По «ящику» системы «Филипс» гнали боевик, клейменный буквами «НТВ». Звук был помножен на ноль, вероятно, ввиду прихода гостей.
– Надо говорить, кто из нас Праслов, а кто Талалаев? Или лишнее?
– Лишнее.
– Меня зови Депутат, его – Профессор, зря, что ли, он бородку пестует. Я же тебе сулил, – бывший депутат ЗакСа повернулся к бывшему бизнесмену от скипевшего Балтийского морского пароходства, – он с кузнецом придет. Кто лучше по жизни рюхает, а? – вернул внимание гостям. – Как кузнеца кличут? Тебя, ясно, Шрам.
– Джеки.
– Короче, знакомы. Пошли за стол. – Рука Депутата вернулась энергично массировать бублик резинового эспандера.
Пошли за стол. Сели. Как на деловых сурьезных переговорах – двое по одну сторону, двое по другую. А почему не переговоры, ядренть? Чтоб анекдоты потравить и водки выпить, можно было и не сходиться.
– Правильно с кузнецом решил, – без вопросов ясно, что сегодня банковать от хозяев будет Праслов. – Можно было и на засаду нарваться. Водки, мадеры, пива? Или чего пользительного для печени, сока там, минералки?
Закусь на столе имелась под любой из перечисленных напитков, Брюхо зароптало, типа, не забывай меня, любимого. И за эти происки брюхо пришлось струнить усилием воли.
– Благодарю, по моей вере сейчас великий пост. – Шрам выложил на стол из нагрудного кармана рубашки сигареты.
– Пивка. – Джеки изменил своему любимому джину с тоником.
– А мы мадерки, да, Профессор?
Талалаев солидно кивнул, положил на колени нелепый здесь журнал «Верховая езда» и сказал с манерностью недобитой контры из графьев:
– Мне водочки плесни.
– Кстати, правильно здоровье бережешь, Шрам, – во второй раз высказан одобрение Праслов. – Наслышаны мы о твоих приключениях в пресс-хате. Сильно. Я тут срочно стал про тебя вызнавать, чего не знал. Много не знал, однако.
Депутат взял с места в карьер без разгона. И продолжал разгонять:
– В курсе, что максимум через неделю спрыгнешь с кичи. Дело твое тухлое, студент юрфака его мизинцем развалит. Верю, что и следующего могильщика (а именно такой звон уже появился – по твою голову прибудет в «Углы» следующий инкогнито), ты его по дуэли завалишь. Ну вот, выйдешь ты, на радостях напьешься-проблюешься, и чего? Дальше-то как жить собираешься?
Шрам не впервые видел бультерьерскую рожу Праслова, но впервые – нос к носу. До того – лишь по телевизору да на обложке облыжной книжки политскандального характера. Герой парится в СИЗО уже второй календарь, но, кстати, себя не роняет, рельефен мышцой, мамон не отрастил. Хотя – валяйся днями на матрасе, пей да жуй, житуха позволяет.
– Мне скоро на волю, – светски поддерживая беседу, обратился Талалаев к корейцу, – Хочешь, я тебе свои книги презентую. Карамзин, Сорокин, Черкасов… Или махровый халат, почти новье.
Джеки без восторга пожал плечами.
«Итак, Праслов сходу пошел в наскок. На кой? А не затем ли, чтобы сразу сколотить второе дно их терке. Типа, их строго личный переговор, в который не обязательно въезжать двум статистам. И если сейчас Шрам примет передачу, значит, видит заброшенную удочку. В противном случае – потреплемся чуток о фигне и разбежимся по норам. И, кажется, Шрам начинал догонять, к чему собирается клонить Депутат. Что ж…»
Шрам принял передачу:
– Думаешь, надо закумекиваться о переменках?
Праслов ухмыльнулся:
– Вот позырь на Профессора, Он откинется где-то через месяц…
– Раньше. Я уверен – раньше, – держащий спину ровно, как классная дама в институте благородных девиц, прогундосил Талалаев. – Барахла после меня здесь останется уйма, а одарить некого. Жалко.
– Значит, раньше. Он хоть и хорохорится: «Я выйду! Я всем вам задам!», а ни хрена не задаст. Запал отсырел и раскрошился. Станет доживать пенсионером. Ты встукиваешь, Шрам, что давить будут всегда, если ты хозяин?! Какой бы ты жалкий участок не занимал и не отстаивал, на него будут лезть. И на твой надел в сраных Виршах всегда будут переть, догоняешь?
Праслов не притронулся пока к своей мадере, забыл о ней. Наверное, спортивные упражнения отвлекли. Будто шило сидело в заду у депутата, он то мышцы бугрил, то массаж голени начинал делать, то вновь хватался за эспандер.
– А то, – согласился Шрам.
– Вот и обречен ты отбиваться и отбиваться, отбиваться и отбиваться.
Сергей видел – освирепело здесь депутату. Несмотря на привольное тюремное житье.
– Врубаюсь я в твои тюряжные заморочки, – продолжал не пить мадеру Праслов. – Это мелочи. Управишься. А если не управишься… То и цена тебе три «копья» в базарный день, Шрам.
– Только не ясно, что за карту прячешь в рукаве, Депутат? – А прячет, иначе базара бы не было. Впрочем, прячет-то прячет, но вот бросить ли на стол, еще раздумывает. Прощупывает Шрама, приглядывается. Ну а Шрам и подавно еще ничего не решил. И тоже приглядывается и просвечивает.
– Кстати, помочь тебе можно, верно. Профессор? Мы тут давно живем, чего-то понимаем. Но об этом позже. Сначала о кино. Ты видел такой фильм твоего детства и моей зрелости «Золотое путешествие Синдбада»? – ушел от ответа Праслов.
Шрам не моментально переключился на детство и Синдбада, не моментально ответил:
– Ну да, был такой.
– Там против Семибаба этого шуровал колдунишка, чернокнижник, гад и прочее, начисто сдвинутый на одной золотой цацке. Цацка эта, диадемой звалась, была распилена на куски, куски разбросаны, вот он их и собирал по всему свету. Потому, как если все собрать, как конструктор, то в руки валилось мировое господство. Вспомнил сюжет? Нравится тебе фильм про Семибаба?
Лихо скачет депутат по просторам, поди поспей за ним. Но Шрам поспевал.
– И что у меня за часть цацки?
– Вензель, – только и сказал Праслов.
Да и чего там добавлять. Вот и все сказано, что нужно. Как та «дидема», все слепилось.
Значит, так. Что нам отбил хитрой морзянкой бывший избранник народа? Праслову не просто охота выйти на волю, не нужна ему пустая воля. Ему жаждется вырваться и расквитаться. И это для начала. Потом – вернуть себе власть. Как семибабовский колдун о мировом господстве, так депутат грезит о контроле над городом. Шраму предлагается союз. Почему именно ему, именно Шраму, депутат объяснил одним последним словом.
Закручинившийся на обидный наезд Профессор отвалил из-за стола, переключил канал и чуть прибавил «ящику» шума. Начинались «Вести». Джеки маячил за столом недвижимым бронзовым Буддой, потому что Шрам ему строго-настрого запретил липнуть к хозяевам с базаром про девок в почтовых конвертиках, типа, есть среди них хорошие, или все телки – лахудры? А больше ничто земное корейца не беспокоило.
«Пронюхал бывший слуга народа про эрмитажные списки, как когда-то пронюхал Вензель, В одиночку Шраму списки не поднять, сломают, как прут. В одиночку Праслову не свернуть нынешних паханов, засадивших его за решетку. А если сложить прасловские уцелевшие ломти – бизнеса, верных ему людей и знания о криминально-чиновничьей подноготной города со шрамовскими списками и шра-мовской энергией молодого волка – уже получится сила».
Дикторша «Вестей» радостно сообщила:
«Самолет прибыл на Внуковский аэродром. Александр Тасум спустился по трапу, одет в фисташковый костюм от „Валенси». Внизу его встречали девушки, в национальных одеждах с цветами. Милиция не смогла задержать преступника…»
«А еше Праслов знает, что Сергей Шрамов не повязан с той стаей, которая уселась сейчас на Питере».
– А еще, – подсказал Праслов, – я почуял, что Сереге Шраму заподляно по натуре на кого-то шестерить. Даже за охренительные бабки. Поэтому вопрос стоит об равноправном союзе нерушимом.
«Еще Праслов дал понять, что и с „уголковыми» залутками подсобит, чем сможет, – если сойдемся в главном». Шрам косяком глаз обветривал блатную камеру. Больше всего прикололо, что трубы у рукомойника пребывают на последнем дыхании. Наверное, депутат-непоседа часто на них отжимается, мало ему шведской стенки.
– Ну что, Шрам, охота тебе ввязаться в поножовщину с питерскими паханами, набитыми баксами, обложенными со всех сторон стволами и быками, прикрытыми, как японские церкви, кучей крыш? – торопил гостя с решением хозяин.
Вслух не добавил хозяин, что предлагается ввязаться, имея за спиной списанного авторитета, а ныне зека, Праслова, и эрмитажные списки, с которыми тоже не ясно – динамит это или хлопушка с конфетти?
И тут депутат пригубил наконец мадерки. А то уж Серега грешным делом не отметал вариант, что пойло злой химией закрашено. Что депутат бодягу развел для замыливания зенок, а сам от тоски подрядился борзого пацана Шрама мочкануть.
Однако все равно не стал хлебать из своего стакана Сергей. Поостерегся…
3
– Шрамов из триста девятой опять в гости просится. Наличкой, говорит, заплатит.
– Ишь, разгулялся. – Прапорщик сплюнул размочаленную зубами спичку в пластмассовый стаканчик, где такого добра к концу смены накапливалось преизрядно. – Ишь шустрый. «Трубу» ему отнес?
– Оттуда иду. – Подчиненный, сняв фуражку, провел ладонью по залысине.
– Ишь, гуляка выискался. – Прапор задумался, прапор не спешил. Необычное что-то творится. Ходит человек по камерам, денег не жалеет. Не случалось такого на памяти прапорщика.
– Нам все едино, наличкой или куда. – Прапор не торопился. Необычное-странное-подозрительное потом расхлебывай. Но с другой стороны, платит-пополняет мне хорошо – всем хорошо. Не пустишь, потом тебе же свои укажут – навара нас лишаешь, паря, слишком нажористо живешь, да? Ну так поделись с товарищами по труду.
– Шрамов, говоришь…
Хотя опять же подозрительно, чего это он по гостям разбегался. Прапору в голову забрело воспоминание: детство, книжка с картинками про Винни Пуха. Пух этот с корешем Пятачком по четвергам завсегда шлялись по гостям, всех обходили; кто жил там в этом… как его…
Да, нелегок ты, хлеб старшего.
– Пусть идет. Но, – прапор забросил в рот новую спичину, – ежели опять запросится, – махнул рукой, – иди. Скажешь мне опять, решим…
«Или совета попытать?» – провожая взглядом подчиненного, прапор положил руку на телефонную трубку. Хотя никто не любит, когда дополнительно нагружают. Но с другой стороны…

Глава девятая
ЛАЗАРЕТ

Крест-накрест сложили «Кресты»,
Схоронив судьбы заживо там.
Развели нам к свободе мосты,
Приковали навечно к «Крестам».

1
– Можно вам задать вопрос?
– Да Бога ради.
Как же не оказать любезность частному лицу, желающему оказать безвозмездную помощь.
– Туберкулезников хватает?
– Спрашиваете! – воскликнул доктор, удивившись столь наивному вопросу.
– А чего ж их в больницу не определяют? Заразная болезнь, потом по городу разносят.
– Тюремная больница у нас, голубчик, одна, вот почему. И она старая, маленькая, тесная. Забита всегда под завязку. Вот пусть соберутся ваши милосердные частные лица, сбросятся и выстроят еще больницу, а лучше сразу две, тогда станет полегче.
– А совсем шклявых, кто в последней стадии, хотя бы для них-то можно топчан найти?
– Их стараемся определять в стационар, – твердо сказал лепила.
– Но, я смотрю, сидят доходяги доходягами, одной ногой в могиле, кашлем душатся. – Шрам маячил в центре смотровой, руки в карманах. Типа, ходить кругами мимо шкафчиков, из которых зек вдруг чего возьмет и сопрет, не следовало. Дубак полезет с острасткой, помешает интересному разговору.
– А вы думаете, они обращаются? – воротя фотокарточку куда-то в сторону, сокрушенно покачал головой доктор. – Сами себе поставить диагноз они не могут. Дохают в камерах, на что-то надеются, непонятно на что.
– Вчера человек один умер, у него тоже был тубик. Вчера утром, помните?
– Да, был вчера один чахоточный.
– У него болезнь в последней стадии или не в последней?
– В последней.
– День до этого я с ним свиданькался. Доходяга, конечно, но встречал я похуже, и то еще долго пыхтели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41