигранника беззвучно закрыл тяжелую металлическую дверцу и опечатал ее. – Открывайте!
Дверца пошла назад, и через минуту узник получил свободу.
– Кролика!
Один из помощников бросился к автобусу. Спустя несколько мгновений проволочную клетку с кроликом установили в деревянное кресло. Те же двое повторили манипуляции с ремнями. Жертва была готова. Дверь камеры вновь закрыли и опечатали, и Наджент подал сигнал палачу. Тот опрокинул пластиковую канистру с серной кислотой в горловину трубы, потянул за рычаг. Послышалось негромкое бульканье, и жидкость хлынула в эмалированный таз, что стоял под креслом. Наджент приблизился к оконцам в стенках камеры. Во избежание утечки смертоносного газа рамы были обильно покрыты техническим вазелином.
К потолку камеры поднялось едва видимое облачко пара. Поначалу кролик никак не реагировал, однако долго ждать эффекта наблюдателям не пришлось. Зверек встревоженно повел носом и шевельнулся. В следующее мгновение по его тельцу прошла судорога. Кролик попытался подняться и тут же завалился на бок, лапы его слабо дергались. Секунд через двадцать он затих. Все это длилось не более минуты. Наджент с улыбкой взглянул на часы: – Порядок. Продолжайте!
Нажав кнопку на пульте, палач открыл клапан в потолке камеры. Послышался приглушенный шум вентиляции.
Присутствовавшие при казни кролика вышли на улицу. Открыть дверцу камеры можно было лишь по истечении четверти часа. Полковник вновь ступил внутрь, его помощники курили у порога и негромко смеялись.
Коридор отсека “А” проходил футах в пятидесяти от камеры. Сквозь его раскрытые под потолком окна до Сэма Кэйхолла доносились приглушенные мужские голоса. Шел одиннадцатый час вечера, свет в отсеке был уже погашен, но все четырнадцать заключенных внимательно вслушивались в неясные звуки.
Двадцать три часа в сутки приговоренный проводит в крошечном пространстве шесть на девять футов. Он привык различать малейший шорох, ловить перестук каблуков, фиксировать разницу в интонациях речи охранников, ему казался музыкой далекий стрекот газонокосилки. Глухое клацанье двери камеры смерти он распознавал без ошибки.
Просунув по локоть руки сквозь решетку, Сэм поднял голову к окнам. Он знал: там, в пятидесяти футах, шла репетиция. Репетиция его казни.
ГЛАВА 40
Между автострадой номер 49 и ухоженным газоном перед зданиями тюремной администрации тянулась поросшая травой полоса земли, примечательная тем, что когда-то по ней проходила колея железной дороги. Теперь едва приметная насыпь служила местом сборищ противников смертной казни, которые небольшими группками прибывали к Парчману за два-три дня до очередной экзекуции. Протестанты устраивались на раскладных стульях, втыкали в землю древки плакатов, по вечерам зажигали свечи, пели церковные гимны, читали молитвы и вытирали слезы, когда казнь становилась свершившимся фактом.
Администрация Парчмана давно к этому привыкла. Неожиданное происшествие выбило всех из колеи лишь однажды, за несколько часов до того, как был казнен насильник и убийца Тедди Доил Микс. Печальное, почти торжественное бдение десятков, если не сотен людей прервала толпа прибывших на университетских автобусах студентов, которые с юношеским азартом потребовали лишить негодяя жизни. Они пили пиво, на полную мощность включали магнитолы и радиоприемники, выкрикивали возмутительные лозунги и угрожали по-своему разобраться с мирными протестантами. Чтобы восстановить порядок, администрации тюрьмы пришлось вызвать охрану.
Следующим после Микса должен был стать Мэйнард Тоул. При подготовке к его казни участок на противоположной стороне автострады администрация отвела для приверженцев высшей меры. Во избежание недоразумений неподалеку встали лагерем две роты Национальной гвардии.
Подъехав утром в пятницу к воротам Парчмана, Адам обнаружил у дороги семерых куклуксклановцев в белых балахонах. Трое расхаживали с плакатами вдоль обочины, четверо других устанавливали вместительную бело-голубую палатку. На земле тут и там лежали алюминиевые стойки и веревки, возле пластиковых стульев высились картонные коробки с бутылками пива. Похоже, эти люди собирались провести здесь не один день.
Остановив машину у ворот, Адам минут двадцать наблюдал за их действиями. Вот, значит, с кем связали его узы родства. Вот в чьих рядах числились предки его деда. Интересно, нет ли среди членов Клана тех, что мелькали в кадрах переписанной на видеокассету старой кинохроники? Может, он увидит знакомое лицо?
Холл распахнул дверцу и медленно двинулся в сторону палатки. Возле коробок он остановился. Плакаты в руках троицы требовали свободы для политического узника Сэма Кэйхолла. “Казните настоящих преступников! Верните нам Сэма!” – кричали броские надписи. “Почему я не испытываю к ним никакой симпатии?” – подумал Адам.
– Что нужно? – обратился к нему с вопросом один из троицы. Шестеро других внимательно прислушивались к разговору.
– По правде говоря, не знаю.
– Чего тогда вылупился?
– Нельзя?
Куклуксклановцы взяли Адама в кольцо. Балахоны их были абсолютно одинаковыми, из белоснежного нейлона, с нашитыми на груди и спине красными крестами. Утром, в девять часов, все эти люди уже исходили потом.
– Кто ты такой, черт побери?
– Внук Сэма.
Враждебность в глазах семерки сменилась чем-то похожим на сочувствие.
– Значит, ты на нашей стороне, – с облегчением сказал первый.
– Нет. Я не с вами.
– Ну да, он же заодно со сворой этих евреев из Чикаго, – пояснил кто-то у Адама за спиной.
– А вы что здесь делаете? – поинтересовался Адам.
– Хотим спасти Сэма. У тебя-то, судя по всему, не выходит.
– Он попал сюда из-за вас.
Молодой парень с красным, покрытым бисеринками пота лицом сделал шаг вперед:
– Наоборот. Это мы попали сюда из-за него. Когда Сэм расправился с теми вонючими иудеями, меня и на свете еще не было. Здесь мы для того, чтобы выразить протест. Сэма осудили политики.
– Если бы не Клан, дед был бы сейчас на свободе. А где же ваши капюшоны? Мне всегда казалось, что вы предпочитаете скрывать лица.
Семерка молчала. Что делать? Как-никак перед ними внук Сэма Кэйхолла, их кумира. В конце концов, этот адвокатишка пытался сохранить ему жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85