После того, как халдей подсуетился насчет второго запотевшего «Смирноффа». После того, как перетерли за Рафика-Десанта, который спит и мечтает со своими хачиками на их земле разбирать угнанные тачки в сарае «Авторемонт» и берется отмаксовывать за тишину в бизнесе по десять штук в месяц. Вечно жмутся эти черные. Только у сидящих в ларьках мокрощелок они могут прослыть щедрыми горными орлами. Короче, порешили стоять на двадцати, или пусть Рафик катится на своих тачках, пока не упрется.
После и прозвучало:
– Со Шрамом надо кончать.
Сказавший это ухватил двумя пальцами (на одном, большом, не хватало фаланги) рюмку за короткую ножку. Задрал голову, открывая взглядам большое пигментное пятно на шее ухарски вплеснул в себя водку. Его собеседник сверкнул в улыбке белыми плакатными зубами, подцепил на вилку половину зразы и, разглядывая сочащийся жиром закусь, произнес, типа прикалываясь:
– А у Шрама сегодня на ужин макароны.
Пятнистый вежливо заржал. Прожевав мясо, белозубый утер пасть салфеткой, скомкал ее, отбросил и возложил ладони на скатерть:
– Да, Шраму выписываться никак нельзя. Вольный воздух вреден для его и нашего здоровья. Не для того его сажали, чтоб он вышел. – Он потянулся к пачке «Парламента», без боязни, что табачный налет испортит белизну зубов. – Ты прояснил? – Главная причина, почему Шрам мешает жить этим двум нормальным пацанам, осталась не объявлена вслух.
Человек с родимым пятном на шее кивнул.
– Берутся оформить. За… – Он отогнул на одной руке свой увечный палец и три пальца на другой руке. Нули показывать не стал. И так понятно сколько их. – Гарантируют в течение трех дней. Отсчет ведется по получению предоплаты. Предоплата обычная, половина. Если малость накинуть, можно на выбор заказать: чтоб помучился; на перо; чтоб при попытке к бегству; чтоб от грыжи, это когда вырезают грыжу и запузыривают в глотку, пока не задохнется. А вот за столько, – пальцев стало гораздо больше, – обещают из него чучело сделать. Хошь, покрась в бронзовый цвет и ставь в зимнем саду, будто памятник Спартаку.
– Так в чем проблема?
– В башлях. Можем себе позволить? Стоит Шрам того?
– Можем. – Опять за столом засияла голливудская улыбка. – Максай, только без лишнего шика, по первому тарифу. Мы – не новые русские из анекдотов. И если из каждого жмура чучело надувать. Кунсткамеры не хватит. Сегодня же вызванивай, кого надо. Шарманку надо заводить, не откладывая. Сколько он просидит? (В ответ – пожатие плечами, упакованными в клубный пиджак.) Вот то-то! Ну три-то дня у нас имеются. А от Шрама нам неприятностей перепадет на сумму вдесятеро против. – И опять белозубый умолчал, какую путь-дорожку ему переступил Сережка Шрамов. А дело на Руси самое обычное: задолжал зубатик Серегиному инвестиционному фонду «Венком-капитал». Мочилово же – самый надежный способ избавляться от долгов.
– Ну, тогда помянем друга. – Укороченный палец вновь расплющился о рюмочный бок. – Земля ему пухом.
– Спи спокойно, дорогой корефан. Понял? – снова типа шутканул белозубый.
Они выпили, не чокаясь…
2
Второй следственный изолятор Санкт-Петербурга «Углы» мало чем отличался от знаменитых «Крестов». Чуть поновее, чуть поменьше в размерах, послабже слава. В народе его за схожесть часто так и называли; «Вторые Кресты», «Малые Кресты», «Угловые Кресты»… Скромно сидело начальство «Вторых Крестов» на совещаниях, тише едешь – дольше будешь. Тишина стояла в коридорах «Малых Крестов». Мертвая тишина и жуть,
«Какой навар можно снять с того, что Шрам проторчит в „Углах» неделю-две, а то и всего несколько дней? Выкинуть на время из блатной колоды и попробовать чего-то там перетасовать? Руководить братвой и делами он сможет и отсюда. А если цель при всех наворотах совсем другая – завалить Серегу Шрама?
А почему бы и не городить, с другой стороны, огород, если хочешь замести следы… Так, так, вот оно…»
Сергей открыл глаза. Над ним подвесным потолком красовалась изнанка верхней шконки: металлическая сетка с проваливающимся в ячейки матрацем. Матрацу, судя по замызганности, лет так миллиард.
«Замочи Шрама на воле, его ребята перекопали бы округу. Они тоже знают, кто на Шрама зуб имеет или кому мечтается отломить кусок от Шрамова дела. Значит… Значит, эта падла ходит где-то близко, крутится около Шрама, и сучонок этот испугался, что ребята Шрама доберутся до него и порвут на части за своего пахана. Потому и удумал засадить в крытку и заказать, а может, уже заказал мочи-лово здесь. Пусть Шрамовы ребята потом „Малым Крестам» предъявы засылают, до заказчика маскарада им точняк будет не добраться. Хитро заквашено. И тогда совсем не важно, как долго просидит Шрам на мягких нарах. Чтоб замочить, хватит и одного дня. Например, сегодняшнего…»
Кемарить было нельзя. И нельзя будет до тех пор, пока не откинешься волей подышать. А не спать – вредно и тяжело.
– Это не я надумал, это мне старшие рассказывали, – бубнилось через два ряда. – Берешь огрызок сосиски и аккуратненько тушью на нем мозоли и морщинки малюешь. Ноготь тоже можно намалевать, но кайфнее будет со спичечного коробка бумажку содрать и прилепить, будто ноготь уже синий…
Он умудрялся барахтаться на поверхности. Плавать в зыбкой слизи между сном и явью. И каждый звук, будь то шевеление кого-то на шконках или всхрап, не говоря уж о похрюкиваньях, позвякиваньях, шагах, он сразу же выцарапывался из мути.
Изредка, выходя из дремы, вращал челюстью, оглядывал камеру. Вечный, никогда здесь не отрубаемый свет солью грыз замаявшиеся глаза. В хате стоит шепчущая тишина, будто саранча посевы грызет – шелестят разговоры бодрствующей смены. Большинство из тех, чей черед занять спальные места настанет под утро, все ж таки исхитрялись отключиться: сидя на краешке шконки или на полу. Некоторые запрокинулись в проходе, постелив на линолеум мятые шмотки. Ночь брала свое.
– …И когда твой палец из огрызка сосиски уже как натуральный, – продолжалось бубнение, – подбрасываешь кому-то в баланду. А совсем подфартит, когда шмон – тишком кладешь на видное место. Вертухаи – народ нервный…
В черепе устало, не в первый раз перещупывались расклады. А почему киллер должен подсесть? Он может уже сидеть. Кстати, могут зарядить чуть ли не любого «уголка», кого-то зашугав, кого-то прикупив. А почему бы вертухаю не подрядиться ликвидатором? Подвесят тебя на твоих же штанах, а потом распишут мусорам, как ты с собой кончал, пока все храпели.
– Эй, Шрам, ты ж не спишь? – прошептал со своего места Панас.
– Ну?
– Слышь, я чего тебе пару часов назад сказать хотел, да ты не дал – тот, которому ты палец сломал, кликуха Гайдук, вернулся с забинтованной лапой. Пристроился рядом с Боксером.
– Ну и что?
– Гайдук чумовой. Он же с югов, молдаванин. Ходку имеет, сидел за гоп-стоп, мнит себя вором, хотя сявка полная. Короче, может отважиться на вылазку. Одна-то рука у него еще работает.
– Чихал. Полезет – перешибу ногу и проколупаю голову. У тебя все?
– Нет, не все. Я тебе еще кое-чего хочу сказать. Ты отсюда свалишь вскорости, а узнать должен. Да только потише надо.
«Так-то бы оно разговором развлечься и в жилу, да сдается, от Панасовых бесед еще шустрее в сон потянет», – подумал Сергей. Но тем не менее кивнул. Панас придвинулся, толкнув на Сергея волну теплого камерного смрада. Захрипел прямо в ухо, и от скрежета его туберкулезных легких Шрама передернуло.
– Короче, крытка эта, она и не черная, и не красная. Потому как СИЗО, а не зона, и химичить тут удобней.
– Ты чего, Панас, ликбез мне устраиваешь?
– Погоди, Шрам. – В сипе Панаса зазвучала стиль. Вышло – не сказал, а приказал.
«Ого, – подумалось Сергею, – а мы и не такие уж мертвые». Похоже было, что бывший солагерник Шрама взвешивал-прикидывал, набирался смелости и наконец решился засветить нечто, на его взгляд, важное. Ну послушаем.
– Помнишь такого Клима Сибирского? Он здесь в «Углах» загнулся месяц тому назад.
– Да, в курсах. От сердца, кажись.
– То-то и дело, что «кажись». Думаю, замочили Клима. Втихую сподлянили, без сходняка и разбора, Сбеспредельничали, короче.
– Откуда звон?
«Призраки Панасу по углам мерещатся, С крышей раздружился», – поставил диагноз Сергей. Жить в парной бане не сахарно. Вон – повернешься, пошевелишь граблей, и пот начинает сочиться, как березовый сок из березы, А сколько пота на мозги натекло у Панаса за полгода?!
– А ты знаешь реальную историю про сигареты «Кент»? – бубнил через два ряда уже второй голос. – Был в законе такой Витя Маляев годах эдак в пятидесятых. Под Владиком однажды чалился. А сам родом из тех краев, и захотелось ему красивую жизнь хоть одним глазком посмотреть. И вот скипнул он с зоны, только лыжи наладил не в Сочи, а на Аляску…
– И кто, по-твоему, на самого Клима поднялся? – смачно зевнул Шрам, – И главное, за что?
Можно, конечно, было добавить, что уж на кого-кого, а на Клима в своем уме никто бы руку не поднял. Клима Сибирского признавали все деловые от Дальнего Востока до северных краев, как кубинские коммунисты Карла Маркса. Считалось почетным добиться согласия Клима разбирать по понятиям спорящие стороны. Таких уважаемых «законников» в стране после смерти Сибирского осталось человека два, не более.
– Кто за этим стоит, не знаю. А вот «за что»… Тут есть догадки…
Наверху кто-то заерзал, заныли пружины – Панас заткнулся. Заткнулись и шептуны через два ряда. Потом Панас продолжил, и шепот его превратился в едва разбираемое шуршание.
– Клим в «Углы» угодил карамболем, на него ничего серьезного, понятно, не было. Промурыжили бы его по-любому недолго, ну, месяц от силы. А он успел просидеть неделю и помер.
Шрам кивнул – слышал эту историю. В Питер Клим подвалил разгребать недоразумения между Рамизом и Лехой-Батоном. Бодаловка была серьезной и грозила северо-западной братве нешуточной войной, но с помошью Сибирского стороны все-таки развели. А прихватили Клима по-глупому. Кто-то из ментовских стукачей спалил хату, на которой гостевал в Питере законник.
И дело-то было не в воре, а в волынах, что хранил у себя хозяин малины. Стволов там набралось на целый арсенал. И до окончательного выяснения, кто при чем, кто ни при чем, Клима определили в «Углы». Где старик, а ему уж перевалило за шестьдесят, и откинул ласты от сердечного приступа. В чем никто (как выясняется, кроме Панаса) не усмотрел ничего напряжного, Клим маялся сердцем – про то было известно.
– Поселили его, понятно, с комфортом, в отдельную. Подпитку организовали на высшем уровне, – продолжал Панас. – И вот… – Он пододвинулся еще ближе. – На прогулки Клим выходил к разным людям. Старик же, покалякать охота. И стали поговаривать, что очень не понравилось Климу, как люди живут в «Углах», не по закону. Беспределыцины много. Заговорили, что Клим хочет тутошнюю жизнь по понятиям поставить.
Панас прервался, отвернулся, чтоб откашляться.
– И это все? – Шрам понял, что слушает очередную ботву о правильном воре, который хочет навести порядок, чтобы людям вышло облегчение, да вот злыдни строят козни и изводят вора. Какая-то фигня колола локоть. Сергей щупанул пальцами дырку в матрасе, трофеев – чиркалка и четыре спички.
– Не все, – пообещал Панас. – Раз он появился и на нашей прогулке. Вспомнил меня, – было сказано с гордостью. – Я по второй ходке отдыхал на зоне, которую Клим в то время держал. Потрендели мы с ним немного.
– Из Аляски за два месяца до Нью-Йорка дошкандыбал, – снова ожил треп через пару рядов. – И хранил на память о Родине пачку сигарет «Друг» с последней сигаретой. А в Нью-Йорке так прибалдел от небоскребов, что решил выкурить. Не успел поднести спичку, тормозит рядом «кадиллак», а оттуда буржуй: «Эй, мистер! Я, типа, вкалываю на „Филипп Морисе», но никогда таких сигарет в упор не видел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
После и прозвучало:
– Со Шрамом надо кончать.
Сказавший это ухватил двумя пальцами (на одном, большом, не хватало фаланги) рюмку за короткую ножку. Задрал голову, открывая взглядам большое пигментное пятно на шее ухарски вплеснул в себя водку. Его собеседник сверкнул в улыбке белыми плакатными зубами, подцепил на вилку половину зразы и, разглядывая сочащийся жиром закусь, произнес, типа прикалываясь:
– А у Шрама сегодня на ужин макароны.
Пятнистый вежливо заржал. Прожевав мясо, белозубый утер пасть салфеткой, скомкал ее, отбросил и возложил ладони на скатерть:
– Да, Шраму выписываться никак нельзя. Вольный воздух вреден для его и нашего здоровья. Не для того его сажали, чтоб он вышел. – Он потянулся к пачке «Парламента», без боязни, что табачный налет испортит белизну зубов. – Ты прояснил? – Главная причина, почему Шрам мешает жить этим двум нормальным пацанам, осталась не объявлена вслух.
Человек с родимым пятном на шее кивнул.
– Берутся оформить. За… – Он отогнул на одной руке свой увечный палец и три пальца на другой руке. Нули показывать не стал. И так понятно сколько их. – Гарантируют в течение трех дней. Отсчет ведется по получению предоплаты. Предоплата обычная, половина. Если малость накинуть, можно на выбор заказать: чтоб помучился; на перо; чтоб при попытке к бегству; чтоб от грыжи, это когда вырезают грыжу и запузыривают в глотку, пока не задохнется. А вот за столько, – пальцев стало гораздо больше, – обещают из него чучело сделать. Хошь, покрась в бронзовый цвет и ставь в зимнем саду, будто памятник Спартаку.
– Так в чем проблема?
– В башлях. Можем себе позволить? Стоит Шрам того?
– Можем. – Опять за столом засияла голливудская улыбка. – Максай, только без лишнего шика, по первому тарифу. Мы – не новые русские из анекдотов. И если из каждого жмура чучело надувать. Кунсткамеры не хватит. Сегодня же вызванивай, кого надо. Шарманку надо заводить, не откладывая. Сколько он просидит? (В ответ – пожатие плечами, упакованными в клубный пиджак.) Вот то-то! Ну три-то дня у нас имеются. А от Шрама нам неприятностей перепадет на сумму вдесятеро против. – И опять белозубый умолчал, какую путь-дорожку ему переступил Сережка Шрамов. А дело на Руси самое обычное: задолжал зубатик Серегиному инвестиционному фонду «Венком-капитал». Мочилово же – самый надежный способ избавляться от долгов.
– Ну, тогда помянем друга. – Укороченный палец вновь расплющился о рюмочный бок. – Земля ему пухом.
– Спи спокойно, дорогой корефан. Понял? – снова типа шутканул белозубый.
Они выпили, не чокаясь…
2
Второй следственный изолятор Санкт-Петербурга «Углы» мало чем отличался от знаменитых «Крестов». Чуть поновее, чуть поменьше в размерах, послабже слава. В народе его за схожесть часто так и называли; «Вторые Кресты», «Малые Кресты», «Угловые Кресты»… Скромно сидело начальство «Вторых Крестов» на совещаниях, тише едешь – дольше будешь. Тишина стояла в коридорах «Малых Крестов». Мертвая тишина и жуть,
«Какой навар можно снять с того, что Шрам проторчит в „Углах» неделю-две, а то и всего несколько дней? Выкинуть на время из блатной колоды и попробовать чего-то там перетасовать? Руководить братвой и делами он сможет и отсюда. А если цель при всех наворотах совсем другая – завалить Серегу Шрама?
А почему бы и не городить, с другой стороны, огород, если хочешь замести следы… Так, так, вот оно…»
Сергей открыл глаза. Над ним подвесным потолком красовалась изнанка верхней шконки: металлическая сетка с проваливающимся в ячейки матрацем. Матрацу, судя по замызганности, лет так миллиард.
«Замочи Шрама на воле, его ребята перекопали бы округу. Они тоже знают, кто на Шрама зуб имеет или кому мечтается отломить кусок от Шрамова дела. Значит… Значит, эта падла ходит где-то близко, крутится около Шрама, и сучонок этот испугался, что ребята Шрама доберутся до него и порвут на части за своего пахана. Потому и удумал засадить в крытку и заказать, а может, уже заказал мочи-лово здесь. Пусть Шрамовы ребята потом „Малым Крестам» предъявы засылают, до заказчика маскарада им точняк будет не добраться. Хитро заквашено. И тогда совсем не важно, как долго просидит Шрам на мягких нарах. Чтоб замочить, хватит и одного дня. Например, сегодняшнего…»
Кемарить было нельзя. И нельзя будет до тех пор, пока не откинешься волей подышать. А не спать – вредно и тяжело.
– Это не я надумал, это мне старшие рассказывали, – бубнилось через два ряда. – Берешь огрызок сосиски и аккуратненько тушью на нем мозоли и морщинки малюешь. Ноготь тоже можно намалевать, но кайфнее будет со спичечного коробка бумажку содрать и прилепить, будто ноготь уже синий…
Он умудрялся барахтаться на поверхности. Плавать в зыбкой слизи между сном и явью. И каждый звук, будь то шевеление кого-то на шконках или всхрап, не говоря уж о похрюкиваньях, позвякиваньях, шагах, он сразу же выцарапывался из мути.
Изредка, выходя из дремы, вращал челюстью, оглядывал камеру. Вечный, никогда здесь не отрубаемый свет солью грыз замаявшиеся глаза. В хате стоит шепчущая тишина, будто саранча посевы грызет – шелестят разговоры бодрствующей смены. Большинство из тех, чей черед занять спальные места настанет под утро, все ж таки исхитрялись отключиться: сидя на краешке шконки или на полу. Некоторые запрокинулись в проходе, постелив на линолеум мятые шмотки. Ночь брала свое.
– …И когда твой палец из огрызка сосиски уже как натуральный, – продолжалось бубнение, – подбрасываешь кому-то в баланду. А совсем подфартит, когда шмон – тишком кладешь на видное место. Вертухаи – народ нервный…
В черепе устало, не в первый раз перещупывались расклады. А почему киллер должен подсесть? Он может уже сидеть. Кстати, могут зарядить чуть ли не любого «уголка», кого-то зашугав, кого-то прикупив. А почему бы вертухаю не подрядиться ликвидатором? Подвесят тебя на твоих же штанах, а потом распишут мусорам, как ты с собой кончал, пока все храпели.
– Эй, Шрам, ты ж не спишь? – прошептал со своего места Панас.
– Ну?
– Слышь, я чего тебе пару часов назад сказать хотел, да ты не дал – тот, которому ты палец сломал, кликуха Гайдук, вернулся с забинтованной лапой. Пристроился рядом с Боксером.
– Ну и что?
– Гайдук чумовой. Он же с югов, молдаванин. Ходку имеет, сидел за гоп-стоп, мнит себя вором, хотя сявка полная. Короче, может отважиться на вылазку. Одна-то рука у него еще работает.
– Чихал. Полезет – перешибу ногу и проколупаю голову. У тебя все?
– Нет, не все. Я тебе еще кое-чего хочу сказать. Ты отсюда свалишь вскорости, а узнать должен. Да только потише надо.
«Так-то бы оно разговором развлечься и в жилу, да сдается, от Панасовых бесед еще шустрее в сон потянет», – подумал Сергей. Но тем не менее кивнул. Панас придвинулся, толкнув на Сергея волну теплого камерного смрада. Захрипел прямо в ухо, и от скрежета его туберкулезных легких Шрама передернуло.
– Короче, крытка эта, она и не черная, и не красная. Потому как СИЗО, а не зона, и химичить тут удобней.
– Ты чего, Панас, ликбез мне устраиваешь?
– Погоди, Шрам. – В сипе Панаса зазвучала стиль. Вышло – не сказал, а приказал.
«Ого, – подумалось Сергею, – а мы и не такие уж мертвые». Похоже было, что бывший солагерник Шрама взвешивал-прикидывал, набирался смелости и наконец решился засветить нечто, на его взгляд, важное. Ну послушаем.
– Помнишь такого Клима Сибирского? Он здесь в «Углах» загнулся месяц тому назад.
– Да, в курсах. От сердца, кажись.
– То-то и дело, что «кажись». Думаю, замочили Клима. Втихую сподлянили, без сходняка и разбора, Сбеспредельничали, короче.
– Откуда звон?
«Призраки Панасу по углам мерещатся, С крышей раздружился», – поставил диагноз Сергей. Жить в парной бане не сахарно. Вон – повернешься, пошевелишь граблей, и пот начинает сочиться, как березовый сок из березы, А сколько пота на мозги натекло у Панаса за полгода?!
– А ты знаешь реальную историю про сигареты «Кент»? – бубнил через два ряда уже второй голос. – Был в законе такой Витя Маляев годах эдак в пятидесятых. Под Владиком однажды чалился. А сам родом из тех краев, и захотелось ему красивую жизнь хоть одним глазком посмотреть. И вот скипнул он с зоны, только лыжи наладил не в Сочи, а на Аляску…
– И кто, по-твоему, на самого Клима поднялся? – смачно зевнул Шрам, – И главное, за что?
Можно, конечно, было добавить, что уж на кого-кого, а на Клима в своем уме никто бы руку не поднял. Клима Сибирского признавали все деловые от Дальнего Востока до северных краев, как кубинские коммунисты Карла Маркса. Считалось почетным добиться согласия Клима разбирать по понятиям спорящие стороны. Таких уважаемых «законников» в стране после смерти Сибирского осталось человека два, не более.
– Кто за этим стоит, не знаю. А вот «за что»… Тут есть догадки…
Наверху кто-то заерзал, заныли пружины – Панас заткнулся. Заткнулись и шептуны через два ряда. Потом Панас продолжил, и шепот его превратился в едва разбираемое шуршание.
– Клим в «Углы» угодил карамболем, на него ничего серьезного, понятно, не было. Промурыжили бы его по-любому недолго, ну, месяц от силы. А он успел просидеть неделю и помер.
Шрам кивнул – слышал эту историю. В Питер Клим подвалил разгребать недоразумения между Рамизом и Лехой-Батоном. Бодаловка была серьезной и грозила северо-западной братве нешуточной войной, но с помошью Сибирского стороны все-таки развели. А прихватили Клима по-глупому. Кто-то из ментовских стукачей спалил хату, на которой гостевал в Питере законник.
И дело-то было не в воре, а в волынах, что хранил у себя хозяин малины. Стволов там набралось на целый арсенал. И до окончательного выяснения, кто при чем, кто ни при чем, Клима определили в «Углы». Где старик, а ему уж перевалило за шестьдесят, и откинул ласты от сердечного приступа. В чем никто (как выясняется, кроме Панаса) не усмотрел ничего напряжного, Клим маялся сердцем – про то было известно.
– Поселили его, понятно, с комфортом, в отдельную. Подпитку организовали на высшем уровне, – продолжал Панас. – И вот… – Он пододвинулся еще ближе. – На прогулки Клим выходил к разным людям. Старик же, покалякать охота. И стали поговаривать, что очень не понравилось Климу, как люди живут в «Углах», не по закону. Беспределыцины много. Заговорили, что Клим хочет тутошнюю жизнь по понятиям поставить.
Панас прервался, отвернулся, чтоб откашляться.
– И это все? – Шрам понял, что слушает очередную ботву о правильном воре, который хочет навести порядок, чтобы людям вышло облегчение, да вот злыдни строят козни и изводят вора. Какая-то фигня колола локоть. Сергей щупанул пальцами дырку в матрасе, трофеев – чиркалка и четыре спички.
– Не все, – пообещал Панас. – Раз он появился и на нашей прогулке. Вспомнил меня, – было сказано с гордостью. – Я по второй ходке отдыхал на зоне, которую Клим в то время держал. Потрендели мы с ним немного.
– Из Аляски за два месяца до Нью-Йорка дошкандыбал, – снова ожил треп через пару рядов. – И хранил на память о Родине пачку сигарет «Друг» с последней сигаретой. А в Нью-Йорке так прибалдел от небоскребов, что решил выкурить. Не успел поднести спичку, тормозит рядом «кадиллак», а оттуда буржуй: «Эй, мистер! Я, типа, вкалываю на „Филипп Морисе», но никогда таких сигарет в упор не видел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41