напротив, когда Майкрофт Холмс заявил, что, быть может, не стоило отпускать с места, где совершились ужасные преступления, столь многих возможных свидетелей (он не сказал «и пособников», но все мы подумали об одном и том же), и сэр Фрэнсис принял покаянный вид, Холмс немедленно бросился уверять его, что ничего страшного не случилось.
– Я полагаю, наиболее доверенные слуги остались при вас? – спросил Холмс, гораздо более дружелюбно, чем я мог от него ожидать; мне даже показалось, что в подобных обстоятельствах следовало бы проявить большую суровость.
– Да, мистер Холмс, – отвечал лорд Фрэнсис. – Я оставил слуг постарше, но если надо отозвать кого-то из отпуска, только скажите…
И вновь Холмс уверил его, что, по-видимому, в этом не будет необходимости – и взглянул на меня, словно бы прося подтвердить его слова. Я подыграл ему, заявив, что, разумеется, даже в урезанном составе подчиненные лорда Фрэнсиса вполне удовлетворят наши нужды, и мы с Холмсом заранее благодарны за гостеприимство лорда – и, само собой, Ее Величества – во время нашего расследования.
Однако Хэкетт и его сын взяли и понесли наш скудный багаж с таким недовольным и даже возмущенным видом, что я засомневался, действительно ли нам собираются оказать такое гостеприимство, за которое мы потом будем благодарны. Стоило мне присмотреться к лицу Хэкетта, и мое мрачное предчувствие лишь усилилось: лицо было обветренное, грубое и в целом – неприятное: волосы намного длиннее, чем подобает человеку такого положения; при этом коротко подстриженная черная борода придавала всему лицу довольно зловещий вид. Но безобразнее всего был его левый глаз – точнее, стекляшка, заменявшая ему таковой. Это было бы еще полбеды, несмотря на четыре глубоких рубца, разбегавшихся от глазницы – один вниз и три вверх. Но глаз, по-видимому, был дурно подогнан по мерке, и стоило Хэкетту слишком сильно нахмуриться, как под давлением брови стеклянный шарик выскакивал, и дворецкий неизменно ловил его в ладонь, не давая коснуться земли. В такие моменты изувеченная глазница – кости и изрубленная плоть – была видна целиком; поистине ужасное зрелище.
Впервые это случилось, когда Хэкетт-младший уронил мой футляр с удочками и Хэкетт-старший нагнулся его поднять. Я стоял недалеко и видел, как ловко дворецкий выхватил из воздуха падающий глаз, быстро вставил его на место и выпрямился, не привлекая к себе ничьего внимания. Заметив, что я один видел это действо, Хэкетт заметно помрачнел и сказал, тихо, но с горечью, столь характерной для некоторых носителей кельтской крови:
– Прощенья просим, сударь. Надеюсь, ваше благородие на меня не в обиде.
Эта реплика могла бы показаться чудовищно несообразной, но она удивительно соответствовала тому образу Хэкетта, который у меня сложился. Наша маленькая процессия тем временем двигалась ко входу во дворец, я замыкал шествие, и мне было отчасти не по себе; я не видел никакой красоты вокруг, но заметил, какой густой туман остался после дождя, каким суровым кажется пейзаж в этом тумане и даже как сильно почернел от сажи и пыли веков большой фонтан во внутреннем дворе. Поэтому неудивительно, что, приблизившись ко входу во дворец, я уже напрягал все душевные силы, чтобы не повернуться налево, не взглянуть в последний раз на окна мрачной западной башни. В эту минуту я был твердо убежден, что если повернусь – увижу в окне призрачное лицо, беззвучно, отчаянно умоляющее о помощи, пощаде, правосудии…
Но стоило мне перешагнуть порог – и я будто ступил в иной мир, так переменилось состоянье моего духа!
Квадратный внутренний двор замка и крытая галерея, обрамлявшая его, каждым своим дюймом источали бодрое (хоть и несколько чрезмерное) жизнелюбие Карла II, а сегодня утром им помогал еще и внезапно прорвавшийся луч шотландского солнца; его контрасты светотени, его необузданное тепло. Лорд Фрэнсис Гамильтон без умолку читал нам лекцию о том, как строились барочные крылья дворца; через несколько минут до меня даже стали доходить отдельные слова, и я подумал: быть может, наше пребывание здесь все же будет не столь неприятным. Мы начали быстро подниматься по Большой лестнице; ее потолок украшала массивная лепнина, ступени обрамлялись перилами с каменными столбиками, а стены изобиловали очаровательными итальянскими фресками (последние приобрел для дворца покойный принц Альберт, возлюбленный консорт нашей королевы). Мы уже приблизились к небольшой, но элегантной столовой на втором этаже, и я, слава богу, несколько воспрянул духом. Еще более воодушевился я, когда мы вошли в столовую и увидели, что супруга Хэкетта приготовила нам сытный шотландский завтрак. Она совсем не походила характером на мужа, хотя в ней и наблюдалась определенная нервозность – да и как не стать нервной, живя с таким человеком? Напряжение в основном проявлялось у нее внезапными приступами громкого смеха; она, казалось, чем-то напугана, но в остальном вид у нее был здоровый, и я с готовностью отвечал на ее попытки завязать разговор, поскольку мне и самому хотелось поговорить с кем-нибудь, не озабоченным смертью. Но с окончанием завтрака завершились и наши скудные любезности; Майкрофт Холмс, хоть и сознавал, что мне необходим отдых (он знал, что его брату отдых не нужен), заявил, что прежде мы должны спуститься в погреба замка. Очевидно, он должен был вернуться в Балморал с личным отчетом королеве о нашем прибытии и наших первых впечатлениях. Поэтому мы поднялись из-за стола; нас уже согревали изнутри (меня, по крайней мере) горячая овсянка, свежие яйца, черный и белый пудинги, гретые помидоры, мелкорубленный хаггис, йоркширский чай, молочный чай по-шотландски и дюжина других утренних радостей, мало изменившихся со времен королевы Марии. Мрачный Хэкетт навис над столом; в одной руке у него была огромная связка ключей на железном кольце, а другую, как мне показалось, он держал наготове на случай, если глаз опять решит дезертировать со своего неприятного поста на неблаговидной физиономии. Мы приготовились под водительством Хэкетта вернуться на Большую лестницу и спуститься по ней обратно в мир насильственной смерти.
– Я предоставлю Хэкетту вести вас, джентльмены, если не возражаете, – сказал лорд Фрэнсис, когда мы дошли до Большой лестницы. – Как вы понимаете, у меня много дел, со всеми этими прискорбными событиями, а мой батюшка желает, чтобы я, беспутный младший сын, достойно проявил себя в подобной ситуации. – Он добродушно рассмеялся, и я опять восхитился этим человеком – он не унывает даже в таком тяжелом положении. Правда, когда лорд Фрэнсис повернулся, чтобы покинуть нас, лицо его вдруг стало серьезно. – Только я хотел бы просить вас об одном одолжении… – Он скривился от стыда и неловкости. – Я понимаю, что мы попросили вас о помощи и что вы имеете полное право заботиться о своей безопасности, но… все-таки мы с вами – в королевской резиденции. Доктор, я не мог не заметить, что у вас под полой сюртука – армейский револьвер. Прошу меня извинить, но держать при себе огнестрельное оружие в замке строго воспрещается.
Послышался хор взаимных уверений – я заверял сэра Фрэнсиса, что полностью вхожу в его положение, а он продолжал извиняться; наконец я передал ему свой «уэбли», и сэр Фрэнсис, пообещав, что я непременно получу револьвер обратно перед отъездом, удалился по коридору в направлении королевских покоев. И лишь когда мы все достигли Большой лестницы, следуя за дребезжанием связки древних ключей в руке у Хэкетта, Холмс пробормотал:
– Жаль вам расставаться с мистером Уэбли, а, Ватсон? Ну ничего, мы все еще можем читать судьбу по ладоням…
Я тут же вспомнил про бандитское оружие, уютно покоящееся у меня в кармане, и уже было хотел развернуться, мигом догнать лорда Фрэнсиса и сдать ему и этот пистолет тоже; но Майкрофт Холмс меня остановил:
– Ну-ну, доктор. Я совершенно уверен, что, раз лондонская полиция не признает это устройство огнестрельным оружием, королевская семья не станет возражать, если вы будете носить его при себе… – Тут он бросил на меня многозначительный взгляд и добавил еще тише: – Постоянно…
Глава 7
POIGNARDER A L'ECOSSAIS
Тело Денниса Маккея действительно лежало, как и сказал Майкрофт Холмс, «в старом леднике в одном из погребов». Только мне тогда не пришло в голову спросить, сколько лет «старому» леднику. По словам Хэкетта, стены этого холодного помещения были по большей части высечены прямо в скале, на протяжении веков их латали чем попало – от кирпичей до гранитных блоков, и все это скреплялось цементом, который крошился большими кусками. Воды какой-то подземной реки – трудно было сказать, как глубоко под землей мы находимся, потому что по дороге нам пришлось неоднократно подниматься и спускаться по разнокалиберным лестницам, – в нескольких местах сочились по голым камням и впитывались в земляной пол. Мне было не по себе в этих современных катакомбах – похоже, когда-то здесь была тюрьма. Возможно, я слегка озяб оттого, что вся кровь прилила к набитому едой желудку, и потому мне казалось, что в погребе холоднее, чем на самом деле. А может, на меня подействовало прибытие четверки наших попутчиков из поезда – они явились через несколько минут после нас. Но видя, что наше дыхание вырывается из ноздрей и губ клубами пара, я догадался, что этот холод – не плод моего воображения.
На большом прямоугольном куске – сначала я подумал, что камня, но это оказался лед, – лежало спеленутое тело несчастного Маккея. К счастью, вскоре после обнаружения трупа его завернули в простыню, на которой почти не было следов крови. Простыня скрывала глубокие и ужасные раны, но для того, чтобы их увидеть, нам надо было ее снять, а это потребовало немалых усилий, так плотно была она обернута вокруг тела.
– Мистер Холмс, – сказал я Майкрофту, – не соизволят ли ваши люди подержать тело, чтобы я мог размотать ткань?
– Конечно, доктор. – Стоило Майкрофту кинуть взгляд на сотрудников военной и морской разведки, стоявших в слабоосвещенных углах комнаты (парочки наших знакомцев среди них не было), как те живо кинулись выполнять приказ.
Четверо молодых людей без видимых усилий приподняли тело со льда, взяв его за плечи и за ноги. Я подумал, что эти люди – не из тех, кому можно безнаказанно стать поперек дороги. Когда тело Маккея окончательно оторвалось ото льда, я начал разматывать добротное хлопковое полотно…
И тут я кое-что заметил: тело Маккея, зажатое в руках крепких молодых офицеров, как-то странно свисало надо льдом. Сначала я решил протереть глаза, думая, что на меня разом подействовали недостаток сна, Майкрофтов бренди и уже упоминавшийся отлив крови от мозга к желудку. Но и после этого мне представилось то же необычное, даже, я бы сказал, поразительное зрелище, хотя до меня дошло, что именно я вижу, лишь когда я бросил взгляд на своего старого друга.
Холмс отошел закурить в неосвещенный угол комнатки еще до того, как тело подняли; маленький красный огонек осветил лицо, и я заметил острый взгляд глаз, настолько воодушевленных видом подвешенного в воздухе тела, что казалось, будто они уже превзошли простой человеческий блеск и начали фосфоресцировать, подобно глазам какого-нибудь глубоководного чудовища. Лицо Холмса выражало тревогу и возбуждение; последнее проявлялось улыбкой, более заметной, чем обычно, когда он только кривил угол рта. То был восторг при виде какой-то детали преступления, совсем ни на что не похожей, совсем новой. И такие его чувства меня отнюдь не удивили.
От плеч до пяток тело Маккея было совершенно податливым. Я не имею в виду обычное отмякание тела после того, как проходит трупное окоченение; нет, я хочу сказать, что в теле не осталось ничего жесткого – даже руки и ноги свисали, омерзительно мягкие, словно одежда Маккея была заполнена не плотью и костями, а крупой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Я полагаю, наиболее доверенные слуги остались при вас? – спросил Холмс, гораздо более дружелюбно, чем я мог от него ожидать; мне даже показалось, что в подобных обстоятельствах следовало бы проявить большую суровость.
– Да, мистер Холмс, – отвечал лорд Фрэнсис. – Я оставил слуг постарше, но если надо отозвать кого-то из отпуска, только скажите…
И вновь Холмс уверил его, что, по-видимому, в этом не будет необходимости – и взглянул на меня, словно бы прося подтвердить его слова. Я подыграл ему, заявив, что, разумеется, даже в урезанном составе подчиненные лорда Фрэнсиса вполне удовлетворят наши нужды, и мы с Холмсом заранее благодарны за гостеприимство лорда – и, само собой, Ее Величества – во время нашего расследования.
Однако Хэкетт и его сын взяли и понесли наш скудный багаж с таким недовольным и даже возмущенным видом, что я засомневался, действительно ли нам собираются оказать такое гостеприимство, за которое мы потом будем благодарны. Стоило мне присмотреться к лицу Хэкетта, и мое мрачное предчувствие лишь усилилось: лицо было обветренное, грубое и в целом – неприятное: волосы намного длиннее, чем подобает человеку такого положения; при этом коротко подстриженная черная борода придавала всему лицу довольно зловещий вид. Но безобразнее всего был его левый глаз – точнее, стекляшка, заменявшая ему таковой. Это было бы еще полбеды, несмотря на четыре глубоких рубца, разбегавшихся от глазницы – один вниз и три вверх. Но глаз, по-видимому, был дурно подогнан по мерке, и стоило Хэкетту слишком сильно нахмуриться, как под давлением брови стеклянный шарик выскакивал, и дворецкий неизменно ловил его в ладонь, не давая коснуться земли. В такие моменты изувеченная глазница – кости и изрубленная плоть – была видна целиком; поистине ужасное зрелище.
Впервые это случилось, когда Хэкетт-младший уронил мой футляр с удочками и Хэкетт-старший нагнулся его поднять. Я стоял недалеко и видел, как ловко дворецкий выхватил из воздуха падающий глаз, быстро вставил его на место и выпрямился, не привлекая к себе ничьего внимания. Заметив, что я один видел это действо, Хэкетт заметно помрачнел и сказал, тихо, но с горечью, столь характерной для некоторых носителей кельтской крови:
– Прощенья просим, сударь. Надеюсь, ваше благородие на меня не в обиде.
Эта реплика могла бы показаться чудовищно несообразной, но она удивительно соответствовала тому образу Хэкетта, который у меня сложился. Наша маленькая процессия тем временем двигалась ко входу во дворец, я замыкал шествие, и мне было отчасти не по себе; я не видел никакой красоты вокруг, но заметил, какой густой туман остался после дождя, каким суровым кажется пейзаж в этом тумане и даже как сильно почернел от сажи и пыли веков большой фонтан во внутреннем дворе. Поэтому неудивительно, что, приблизившись ко входу во дворец, я уже напрягал все душевные силы, чтобы не повернуться налево, не взглянуть в последний раз на окна мрачной западной башни. В эту минуту я был твердо убежден, что если повернусь – увижу в окне призрачное лицо, беззвучно, отчаянно умоляющее о помощи, пощаде, правосудии…
Но стоило мне перешагнуть порог – и я будто ступил в иной мир, так переменилось состоянье моего духа!
Квадратный внутренний двор замка и крытая галерея, обрамлявшая его, каждым своим дюймом источали бодрое (хоть и несколько чрезмерное) жизнелюбие Карла II, а сегодня утром им помогал еще и внезапно прорвавшийся луч шотландского солнца; его контрасты светотени, его необузданное тепло. Лорд Фрэнсис Гамильтон без умолку читал нам лекцию о том, как строились барочные крылья дворца; через несколько минут до меня даже стали доходить отдельные слова, и я подумал: быть может, наше пребывание здесь все же будет не столь неприятным. Мы начали быстро подниматься по Большой лестнице; ее потолок украшала массивная лепнина, ступени обрамлялись перилами с каменными столбиками, а стены изобиловали очаровательными итальянскими фресками (последние приобрел для дворца покойный принц Альберт, возлюбленный консорт нашей королевы). Мы уже приблизились к небольшой, но элегантной столовой на втором этаже, и я, слава богу, несколько воспрянул духом. Еще более воодушевился я, когда мы вошли в столовую и увидели, что супруга Хэкетта приготовила нам сытный шотландский завтрак. Она совсем не походила характером на мужа, хотя в ней и наблюдалась определенная нервозность – да и как не стать нервной, живя с таким человеком? Напряжение в основном проявлялось у нее внезапными приступами громкого смеха; она, казалось, чем-то напугана, но в остальном вид у нее был здоровый, и я с готовностью отвечал на ее попытки завязать разговор, поскольку мне и самому хотелось поговорить с кем-нибудь, не озабоченным смертью. Но с окончанием завтрака завершились и наши скудные любезности; Майкрофт Холмс, хоть и сознавал, что мне необходим отдых (он знал, что его брату отдых не нужен), заявил, что прежде мы должны спуститься в погреба замка. Очевидно, он должен был вернуться в Балморал с личным отчетом королеве о нашем прибытии и наших первых впечатлениях. Поэтому мы поднялись из-за стола; нас уже согревали изнутри (меня, по крайней мере) горячая овсянка, свежие яйца, черный и белый пудинги, гретые помидоры, мелкорубленный хаггис, йоркширский чай, молочный чай по-шотландски и дюжина других утренних радостей, мало изменившихся со времен королевы Марии. Мрачный Хэкетт навис над столом; в одной руке у него была огромная связка ключей на железном кольце, а другую, как мне показалось, он держал наготове на случай, если глаз опять решит дезертировать со своего неприятного поста на неблаговидной физиономии. Мы приготовились под водительством Хэкетта вернуться на Большую лестницу и спуститься по ней обратно в мир насильственной смерти.
– Я предоставлю Хэкетту вести вас, джентльмены, если не возражаете, – сказал лорд Фрэнсис, когда мы дошли до Большой лестницы. – Как вы понимаете, у меня много дел, со всеми этими прискорбными событиями, а мой батюшка желает, чтобы я, беспутный младший сын, достойно проявил себя в подобной ситуации. – Он добродушно рассмеялся, и я опять восхитился этим человеком – он не унывает даже в таком тяжелом положении. Правда, когда лорд Фрэнсис повернулся, чтобы покинуть нас, лицо его вдруг стало серьезно. – Только я хотел бы просить вас об одном одолжении… – Он скривился от стыда и неловкости. – Я понимаю, что мы попросили вас о помощи и что вы имеете полное право заботиться о своей безопасности, но… все-таки мы с вами – в королевской резиденции. Доктор, я не мог не заметить, что у вас под полой сюртука – армейский револьвер. Прошу меня извинить, но держать при себе огнестрельное оружие в замке строго воспрещается.
Послышался хор взаимных уверений – я заверял сэра Фрэнсиса, что полностью вхожу в его положение, а он продолжал извиняться; наконец я передал ему свой «уэбли», и сэр Фрэнсис, пообещав, что я непременно получу револьвер обратно перед отъездом, удалился по коридору в направлении королевских покоев. И лишь когда мы все достигли Большой лестницы, следуя за дребезжанием связки древних ключей в руке у Хэкетта, Холмс пробормотал:
– Жаль вам расставаться с мистером Уэбли, а, Ватсон? Ну ничего, мы все еще можем читать судьбу по ладоням…
Я тут же вспомнил про бандитское оружие, уютно покоящееся у меня в кармане, и уже было хотел развернуться, мигом догнать лорда Фрэнсиса и сдать ему и этот пистолет тоже; но Майкрофт Холмс меня остановил:
– Ну-ну, доктор. Я совершенно уверен, что, раз лондонская полиция не признает это устройство огнестрельным оружием, королевская семья не станет возражать, если вы будете носить его при себе… – Тут он бросил на меня многозначительный взгляд и добавил еще тише: – Постоянно…
Глава 7
POIGNARDER A L'ECOSSAIS
Тело Денниса Маккея действительно лежало, как и сказал Майкрофт Холмс, «в старом леднике в одном из погребов». Только мне тогда не пришло в голову спросить, сколько лет «старому» леднику. По словам Хэкетта, стены этого холодного помещения были по большей части высечены прямо в скале, на протяжении веков их латали чем попало – от кирпичей до гранитных блоков, и все это скреплялось цементом, который крошился большими кусками. Воды какой-то подземной реки – трудно было сказать, как глубоко под землей мы находимся, потому что по дороге нам пришлось неоднократно подниматься и спускаться по разнокалиберным лестницам, – в нескольких местах сочились по голым камням и впитывались в земляной пол. Мне было не по себе в этих современных катакомбах – похоже, когда-то здесь была тюрьма. Возможно, я слегка озяб оттого, что вся кровь прилила к набитому едой желудку, и потому мне казалось, что в погребе холоднее, чем на самом деле. А может, на меня подействовало прибытие четверки наших попутчиков из поезда – они явились через несколько минут после нас. Но видя, что наше дыхание вырывается из ноздрей и губ клубами пара, я догадался, что этот холод – не плод моего воображения.
На большом прямоугольном куске – сначала я подумал, что камня, но это оказался лед, – лежало спеленутое тело несчастного Маккея. К счастью, вскоре после обнаружения трупа его завернули в простыню, на которой почти не было следов крови. Простыня скрывала глубокие и ужасные раны, но для того, чтобы их увидеть, нам надо было ее снять, а это потребовало немалых усилий, так плотно была она обернута вокруг тела.
– Мистер Холмс, – сказал я Майкрофту, – не соизволят ли ваши люди подержать тело, чтобы я мог размотать ткань?
– Конечно, доктор. – Стоило Майкрофту кинуть взгляд на сотрудников военной и морской разведки, стоявших в слабоосвещенных углах комнаты (парочки наших знакомцев среди них не было), как те живо кинулись выполнять приказ.
Четверо молодых людей без видимых усилий приподняли тело со льда, взяв его за плечи и за ноги. Я подумал, что эти люди – не из тех, кому можно безнаказанно стать поперек дороги. Когда тело Маккея окончательно оторвалось ото льда, я начал разматывать добротное хлопковое полотно…
И тут я кое-что заметил: тело Маккея, зажатое в руках крепких молодых офицеров, как-то странно свисало надо льдом. Сначала я решил протереть глаза, думая, что на меня разом подействовали недостаток сна, Майкрофтов бренди и уже упоминавшийся отлив крови от мозга к желудку. Но и после этого мне представилось то же необычное, даже, я бы сказал, поразительное зрелище, хотя до меня дошло, что именно я вижу, лишь когда я бросил взгляд на своего старого друга.
Холмс отошел закурить в неосвещенный угол комнатки еще до того, как тело подняли; маленький красный огонек осветил лицо, и я заметил острый взгляд глаз, настолько воодушевленных видом подвешенного в воздухе тела, что казалось, будто они уже превзошли простой человеческий блеск и начали фосфоресцировать, подобно глазам какого-нибудь глубоководного чудовища. Лицо Холмса выражало тревогу и возбуждение; последнее проявлялось улыбкой, более заметной, чем обычно, когда он только кривил угол рта. То был восторг при виде какой-то детали преступления, совсем ни на что не похожей, совсем новой. И такие его чувства меня отнюдь не удивили.
От плеч до пяток тело Маккея было совершенно податливым. Я не имею в виду обычное отмякание тела после того, как проходит трупное окоченение; нет, я хочу сказать, что в теле не осталось ничего жесткого – даже руки и ноги свисали, омерзительно мягкие, словно одежда Маккея была заполнена не плотью и костями, а крупой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31