Это всегда бывает одинаково – небольшой поселок, городок. Сегодня там все нормально – в известных пределах, конечно; завтра уже – никого. Пусто. Мы посылали туда своих людей, но так ничего и не выяснили. Либо они возвращались ни с чем, либо пропадали просто. Но может случиться так, что нам придется очень сильно изменить свои планы, исходя из этого.
Игорь помолчал.
– Ладно, – сказал он наконец. – Стой, где стоишь. И не двигайся, пока мы не отъедем отсюда. Давай, Ритка, садись в машину.
– Нет, – ответила я, – хочешь, поезжай один. Я не поеду.
– Ты что? – пробормотал он. – С ума сошла? Почему?
– Не знаю, – говорю. – Честно – не знаю.
– Залезай в машину, идиотка, – заорал он. – Давай залазь, и поехали домой. Смерти, дура, захотела? Сама же тут рыдала!
Я только оглушенно помотала головой, потому что сама не очень соображала, что это на меня нашло.
– Поедешь, – сказал он, – или я застрелю его, ублюдка.
– Валяй, – говорит Томас.
– Игорь, – сказала я, – не нужно. Как тебе потом с этим? Оставь все как есть.
– Тогда полезай в машину!
– Я же сказала тебе – оставь нас в покое.
Он поднял пистолет – рука у него тряслась, а глаза были совсем безумные. И я поняла, что он все-таки выстрелит. Он и выстрелил, но пуля ушла в сторону, а он отбросил пистолет, словно тот жег ему руку.
– Идите к черту, сволочи! – И полез в машину.
Дверца хлопнула; он зажег фары, автомобиль загудел, развернулся и скрылся из виду. На умеренной скорости.
– Ладно, – сказал Томас, – пошли пешком. Куда торопиться?
– Сказано, я туда не пойду.
– Да, – ответил он, – я слышал. Что ж, если так, нам надо выйти к ближайшему посту. Документов у нас никаких, но, я думаю, оттуда удастся связаться с Комитетом. У них договоренность о содействии практически со всеми официальными властями.
– А потом?
– Отправят нас домой. Надеюсь, обойдемся без приключений. Хватит с меня.
– Что-то устала я очень.
– Ничего, – сказал он, – мы пойдем медленно.
– Ты говорил, у тебя могут быть неприятности.
– Может, и нет. Сейчас все очень быстро меняется. Может, за это время случилось что-то, из-за чего им придется поменять стратегию. И тебя, думаю, они беспокоить не станут. В конце концов... нам нужен кто-то отсюда. Кто-то, кто согласился бы нам помогать. Знать все и помогать. Сами мы, похоже, не справляемся.
Идти было темно, но спокойно. Ровная дорога шла под уклон, и торопиться было незачем. Мы шли так уже с час, когда вдали, откуда-то снизу раздался шум мотора. Он все приближался, надсадно гудя на поворотах, и, наконец, в лицо ударил свет фар.
– Черт с вами, – сказал Игорь. – Садитесь.
* * *
На побережье было тепло и сыро – туман сполз с вершин и уютно устроился меж залитых бетоном пустых эспланад набережной, меж покореженных павильонов, перетекал, проскальзывая сквозь пальцы молов. Море равномерно шуршало галечником – наступая, отступая... Оттуда, из тумана, резкими металлическими голосами вопили чайки.
Вчера на рассвете мы натолкнулись на пост и тут же сдались, поручив все переговоры Томасу. Не знаю, о чем они там разговаривали, но, видимо, все уладилось, потому что нас отвели в вагончик-времянку, который служил тут чем-то вроде караулки, накормили горячим и даже дали выспаться. Я спала почти сутки. Не осталось ни сил, ни любопытства, чтобы попытаться разузнать, что с нами собираются делать; отправят ли дальше своим ходом на украденной машине, или же мы формально уже находимся под арестом и ждем, пока нас не передадут из рук в руки каким-то другим властям... Не знаю. Постель внутри вагончика была отгорожена занавеской, на оконной раме натянулась свежая паутина. За окном, затянутым ржавой мелкой сеткой, стучал дождь. Я слышала его шум, когда просыпалась и когда засыпала – он был мягким, монотонным, успокаивающим. Уже к вечеру, когда наступили сумерки и дождь немного утих, я вышла посидеть на крыльце. Над ним нависал козырек, но оно все равно было мокрым. Рядом с вагончиком качались высохшие стебли полыни, асфальт пересекали слизистые дорожки, оставленные странствующими улитками. Тут было очень спокойно. И ни о чем не хотелось думать.
– Ты как? – спросил Томас. Он неслышно подошел и устроился на ступеньке повыше.
– Ничего, – не поворачивая головы, ответила я.
– Мне кажется, целых суток отдыха вполне достаточно. Завтра на рассвете выезжаем.
– Куда?
– Домой.
– Сами? Я имею в виду – нас просто отпустят и все?
– Зачем же им нас держать? Они за это время успели запросить на нас данные. Все подтвердилось.
– А... что с остальными заложниками, неизвестно?
– Их больше нет, – ответил он неохотно.
– Что же они... собираются вот так все и оставить?
– Нет. Теперь, когда им известно, где расположена база, думаю, они выбьют террористов оттуда. Если те не оставили ее и не перебрались куда-то еще. Но это уже нас не касается. Они сами разберутся.
– За наш счет, – сказала я горько. – Они всегда разбираются за наш счет.
Он не ответил. А мне стало неловко за свое нытье. Какого черта я жалуюсь? И тут мне плохо, и туда с ним я идти отказалась. Почему? Испугалась чего-то неведомого, к чему придется, ломая себя, приспосабливаться? Или того, что мне пытаются навязать какую-то стратегию поведения помимо моей воли? Так ведь тут меня тоже никто не о чем не спрашивает! Просто потому, что уже так заезжена, что не могу себе представить, что может быть иная жизнь, иной выход? Мне тут никогда не нравилось, это верно – всегда было не по себе, как это бывает с людьми моего склада, которые ждут от жизни чего-то чудесного, захватывающего и очень удивляются, когда она подсовывает им горечь, усталость и тоску, которые, собственно, и есть жизнь... и еще немножко надежды.
– Не жалеешь? – спрашиваю.
– О чем? – удивился Томас.
– Что не попадешь из-за нас, куда хотел?
Он лениво усмехнулся.
– Чего ради? Мне-то все равно пришлось бы вернуться. Там мне делать пока нечего. Хотя... знаешь, теперь я думаю, с самого начала задумано все было неправильно.
– А как правильно?
– Понятия не имею, – ответил он сердито.
Потом, не поднимая головы, сказал:
– Эй, ты чего там ходишь?
Я поглядела наверх. Это он Игоря окликнул. Тот, оказывается, все это время бродил где-то неподалеку вдоль низенького обрыва над времянкой. На голос он обернулся и довольно ловко съехал вниз по склону.
– Да так, – ответил он сухо. Он вообще в последнее время держался очень холодно. – Размяться решил.
– Не находился еще, – вяло отозвалась я.
Он вздохнул, подошел к крыльцу, но садиться не стал. Ходил взад-вперед по площадке перед вагончиком. Потом, на ходу, сказал:
– Долго вы тут сидеть собираетесь?
– Да нет, – говорю, – сыро.
– Да я не о том,– ответил он раздраженно. – Вы что, решили тут окопаться? Строить светлое будущее?
– Томас говорит, нам можно ехать. Хоть сейчас.
Он помялся. Что он, в самом деле? Чертил что-то по гравию носком своего разбитого ботинка, потом поднял голову. У него был совсем другой взгляд... жесткий. Я его вообще когда-нибудь знала, этого человека?
– Сколько, ты говорил, туда ехать?
– Отсюда? Ну, часа четыре, наверное, – отозвался Томас, – Может, немного меньше.
– Подбросишь меня.
Я тоже встала. Просто стояла, смотрела на него...
– Игорь, – говорю наконец, – может, не надо?
– Ты боишься, – отвечает, – так это твое дело. А я насмотрелся тут. Хватит.
– Что ж, – говорит Томас, – наконец-то у вас появилась возможность выбирать. А это уже кое-что.
Я искоса поглядела на него и увидела, что он улыбается. У него была хорошая улыбка – беззащитная какая-то.
– Добился своего, – говорю.
Он только пожал плечами. И правда, при чем тут он...
– Ладно, – говорит, – раз так, поехали. А то я могу и передумать. Вы оба у меня уже вот где...
* * *
Это был просто еще один пост на дороге, стеклянная будка на обочине стояла пустая, но там был и патрульный – он стоял под дождем, неподвижный, темный, и я никак не могла рассмотреть его лица, потому что водяная пыль летела мне в глаза. Смеркалось, но у пропускного пункта было темно, никаких придорожных огней, никаких ориентиров, и только фары нашей машины выхватывали из клубящейся мглы сплошные нити льющейся с небес воды, да еще знак «проезд запрещен», новенький, выкрашенный флюоресцентной краской. И, когда глаза мои привыкли к этой темноте, я поняла, что темно только здесь, на въезде в город, потому что там, дальше, низкие тучи были подсвечены мягким ровным огнем, сплошным огнем, нежным светом, льющимся откуда-то снизу, с земли.
– Когда же наш мир рухнул? – говорю. – Когда же его у нас отняли? Мы и не заметили.
– А если бы и заметили? – возразил Томас. – Что бы вы могли сделать? Что вы вообще сами можете сделать?
– Вы же не дали нам такой возможности, – говорю. – Может быть, со временем, когда-нибудь... А теперь уже поздно, наверное. Теперь все уже слишком намешано. Придется нам теперь и с вами учиться ладить как-то. А то нам своих забот было мало.
Дождь был не по-весеннему холодный, и дорога блестела в свете фар и отражала зарево, пылающее за шлагбаумом, и капли дождя на капоте дрожали и переливались, и маячила за водяной завесой черная фигура часового.
– А там что? – спрашивает Игорь. – Там, в городе?
– Люди, – говорит Томас. – Тебе они понравятся. Отовсюду, из разных мест. И ваши земляки – тоже. Кто-то уже там, а кто-то доберется чуть позже. Так что ты увидишь своих знакомых.
– А остальные? Так я и не буду знать, кто человек, а кто нет?
– А зачем тебе?
– Ну... – говорит он, – не знаю.
– Разберешься со временем, – говорит Томас. – Ну что? Пока?
– А мы еще увидимся?
– Надеюсь, да, – говорит Томас. – Мало ли как оно дальше обернется. Да и я рад буду с тобой повидаться, хоть ты и пистолетом в меня тыкал. Давай, поторапливайся. Надоело под дождем болтаться.
Игорь поднял воротник чужой шинели, шагнул прочь, обернулся ко мне.
– Может, – говорит, – все еще обойдется.
Шлагбаум поднялся, пропустил его, опустился. Дождь припустил еще сильнее, он плясал на мокром асфальте, и отражение мерцающего зарева разбивалось на тысячу осколков.
Томас обернулся ко мне.
– Ладно, – говорит, – как знать? Может, действительно все обойдется. Ну что, поехали домой?
И мы поехали домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Игорь помолчал.
– Ладно, – сказал он наконец. – Стой, где стоишь. И не двигайся, пока мы не отъедем отсюда. Давай, Ритка, садись в машину.
– Нет, – ответила я, – хочешь, поезжай один. Я не поеду.
– Ты что? – пробормотал он. – С ума сошла? Почему?
– Не знаю, – говорю. – Честно – не знаю.
– Залезай в машину, идиотка, – заорал он. – Давай залазь, и поехали домой. Смерти, дура, захотела? Сама же тут рыдала!
Я только оглушенно помотала головой, потому что сама не очень соображала, что это на меня нашло.
– Поедешь, – сказал он, – или я застрелю его, ублюдка.
– Валяй, – говорит Томас.
– Игорь, – сказала я, – не нужно. Как тебе потом с этим? Оставь все как есть.
– Тогда полезай в машину!
– Я же сказала тебе – оставь нас в покое.
Он поднял пистолет – рука у него тряслась, а глаза были совсем безумные. И я поняла, что он все-таки выстрелит. Он и выстрелил, но пуля ушла в сторону, а он отбросил пистолет, словно тот жег ему руку.
– Идите к черту, сволочи! – И полез в машину.
Дверца хлопнула; он зажег фары, автомобиль загудел, развернулся и скрылся из виду. На умеренной скорости.
– Ладно, – сказал Томас, – пошли пешком. Куда торопиться?
– Сказано, я туда не пойду.
– Да, – ответил он, – я слышал. Что ж, если так, нам надо выйти к ближайшему посту. Документов у нас никаких, но, я думаю, оттуда удастся связаться с Комитетом. У них договоренность о содействии практически со всеми официальными властями.
– А потом?
– Отправят нас домой. Надеюсь, обойдемся без приключений. Хватит с меня.
– Что-то устала я очень.
– Ничего, – сказал он, – мы пойдем медленно.
– Ты говорил, у тебя могут быть неприятности.
– Может, и нет. Сейчас все очень быстро меняется. Может, за это время случилось что-то, из-за чего им придется поменять стратегию. И тебя, думаю, они беспокоить не станут. В конце концов... нам нужен кто-то отсюда. Кто-то, кто согласился бы нам помогать. Знать все и помогать. Сами мы, похоже, не справляемся.
Идти было темно, но спокойно. Ровная дорога шла под уклон, и торопиться было незачем. Мы шли так уже с час, когда вдали, откуда-то снизу раздался шум мотора. Он все приближался, надсадно гудя на поворотах, и, наконец, в лицо ударил свет фар.
– Черт с вами, – сказал Игорь. – Садитесь.
* * *
На побережье было тепло и сыро – туман сполз с вершин и уютно устроился меж залитых бетоном пустых эспланад набережной, меж покореженных павильонов, перетекал, проскальзывая сквозь пальцы молов. Море равномерно шуршало галечником – наступая, отступая... Оттуда, из тумана, резкими металлическими голосами вопили чайки.
Вчера на рассвете мы натолкнулись на пост и тут же сдались, поручив все переговоры Томасу. Не знаю, о чем они там разговаривали, но, видимо, все уладилось, потому что нас отвели в вагончик-времянку, который служил тут чем-то вроде караулки, накормили горячим и даже дали выспаться. Я спала почти сутки. Не осталось ни сил, ни любопытства, чтобы попытаться разузнать, что с нами собираются делать; отправят ли дальше своим ходом на украденной машине, или же мы формально уже находимся под арестом и ждем, пока нас не передадут из рук в руки каким-то другим властям... Не знаю. Постель внутри вагончика была отгорожена занавеской, на оконной раме натянулась свежая паутина. За окном, затянутым ржавой мелкой сеткой, стучал дождь. Я слышала его шум, когда просыпалась и когда засыпала – он был мягким, монотонным, успокаивающим. Уже к вечеру, когда наступили сумерки и дождь немного утих, я вышла посидеть на крыльце. Над ним нависал козырек, но оно все равно было мокрым. Рядом с вагончиком качались высохшие стебли полыни, асфальт пересекали слизистые дорожки, оставленные странствующими улитками. Тут было очень спокойно. И ни о чем не хотелось думать.
– Ты как? – спросил Томас. Он неслышно подошел и устроился на ступеньке повыше.
– Ничего, – не поворачивая головы, ответила я.
– Мне кажется, целых суток отдыха вполне достаточно. Завтра на рассвете выезжаем.
– Куда?
– Домой.
– Сами? Я имею в виду – нас просто отпустят и все?
– Зачем же им нас держать? Они за это время успели запросить на нас данные. Все подтвердилось.
– А... что с остальными заложниками, неизвестно?
– Их больше нет, – ответил он неохотно.
– Что же они... собираются вот так все и оставить?
– Нет. Теперь, когда им известно, где расположена база, думаю, они выбьют террористов оттуда. Если те не оставили ее и не перебрались куда-то еще. Но это уже нас не касается. Они сами разберутся.
– За наш счет, – сказала я горько. – Они всегда разбираются за наш счет.
Он не ответил. А мне стало неловко за свое нытье. Какого черта я жалуюсь? И тут мне плохо, и туда с ним я идти отказалась. Почему? Испугалась чего-то неведомого, к чему придется, ломая себя, приспосабливаться? Или того, что мне пытаются навязать какую-то стратегию поведения помимо моей воли? Так ведь тут меня тоже никто не о чем не спрашивает! Просто потому, что уже так заезжена, что не могу себе представить, что может быть иная жизнь, иной выход? Мне тут никогда не нравилось, это верно – всегда было не по себе, как это бывает с людьми моего склада, которые ждут от жизни чего-то чудесного, захватывающего и очень удивляются, когда она подсовывает им горечь, усталость и тоску, которые, собственно, и есть жизнь... и еще немножко надежды.
– Не жалеешь? – спрашиваю.
– О чем? – удивился Томас.
– Что не попадешь из-за нас, куда хотел?
Он лениво усмехнулся.
– Чего ради? Мне-то все равно пришлось бы вернуться. Там мне делать пока нечего. Хотя... знаешь, теперь я думаю, с самого начала задумано все было неправильно.
– А как правильно?
– Понятия не имею, – ответил он сердито.
Потом, не поднимая головы, сказал:
– Эй, ты чего там ходишь?
Я поглядела наверх. Это он Игоря окликнул. Тот, оказывается, все это время бродил где-то неподалеку вдоль низенького обрыва над времянкой. На голос он обернулся и довольно ловко съехал вниз по склону.
– Да так, – ответил он сухо. Он вообще в последнее время держался очень холодно. – Размяться решил.
– Не находился еще, – вяло отозвалась я.
Он вздохнул, подошел к крыльцу, но садиться не стал. Ходил взад-вперед по площадке перед вагончиком. Потом, на ходу, сказал:
– Долго вы тут сидеть собираетесь?
– Да нет, – говорю, – сыро.
– Да я не о том,– ответил он раздраженно. – Вы что, решили тут окопаться? Строить светлое будущее?
– Томас говорит, нам можно ехать. Хоть сейчас.
Он помялся. Что он, в самом деле? Чертил что-то по гравию носком своего разбитого ботинка, потом поднял голову. У него был совсем другой взгляд... жесткий. Я его вообще когда-нибудь знала, этого человека?
– Сколько, ты говорил, туда ехать?
– Отсюда? Ну, часа четыре, наверное, – отозвался Томас, – Может, немного меньше.
– Подбросишь меня.
Я тоже встала. Просто стояла, смотрела на него...
– Игорь, – говорю наконец, – может, не надо?
– Ты боишься, – отвечает, – так это твое дело. А я насмотрелся тут. Хватит.
– Что ж, – говорит Томас, – наконец-то у вас появилась возможность выбирать. А это уже кое-что.
Я искоса поглядела на него и увидела, что он улыбается. У него была хорошая улыбка – беззащитная какая-то.
– Добился своего, – говорю.
Он только пожал плечами. И правда, при чем тут он...
– Ладно, – говорит, – раз так, поехали. А то я могу и передумать. Вы оба у меня уже вот где...
* * *
Это был просто еще один пост на дороге, стеклянная будка на обочине стояла пустая, но там был и патрульный – он стоял под дождем, неподвижный, темный, и я никак не могла рассмотреть его лица, потому что водяная пыль летела мне в глаза. Смеркалось, но у пропускного пункта было темно, никаких придорожных огней, никаких ориентиров, и только фары нашей машины выхватывали из клубящейся мглы сплошные нити льющейся с небес воды, да еще знак «проезд запрещен», новенький, выкрашенный флюоресцентной краской. И, когда глаза мои привыкли к этой темноте, я поняла, что темно только здесь, на въезде в город, потому что там, дальше, низкие тучи были подсвечены мягким ровным огнем, сплошным огнем, нежным светом, льющимся откуда-то снизу, с земли.
– Когда же наш мир рухнул? – говорю. – Когда же его у нас отняли? Мы и не заметили.
– А если бы и заметили? – возразил Томас. – Что бы вы могли сделать? Что вы вообще сами можете сделать?
– Вы же не дали нам такой возможности, – говорю. – Может быть, со временем, когда-нибудь... А теперь уже поздно, наверное. Теперь все уже слишком намешано. Придется нам теперь и с вами учиться ладить как-то. А то нам своих забот было мало.
Дождь был не по-весеннему холодный, и дорога блестела в свете фар и отражала зарево, пылающее за шлагбаумом, и капли дождя на капоте дрожали и переливались, и маячила за водяной завесой черная фигура часового.
– А там что? – спрашивает Игорь. – Там, в городе?
– Люди, – говорит Томас. – Тебе они понравятся. Отовсюду, из разных мест. И ваши земляки – тоже. Кто-то уже там, а кто-то доберется чуть позже. Так что ты увидишь своих знакомых.
– А остальные? Так я и не буду знать, кто человек, а кто нет?
– А зачем тебе?
– Ну... – говорит он, – не знаю.
– Разберешься со временем, – говорит Томас. – Ну что? Пока?
– А мы еще увидимся?
– Надеюсь, да, – говорит Томас. – Мало ли как оно дальше обернется. Да и я рад буду с тобой повидаться, хоть ты и пистолетом в меня тыкал. Давай, поторапливайся. Надоело под дождем болтаться.
Игорь поднял воротник чужой шинели, шагнул прочь, обернулся ко мне.
– Может, – говорит, – все еще обойдется.
Шлагбаум поднялся, пропустил его, опустился. Дождь припустил еще сильнее, он плясал на мокром асфальте, и отражение мерцающего зарева разбивалось на тысячу осколков.
Томас обернулся ко мне.
– Ладно, – говорит, – как знать? Может, действительно все обойдется. Ну что, поехали домой?
И мы поехали домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18